Темная сторона Луны - Сергей Дорош

– Не ожесточай сердце свое. – Дагарикс упал на колени. – Сколь жестоко это – показать людям их мечту и тут же спрятать за семью замками!

– Не учи меня, червь! – Херувим встал. – Вы как дети: детей нельзя жалеть, ибо этим ты их портишь! Детей нельзя баловать, иначе вырастут они распущенными, не имеющими почтения к учителям своим. Исправьте упущения свои – только тогда я позволю вам молить меня о милости вновь! Высшие Зеленого домена еще должны быть на Земле. Принесите их головы – и я смягчу свой гнев! А сейчас – прочь, нераскаявшиеся грешники!

Как хорошо, что масок ангелы снять не потребовали. Уходя, Дагарикс не смог сдержать улыбки. Кричи, кричи, херувим, скоро серпы-мечи подрежут твои крылья. Тогда ты запоешь по-другому. Все свершилось вовремя. Дагарикс чувствовал гнев своих спутников. Еще пара слов – и сверкнуло бы оружие, и самоубийственной атаки двух аколитов не остановило бы ничто.

Их провожали насмешливые возгласы, свист, улюлюканье. Дагарикс сгорбился, его сопровождающие потянулись к мечам.

– А ну угомонились, – прошипел Дагарикс. – Вы слабы и унижены. Исполнять.

Слова подействовали. Последним усилием воли аколиты подавили ярость, смогли продемонстрировать то, что велел им старший. Но стоило Риму скрыться за деревьями, один тут же яростно зарычал.

– Сядь, – спокойно бросил ему Дагарикс.

– Сволочи! Высокомерные подонки!

– Сядь! – Дагарикс чуть повысил голос.

Оба подчинились, угрюмо опустились на землю.

– К чему гнев твой? – спросил он у более несдержанного. – Разве гневаешься ты на древесный корень, о который споткнулся? Или твою ярость вызывает ветер, несущий тебе пыль в лицо? Собака на цепи, облаявшая тебя, тут же познает силу твоего возмездия?

– Нет, – буркнул аколит. – Но то явления природы или неразумный зверь, который утратил инстинкты, сидя на цепи, оторванный от того, что ему естественно.

– А возможно, котенка, который, играя, поцарапал тебя, следует тут же разрубить пополам?

– Нет, маленький зверек еще не знает, что творит. Как же можно на него злиться?

– Так откуда ярость твоя на того, кто ниже и цепного пса, и маленького котенка? Откуда гнев на того, кто, подобно зверю, не видит божьего промысла, но не имеет и божьей мудрости, называемой инстинктами? Не подобен ли он древесному корню? Но корень питает дерево живительными соками, а он – лишь себя, и никого более. Таких можно презирать, можно очищать от них Землю, но злиться… Стыдись, друид.

– Прости, брат. – Аколит опустил голову. – Мудрость оставила меня в тот миг.

Второй аколит тоже сидел понурившись. То, что он не дал воли чувствам, хорошо, но у него таких чувств просто не должно было появиться.

– К счастью, воля вас не оставила, – продолжил Дагарикс. – Но, говорю вам, не стоит давить ярость в себе, ибо, перебродив, она отомстит вам в тысячу раз.

– А как быть? – спросил более спокойный аколит.

– Думать. Осознавать, говорить со старшими. Тогда твой взгляд на эти вещи изменится. То, что злило тебя, будет смешить. Посмотрите с другой стороны: этот херувим поверил в нашу слабость и трусость. Любой наш удар по Воинству Небесному теперь покажется ему вдвое сильнее, потому что ничего подобного он не будет ждать. Унижая нас, он сам себя обманул. Это смешно? Мое мнение – да.

Оба аколита вдруг переглянулись и рассмеялись на весь лес. И смех этот был от души. Над херувимом, ослепленным собственным мнимым величием, над собой, не видящими дальше собственного носа, над Воинством Небесным, погрязшим в роскоши и церемониях, над высшими, считающими их за святых, не видящими очевидного. И Дагарикс улыбнулся. Глаза еще двух братьев приоткрылись чуть больше. Они поняли урок.

Обшариванием вещей архангелов занимался Хансер. Тайви вообще отошла в сторону. Она не могла без слез смотреть на результаты работы двух своих спутников. Иногда, благородные сеньоры, мне кажется, что если и есть в этом мире истинные христиане по духу, то Тайви первая среди них – столько в ней милосердия. Лин-Ке-Тор молча присел у костра. У него копаться в вещах убитых просто не поднялась бы рука. Для Хансера же это было логичным результатом. На Плутоне по-другому нельзя. С тела самурая он снял вакидзаси отличной работы, заткнул себе за пояс. Фламберги не удостоились его внимания. Катану некоторое время вертел в руках, но потом все же выбросил.

– Надо их похоронить, – сказал вдруг Лин-Ке-Тор.

– Ага, и не забыть отходную молитву прочесть, крест, все такое, – серьезно кивнул Хансер, расшнуровывая сумку самурая. – Так и знал. Здесь Грааль. Чуть еды, но это – ерунда, нам она не понадобится. Тайви, открывай Небесную тропу.

– Ночью? – слишком резко спросила Тайви. – Может, тебе сразу портал до Луны?

– Ты не можешь.

– А как ты думаешь, почему эти семеро сразу не ушли?

– Ночью нельзя?

– Гений, – саркастически произнесла Тайви.

– Ну что ты так, малыш? – укоризненно спросил Хансер. – Чем я-то провинился?

– Ты всегда так циничен со смертью?

– Да, всегда, – чуть раздраженно ответил Хансер. – Смерть – слепая сука! Она забирает всех без разбора. И когда она приходит к тем, к кому стоит, это очень удивительно и смешно, черт меня разорви!

– Ты говоришь, как…

– Как кто? Как убийца?

– Да… – потерянно ответила Тайви.

– Открою тебе свежую новость: я и есть убийца! И пусть нас называют как угодно: хоть прерывающими нить, хоть ночной мерзостью, хоть «бьющим один раз» – сути это не меняет, я убийца, мразь беспринципная, шваль, отброс, хуже падальщика! Да, это я, Хансер с Плутона! А теперь отвернись и не мешай мне насытиться падалью! А потом можешь петь свои псалмы и лить слезы!

– Что с тобой, Хан? – удивился Лин-Ке-Тор.

О, будь я там, я сказал бы, что длительное пребывание Хансера рядом с этой парочкой вредно для его самочувствия. Что Тайви все еще прочно сидит занозой в его сердце… нет, не сказал бы.

– Ничего, – огрызнулся Хансер, а потом взорвался: – Зачем ты остановил эту гребаную катану?!

– Он убил бы тебя.

– И пусть! Такая дрянь только смерти и заслуживает! Не выйдет из меня рыцаря в белых одеждах! Рылом не вышел! И отходная молитва мне не поможет. Пол-ада уже точит на меня вилы! Одним махом от всех проблем избавились бы!

– Что ты говоришь такое?! – У Тайви на глазах были слезы. Она бросилась к Хансеру и обняла его. Никто не видел гримасы жуткой боли у него на лице – слишком темно было.