День свалившихся с луны - Наталья Труш

Кира Сергеевна не сразу поняла, что так его развеселило. Ну, ляпнула она про деньги невпопад, да про луну, с которой Васька свалился. Так про всех, кто не от мира сего да кто поступки неразумные совершает, говорят. Что тут веселого-то?

И тут до Киры Сергеевны дошел страшный смысл веселого настроения ее мужа: Миша своей выходкой отцу руки развязал! Сам женится, и папаша его непутевый следом в ЗАГС помчится новую семью заводить! И она еще, как дура, облегчила Ваське все – адрес этой Марины дала, чтобы у него быстренько все сладилось.

Осознав в одно мгновение, что она натворила, Кира Сергеевна взвыла, в сердцах обозвала себя и жахнула об пол нарядной чашкой из дорогого сервиза.

Марина жила в скромной девятиэтажке на окраине. Парадная без домофона, лифт расписан только что не под хохлому. Типичное житье-бытье бывших ленинградских пролетариев, загаженное их великовозрастными детками.

Зиновьев позвонился в дверь, обитую светлой вагонкой.

– Кто там? – раздалось за дверью.

– Марина! Это Василий Михайлович! Откройте, пожалуйста!

Дверь открыла Анна Викторовна.

Зиновьев прошел. В тесной прихожей приметил на полу Мишкины кроссовки и обрадовался: значит, сын тут.

– Проходите в комнату! – Анна Викторовна, с которой Зиновьев был знаком заочно, оказалась симпатичной женщиной лет сорока пяти. Марина была похожа на мать, такие же пронзительные темные глаза.

– Присаживайтесь! Я сейчас ребят позову...

– Подождите, Анна Викторовна! Давайте сначала без них поговорим. У меня только один вопрос: вы-то как относитесь к тому, что они задумали?

– С уважением. – Анна Викторовна помолчала. – Василий Михайлович, я знаю только одно – сломать жизнь детям нашими запретами просто.

– Да я согласен с вами! Я о другом... Как бы помягче... Марина – замечательная девочка, о такой невестке только мечтать. Но вам, как ее матери, о таком ли зяте мечтается?

– Это ее выбор. Вернее, их общий выбор – быть вместе. А мне мечтается о таком зяте, с которым Маришка будет счастлива. Вот и весь ответ.

Потом они все вместе пили чай, и Зиновьев не мог не заметить, какие довольные рожицы у Мишки и Марины. Прощаясь, Василий Михайлович попросил сына:

– Миш, ты матери позвони. Она переживает. Не держи зла. Родителей не выбирают. Хорошо?

– Хорошо. Пап, ты... это... – Мишка замялся. – Ты прости меня за ультиматум тот. Я только сейчас понял, что я тогда сделал своим заявлением. И вот меня то же самое настигло. Я ушел из дома ради любимой, а ты остался дома ради меня. Вы расстались?

– Нет, но все очень сложно.

– Пап, ты прости. И если еще не поздно, делай то, что тогда хотел.

– Хорошо. Спасибо. – Зиновьев задрал голову вверх, словно рассматривал низкий потолок в квартире, чтобы никто не увидел, что у него блестят глаза.

– Пап... Я тебе еще кое-что сказать должен. – Миша судорожно вздохнул. – Пап, я ведь не твой сын. Мама... Она не понимает, что я слишком хорошо слышу. Слишком хорошо. Даже то, что слышать мне не надо. Она разговаривала в ванной по телефону с тетей Катей, ее подругой старинной. Воду включила, чтобы не было слышно. Ни фига физику в школе, видать, не учила! От этого, наоборот, слышимость лучше! Да еще мой слух. Так я и узнал, что ты не отец мне. Вот, я тебе сказал это, ты должен знать. А уж как дальше – тебе решать.

– Миша, а что решать? Ты мой сын, потому что двадцать два года я считал тебя своим. Ничего не изменило твое признание и изменить не может.

Зиновьев притянул к себе Мишку, крепко обнял и почувствовал, что он сильный и крепкий, хоть и хрупкий на первый взгляд.

– Чем помочь – скажи.

– Пап, нам бы собаку... Знаешь, я к Мамочке привык. Но дело даже не в этом. Нужна собака-поводырь. Овчарка немецкая.

– Ну, это не проблема. А Анна Викторовна против не будет?

– Нет, что ты! Никто против не будет!

– Ну, будет вам собака.

От детей Зиновьев прямым ходом отправился к супруге. Не позвонил, открыл дверь своим ключом, не раздеваясь, прошел в комнату, упал в кресло. Потер виски, покашлял, давая понять Кире Сергеевне, чтобы она пошевеливалась, вылезая из-под одеяла.

Супруга явно не спешила, и Зиновьев нетерпеливо крикнул:

– Кира! Сколько я должен ждать?

Кира Сергеевна выползла из спальни, щурясь от яркого света, запахивая поплотнее халат.

– Добилась?

– Что ты имеешь в виду? Ты что, поощряешь этот бред?

– Это не бред. Это любовь, Кира, и я буду всячески поощрять это. И в этом союзе, поддерживая своего сына, всегда выберу сторону его девушки. – Зиновьев перевел дух. – Она лучше, чем мы, знает, что это такое – быть в ответе за того, кого ты приручил.

Заметив, как Кира Сергеевна перекосилась от его слов, Зиновьев продолжил:

– Нет, Кира, я далек от мысли говорить тут прописные истины. Но ведь и фокус-то весь как раз в том, что мы часто произносим какие-то слова, хорошие и красивые, мудрые, умные. И что? А ничего! Знаешь, пообещать жениться – это еще не жениться. Так и с этими словами...

– Ах, у тебя не важно?! Ты про баб своих говоришь! А ты за Мишу, что, в большом ответе?

– Нет, – спокойно ответил жене Василий Михайлович, устало потерев щетину на подбородке. – И ты знаешь почему. И дело не в том, что Миша не мой сын...

Зиновьев сделал выразительную паузу. Поднял глаза на жену. Она смутилась. Не заорала по привычке, не стала ни в чем уверять, что лишний раз доказывало, что все так и было.

– Дело совсем не в этом. Все эти двадцать два года я считал Мишу своим сыном. Другое дело, что ты сделала все, чтобы и без того раненный ребенок был одинок. У него не только не было отца. У него и мамы по большому счету не было. Поэтому сейчас я сделаю все для того, чтобы у него все было. Сейчас у него есть главное – дом, где он всем нужен, где ему хорошо, где его любят. И я тоже ухожу теперь с чистой совестью туда, где меня любят. И тебе я желаю найти того, на кого тебе не захочется орать, а с кем захочется стариться. Это очень важно, Кира. И пока не поздно, стань счастливой.

Зиновьев встал. Посмотрел на жену, которая смотрела мимо него. Шагнул в прихожую, где его догнали слова Киры Сергеевны:

– Я не верю вам всем! Не верю!

– А ты попробуй.

Шаги в полутемной прихожей затихли, стукнула входная дверь. Кира Сергеевна закрыла руками глаза и, раскачиваясь, беззвучно заплакала.

Зиновьев потер под пиджаком грудь. Мешает что-то внутри. Молниеносно в голове его пронеслась мысль: русские мужики живут лет до пятидесяти шести, а потом мрут как мухи! Экология, нервы, ну, и излишества разные. Ну, даже если и ему положено прожить только столько, то у него впереди еще уйма времени, и если ему повезет, то он вполне еще может родить девочку и даже успеет ее вырастить и отдать ей все то, что не успел дать Мише.