Неучтённый фактор - Олег Маркеев

Филатов, как непосредственный начальник частей Президентской гвардии, конечно, получил щелчок по носу, но уж больно он его, считал Первый, стал совать не в свои дела.

— Генералом Скобарем меня не пугай, он в наши игры не игрок.

—  Разве? Зачем его тогда Старостин в Москву приволок? — зло прищурился Филатов.

—  Приволок он, а утвердил я. Если бы подлянку почуял, отправил бы назад на китайскую границу. У тебя на него компра есть? Нету. Вот и хватит об этом!

— Как скажешь.

Сквозь толстые стены пробивались тугие удары мяча и гортанные вскрики игроков.

С лица Первого сошел спортивный румянец. Он только что отыграл пару геймов в теннис, все еще был в белых шортах и тенниске, с полотенцем на шее и напульсниках на жилистых руках.

— Ты не умеешь ждать, Игорь, — севшим голосом произнес он. —  Нарой мне компру на Старостина. Только стопудовую компру, и я его сниму.

— Снять мало. Надо арестовать и шлепнуть при попытке бегства. А потом судить закрытым трибуналом.

Первый коротко хохотнул.

Филатов не смог удержаться, чтобы не испортить настроение своему шефу.

— Обязательно ехать в этот гадюшник? — спросил он.

Первый ответил, как учитель бестолковому ученику:

— Политика! Я давно лично с народом не общался.

Это было правдой. Первый со дня вступления в должность для граждан страны существовал только в телевизоре, куда доходил сигнал, и в газетах, куда их довозили. Одно время еженедельные выступления Первого транслировали по радио, но, проанализировав агентурные сообщения и “отзывы с мест”, решили отказаться от американских приемов “обращения к нации” по поводу и без повода. В народе за Первым, открывшего в себе дар говорить правильно и долго, прочно закрепилась кличка “Матюгальник”.

— А ты здание театра давно видел? — спросил Филатов.

— Не понял? — сделал удивленное лицо Первый.

— Проехали...

Филатов не стал уточнять, что его отдельная рота личной охраны раствориться в лабиринтах исполинского храма песни и пляски Армии, как муравьи в тайге. А брать штурмом здание театра без поддержки танков и авиации — занятие безнадежное. Особенно, если в тылу у тебя части СБР, молящиеся на своего командующего и плевавшие на главкома.

Он задом толкнул дверь, вышел в коридор, открывая выход Первому.

  Фараон

Старостин положил трубку. Полез в карман за папиросами, вспомнил, что оставил пачку на столе внизу, и выругался:

—   Паяц, дешевка! А туда же лезет... Ему бы только потрепаться на публике. Второе явление Троцкого народу!

«Спокойно, Иван, —  приказал он сам себе. —  Не мандражируй. Так начнешь от собственной тени шарахаться. Ни с чем этот звонок не связан. Вернее, связан, но не с тем, чем ты подумал. Филатов крутит, сразу видно —  он!

А ведь ты правильно рассчитал, когда сам за кремлевскую стенку не полез, а этого попугая в кресло впихнул. На хрен, на хрен! Быстро же они паяца окрутили, даже не ожидал. Знал, что с гнильцой парень, с изрядной гнильцой, жизнью пыльным мешком не битый, но что бы так быстро скурвился, нет, не ожидал. Урок! Половину, если не больше своих придется к ногтю, и в самое ближайшее время. Начнут хапать и врать. Им только позволь, схарчат самого, не крякнут! Разберемся ...

А мне сейчас крепкие мужики нужны. Какой номер-то у него? Вот, память девичья —  "дала, а кому - не помню". Ага! Сейчас мы отца-командира обеспокоим».

Он потянулся к телефонной трубке...

Ретроспектива

Особый Дальневосточный военный округ

(за четыре года до описываемых событий)

Фарон

Утки выскочили из-за леса неожиданно, дружно пошли кругом над озерцом; четыре силуэта четко выделялись на фоне по-вечернему прозрачного неба.

Старостин присел, взяв ружье на изготовку, с замирающим сердцем следил как медленно снижаются птицы, выждав момент, выпрямился, поймал на мушку первую. Стрелял на упреждение; утку подбросило, вышибло несколько перьев, она сложила крылья и камнем пошла к воде. Он уже было взял на мушку вторую, но краем глаза заметил, что первая выровняла полет и по крутой глиссаде уходит к камышам; растерявшись, дернул стволом в ее сторону и не целясь выстрелил.

Слева один за другим ударило два выстрела, по характерным всплескам понял, Скобарь попал, и чертыхнулся.

—  Эй, мазила, иди ко мне, перекурим! —  позвал из-закамышей Скобарь.

Старостин стал пробираться по кромке воды, с трудом различая тропку в густеющих сумерках, несколько раз оступился, громко чавкнув глиной.

—  Тише там, лосяка! Птицу распугаешь.

—  Да иди ты! —  Старостин с трудом пробившись через пучки сухой осоки, выбрался на сухой пятачок, где стоял, подхватив ружье под руку, Скобарь.

Джана, отчаянно молотя лапами, разгоняя круги по матовой стоячей воде, уже подбиралась к лежащей на воде утке.

—  Скорее ты глоткой своей луженой распугаешь! —  проворчал Старостин.

—  Учись, пока я живой. Две —  как с куста! —  Скобарь закинул ружье на плечо, вытер руки и полез в карман бушлата за сигаретами. —  Нет, это какая же память нужна, чтобы в такой одеже ходить? Только на спине карманы не напендюрили!

—  Мои будешь? —  Старостин протянул пачку папирос.

—  Твои курить, легкие до колен иметь надо. Спасибо, уже нашел. Местный табак, кислятина, но приятный.

— Одну вижу, а вторая где? —  спросил Старостин, выдохнув дым.

—  Там, под камышами. А ты? Глаза в разные стороны разбежались, да? — Скобарь выставил в улыбке крупные хищные зубы.

 —  Ага. Думал, подбил, а она, стерва, опять на крыло поднялась. Обидно.

—  Запомни, все стрелки делятся на дергунчиков, моргунчиков и мазунчиков. Ты —  типичный дергунчик. Зачем вприсядку прыгал? Спокойнее надо, тут утки к выстрелу привыкли, стрельбище рядом. А на шебуршение внизу реагируют моментально. Ай, молодец, Джана!

Собака выбралась на берег, бросила утку к ногам хозяина, завертела длинным телом,обдав их с ног до головы холодными брызгами.

—  А вторая? Мы филони не договаривались! Ищи ее, Джана, ищи. Пшла вперед, собака моя ненаглядная! — Скобарь слегка толкнул собаку к воде.

—  Темнеет. —  Старостин поднял голову. — Вон и звезды высыпали. Может, поедем, Алексей?

—  Погоди, сейчас еще один заход будет. Я их расписание полетов уже изучил. Пульнем по разу —  и домой. Ай, молодец, Джана! Ай, хорошая! Давай-ка ее сюда.

Джана выбралась на берег, бросила в траву трупик утки, самозабвенно от черного носа до кончика куцего хвоста затряслась, обдав людей шрапнелью холодных капель.

—  Ох! — невольно вздрогнул Старостин. — Что же она, стерва, брызгается! Приучил бы в стороне отряхиваться.

—  Э, не понимаешь! На утренней зорьке иногда так в сон клонит, а Джана как даст душем, аж дух захватит! Сервис, ха-ха-ха! Бесплатный...

— Тише, граммофон!

—  Ладно, не бойся, Иванович. Будут у тебя утки. Еще вчера заготовили. Покажешь в Москве, пусть сохнут от зависти.

Помолчали, прислушиваясь к небу. Было тихо, только что-то плескалось у дальнего берега. От воды тянуло холодом.

—  Так что ответишь, Леша? —  спросил Старостин. —  Одни мы, можно поговорить.

—  Да что говорить! —  Скобарь бросил под ноги окурок, зло сплюнул. — Превратили армию в публичную девку, а потом разрешения спрашиваете! Надоело, понимаешь. Что я за, к чертям собачьим, генерал, если человеком себя только здесь на болоте чувствую?

—  Главное, начать, так я думаю. То, что я предлагаю, должно положить конец всему. И все расставить по местам.

—  Неужели? — Под козырьком фуражки Скобаря клинком вспыхнули глаза. — А как со стороны смотреться будет, ты подумал? Россия вам не Парагвай какой-нибудь занюханный! Это там президенту раз в год пинка под зад дают, и ничего, привыкли. А я не хочу, понимаешь, не хочу, чтобы вы своими играми страну в Парагвай превратили! У нас народ, если в охотку войдет, палкой не отучишь.

—  Мы и так, считай, в Парагвае живем. И не меня в том винить надо, Леша. Скажи спасибо тем, кто Америку здесь хотел устроить. Мечта идиотов! Понимали же, придурки, что не уперлись никому на Западе, решили сюда Америку притащить. Ни одна сука не подумала, что у нас только Латинская выйти и может. Со всеми истекающими и подтекающими... Вот и живем, радуемся неизвестно чему.

—  Во-во! А еще учти, для рвани черномазой их армия, хоть самая дохлая, белая кость, элита нации! Все в Америке учились. А у нас поголовно все из крестьян, от сохи, значит. Кто постарше, со звездами большими, еще помнят, как в армии первый раз в жизни от пуза наелся да сапоги справные одел. Молодняк, кто их осудит, ухватились за единственную возможность карьеру сделать и в люди выбиться. А они на отцов-подневольников с детства насмотрелись, а это, брат, знаешь как бередит! Нет, кто в армию попал да прижился, считай себя спас. От тюрьмы, пьянки и петли. Я не прав?