Комиссар (СИ) - Каляева Яна

Саша заметила, что ее смущение развлекает Вершинина и делает разговорчивым, потому закусила губу и потупила взгляд.

— Если это вас утешит, у Щербатова тоже будут неприятности из-за этого пикантного эпизода, — улыбаясь, продолжал Вершинин. — Врагов-то у него хватает. Не все даже и в МВД разделяют его представление о допустимых методах наведения порядка. Поговаривают, сам министр внутренних дел Алмазов все менее доволен ОГП, которую сам же и породил… Однако в этой части города таких разговоров нам лучше не вести.

Значит ли это, что Щербатов действительно не планировал того, что произошло между ними? Он же мог устроить их встречу так, чтоб никто не узнал, сколько она на самом деле длилась. Значит, это не было банальным соблазнением с целью вербовки? Впрочем, какая теперь разница.

Они вышли на одну из центральных улиц. Остановились, чтоб вытереть обувь об траву.

Здесь гуляла чистая публика. Хотя еще даже не начало темнеть, уже зажглись газовые фонари. Витрины магазинов радовали глаз. Из кондитерской доносился одуряющий запах свежемолотого кофе.

Широкий деревянный мост переходили в обе стороны десятки людей всех сословий и званий — невиданная для Нового порядка демократичность, но что поделать, мостов и правда было мало. По центру моста стоял городовой. Саша понадеялась оторваться от своего спутника и затеряться в толпе — не станет же он прямо на глазах у полицейского в нее стрелять.

— Даже не думайте, — Вершинин безо всяких месмерических техник угадал ее мысли и взял ее под руку. Жест любезный, но пальцы его сомкнулись у Саши на плече как железное кольцо.

Городовой скользнул по парочке равнодушным взглядом. Они перешли мост и скоро вновь свернули на боковую улицу. И тут их окликнули:

— Господин капитан и дама! Служба надзора за нравственностью. Ваши документы предъявите, будьте любезны.

— Бежим? — прошептала Саша.

— Глупо, там впереди регулярный пост… Отговоримся как-нибудь, — так же шепотом ответил Вершинин. — Станем импровизировать.

— Господа, это недоразумение, — обратился он к двум мужчинам в серых мундирах без погон. — Я как раз провожал свою невесту к месту ее службы, где она и проживает. Моя офицерская книжка вот, пожалуйста. Дорогая, где твои документы? И где сумочка?

— Ах, сумочка! — вскричала Саша. — Быть того не может! Верно, я забыла ее в парке! Или в кондитерской?

— Дорогая, — скривился жирный человек в сером мундире. — Вы хоть имя-то своего кавалера знаете, дорогая? Или вы из тех, не очень дорогих дорогих? Позорящих звание сестры милосердия?

Саша растерянно глянула на Вершинина. Вообще-то имени его она как раз не знала. В контрразведке он представился по фамилии, а после у нее не было желания узнать его поближе — по всей видимости, напрасно.

— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о пропавшем документе! — весело сказал Вершинин. — Впрочем, никакой великой трагедии не случилось. Назовите же имя своего возлюбленного, Юленька!

Юленька?

— Роман! — выпалила Саша. — Ромочка, прости меня, пожалуйста, я такая растяпа, у тебя теперь будут неприятности, Ромочка?

Сестра милосердия скорее назвала бы жениха при посторонних по имени-отчеству, но времени для второй шекспироведческой шарады у них не было, поэтому Саша сочла за лучшее работать под простушку.

Жирный серый мундир чуть смягчился.

— Что ж вы на ночь глядя с мужчиной, хоть бы и с женихом, по переулкам шастаете, Юлия? Поставлена ли старшая сестра вашего госпиталя в известность об этих прогулках?

Солнце только начало клониться к закату, но, видимо, по здешним пуританским меркам это уже считалось преддверием ночи — времени порока.

— Я… мы… только днем, но сегодня такой чудесный день, господа, — залепетала Саша. — Мы чуть загулялись, там в парке карусель, я никогда допрежь не видала такой карусели, чтоб с резными лошадками… А старшая сестра, она добрая у нас, она позволяет, ежели я с Романом… мне днем завтра к смене….

— Мы задержались исключительно по моей вине, — сказал Вершинин. — И я как раз провожаю Юлию Николаевну в ее госпиталь, в Троицкое.

— Троицкое… — серые мундиры переглянулись. Видимо, это было неблизко.

— Надобно сопроводить Юлию Николаевну до места службы и составить доклад ее начальству об ее поведении, — сказал жирный. — Но, полагаю, допустимо ограничиться внушением на месте для первого раза.

— Откуда ж вы знаете, что это первый раз, коли не видели ее документов, — встрял второй серый мундир, худощавый и желчный. — Там, может, уже и печать ставить некуда, все в выговорах.

— Да, но Троицкое, — протянул жирный. — Это ж двуколку просить, а дадут ли еще, бабушка надвое сказала… Да и дорогу туда размыло.

— Вот вы лишь о своем удобстве печетесь, — упрекнул его желчный. — А об этой юной особе кто станет заботиться? Об ее благе кто подумает? А ежели доведет ее до беды легкомыслие? Потому лишь, что вы поленились доложить о ее поведении начальству. Впрочем, Троицкое и правда не ближний свет… Юлия Николаевна, свидания с женихом возможны исключительно под присмотром старших дам.

— Я запомню, я больше не…

— Эх, да что вы запомните, в одно ухо влетает, из другого вылетает, молодо-зелено… Вот как мы поступим. Сходите на исповедь, Юлия Николаевна. Покайтесь в своем неблагонравном поведении. Сейчас отец Савватий в Успенском соборе исповедь принимает. Ему кто покается, тот не грешит больше. Дар от Бога у него. Духоносный старец, благословил нас Господь таким пастырем. А мы вас сопроводим, это недалеко. Коли получите отпущение грехов — идите с миром.

Саша покосилась на Вершинина. Судя по его лицу, он прикидывал, что несет меньше рисков: пристрелить обоих радетелей нравственности на месте или позволить красному комиссару идти под исповедь. Саша успокаивающе улыбнулась ему одними глазами. С ее-то опытом допросов, в обоих качествах, одну исповедь она как-нибудь переживет. А для стрельбы тут слишком близко к людной улице.

Саша приняла крещение еще в 1908 году, чтоб выехать за черту оседлости — соблюдать завет с Богом отцов после того, что случилось с ее семьей, она никакого больше смысла не видела. Пришлось пройти катехизацию, но это оказалось несложно. Тору она, как все евреи, знала получше экзаменаторов, Новый завет показался ей набором пыльных банальностей, а богослужебные термины она вызубрила механически, не вникая в их смысл. Тогда же ей пришлось отстоять несколько церковных служб, чтоб на другой день после получения открывающей многие двери записи “православная” в паспорте забыть это все, как скучный сон.

Теперь Саша старательно копировала движения других людей на входе в храм, надеясь, что правильно сложила пальцы — это почему-то имело огромное значение в православии. Внутри здания царила та же холодная душноватая тишина, как в тех церквях, где Саша бывала прежде. Тот же запах, даже свет так же падал на такие же примерно иконы и росписи. Будто никуда и не уходила.

По центру зала на специальной подставке — аналой, всплыло в памяти Саши вызубренное к экзамену — лежала большая икона. Мужчина в белом хитоне с крестом в руках, изможденное бородатое лицо… но что-то в нем показалось Саше смутно знакомым. Рисунок морщин, широкие надбровные дуги… Сквозь стандартную иконопись проступала индивидуальность столь мощная, что лицо оставалось узнаваемым. Саша подошла и прочитала стилизованные под старину буквы: святой мученик Григорий Новый.

Распутин.

Саша с Распутиным не встречалась, но в месмерических кругах много обсуждали его животный магнетизм. Удивительные истории рассказывали о его почти сверхъестественной способности воздействовать на самых разных людей, от деревенских баб до первых лиц государства. Если хоть десятая доля этих слухов была правдой, Распутин обладал гипнотическим даром необыкновенной силы. А вот в смерти его Саша, в отличие от многих, ничего мистического не видела. Действительно, группа заговорщиков, среди которых были и члены императорской семьи, убивала духоносного старца в течение нескольких часов. Но Саша знала, что для самоуверенных дилетантов такое скорее типично. Чтоб убить человека быстро и чисто, требуется навык.