Свобода - Джонатан Франзен

— Это похоже на проблему с кошками, — сказала Лалита.

— С кем? — переспросил Ричард.

— С кошками. Все любят своих кошечек и выпускают их побегать по травке. Это же всего-навсего один котик, ну сколько птиц он убьет? Каждый год в США домашние и дикие кошки убивают один миллиард певчих птиц. Это одна из причин, почему певчие птицы в Северной Америке вымирают. Но всем плевать, потому что все любят своих кошечек.

— Никому не хочется об этом думать, — добавил Уолтер. — Все хотят жить своей нормальной жизнью.

— Мы хотим, чтобы вы помогли привлечь общественное внимание к этой проблеме, — сказала Лалита. — Проблеме перенаселения. У нас нет денег, чтобы заниматься планированием семей и образованием женщин за рубежом. Мы занимаемся охраной природы и вымирающих видов. Как нам быть? Как заставить правительство и неправительственные организации пятикратно увеличить финансирование контроля рождаемости?

Кац улыбнулся Уолтеру.

— Ты ей рассказал, что мы это уже проходили? Рассказ про те песни, которые ты пытался заставить меня написать?

— Нет, — ответил Уолтер. — Но помнишь, что ты говорил? Что никто не будет тебя слушать, потому что ты не знаменит.

— Мы собирали о вас информацию в интернете, — сказала Лалита. — Очень многие известные музыканты заявляли, что любят вас и «Травмы».

— «Травмы» умерли, солнышко. «Ореховый сюрприз» тоже.

— Наше предложение таково. Сколько бы денег ты ни зарабатывал стройкой, пока будешь работать с нами, будешь получать гораздо больше. Нам видится какой-нибудь летний музыкально-политический фестиваль, может быть, на западе Вирджинии, с кучей крутых звезд, которые будут привлекать внимание к проблемам перенаселения. Целевая аудитория — молодежь.

— Мы готовы рекламировать летние стажировки для студентов по всей стране, — продолжила Лалита. — И в Канаде, и в Южной Америке. Мы можем оплатить двадцать-тридцать стажировок из средств дискреционного фонда[54] Уолтера.

— Вин не вмешивается в дела этого фонда, — пояснил Уолтер. — Пока мы занимаемся певуном, руки у нас развязаны.

— Но надо действовать быстро, — сказала Лалита. — Молодежь уже думает, чем заняться этим летом. Мы должны связаться с ними в течение ближайших недель.

— Для начала нам нужны твое имя и твоя фотография. Если можешь сняться на видео — отлично. Если можешь написать для нас пару песен — еще лучше. Если можешь позвонить Джеффу Твиди, Бену Гиббарду[55] и Джеку Уайту[56] и найдешь людей, которые готовы работать на фестивале pro bono[57] или проспонсировать его, — великолепно.

— Кроме того, было бы замечательно, если бы можно было обещать стажерам, что они будут работать непосредственно с вами, — подхватила Лалита.

— Даже обещание минимального контакта подействует отлично, — добавил Уолтер.

— Мы могли бы написать на плакатах: «Этим летом в Вашингтоне вас ждет рок-звезда Ричард Кац» — или что-то в этом роде, — сказала Лалита.

— Нам нужно, чтобы это было круто, чтобы это стало модным, — заключил Уолтер.

Кац под этим напором ощутил печаль и отчуждение. Уолтер с этой девушкой явно слишком много думали о том, как хреново все вокруг. Они ухватились за одну идею и заставили друг друга поверить в нее. Надули пузырь, который оторвал их от реальности и унес вдаль. Они, казалось, не видели, что живут в мире с населением в два человека.

— Не знаю, что и сказать, — сказал Кац.

— Скажите «да»! — воскликнула Лалита, сверкая глазами.

— Я пару дней пробуду в Хьюстоне, — сказал Уолтер, — но я пошлю тебе пару ссылок, и мы можем снова встретиться в четверг.

— Или просто соглашайтесь прямо сейчас, — добавила Лалита.

Их радостное ожидание напоминало невыносимо яркую лампу. Кац отвернулся от нее и сказал, что еще подумает.

Прощаясь с девушкой на улице, он удостоверился, что с ее задом все в порядке, но теперь это казалось неважным, просто его печаль из-за Уолтера стала еще острее. Девушка направлялась в Бруклин, чтобы повидаться с подругой по колледжу. Поскольку до дома Кац мог добраться и от Пенн-стейшн, он дошел с Уолтером до Канал-стрит. Над ними в сгущающихся сумерках дружелюбно сияли окна самого перенаселенного острова в мире.

— Господи, как я люблю Нью-Йорк, — сказал Уолтер. — В Вашингтоне есть что-то глубоко неправильное.

— Здесь тоже много чего не совсем правильно, — ответил Кац, уступая дорогу несущейся на всех парах мамаше с коляской.

— Но здесь по крайней мере все настоящее. Вашингтон — это абстракция. Там сплошная борьба за власть, и ничего больше. Конечно, круто жить рядом с Сайнфелдом,[58] Томом Вулфом[59] или Майком Блумбергом,[60] но в Нью-Йорке это не главное. А в Вашингтоне все буквально спорят, сколько метров от их дома до дома Джона Керри.[61] Кругом скучища, единственное, что заводит людей, — близость к власти. Полностью фетишистская культура. Люди чуть ли не кончают, когда рассказывают, что на конференции сидели рядом с Полом Вулфовицем[62] или что Гровер Норквист[63] пригласил их на завтрак. Все круглые сутки сходят с ума, стараясь построить отношения со властью. Даже с черными что-то не так. Нищим и черным в Вашингтоне быть куда хуже, чем где-либо еще. Тебя не боятся, тебя не замечают.

— Напомню, что Bad Brains[64] и Ян Маккей[65] родом из Вашингтона.

— Это чистая случайность.

— Но мы-то в молодости восхищались ими.

— Господи, как я люблю нью-йоркское метро! — воскликнул Уолтер, спускаясь вслед за Ричардом на зассанную окраинную платформу. — Там и должны жить люди. Высокая плотность! Высокая эффективность!

Он лучезарно улыбнулся скучающим прохожим.

Кацу захотелось спросить о Патти, но у него не хватило духу произнести ее имя.

— У этой телки есть кто-нибудь? — спросил он.

— У Лалиты? Да. Она с колледжа встречается с одним и тем же парнем.

— Он тоже с вами живет?

— Нет, он живет в Нэшвилле. Закончил медицинскую школу в Балтиморе, теперь учится в интернатуре.

— Но она живет в Вашингтоне.

— Она очень много дала этому проекту, — сказал Уолтер. — И, честно говоря, мне кажется, что парню этому недолго осталось. Он очень старомодный индиец. Устроил огромный скандал, когда она отказалась переезжать с ним в Нэшвилл.

— А что ты ей посоветовал?

— Старался помочь ей отстаивать свои убеждения. Если бы хотел, он мог бы устроиться в Вашингтоне. Я сказал ей, что она не должна жертвовать всем ради его карьеры. У нас с ней отцовско-дочерние отношения. У нее очень консервативные родители. Мне кажется, что ей нравится работать с тем, кто в нее верит и смотрит на нее не просто как на будущую жену.

— Так, чисто для галочки, уточню: ты же в курсе, что она в тебя влюблена?

Уолтер покраснел.

— Не знаю. Может, немножко. Вообще-то мне кажется, что это скорее интеллектуальная идеализация. Скорее как у дочери с отцом.

— Давай, чувак, мечтай. Думаешь, я поверю, что ты ни разу не представлял себе эти глаза сияющими между твоих коленей.

— Господи, нет, конечно. Я стараюсь о таком не думать. Особенно про коллегу.

— Но у тебя, должно быть, не всегда получается.

Уолтер оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает, и понизил голос.

— Кроме всего прочего, — сказал он, — мне кажется, что женщине унизительно стоять на коленях.

— Ты лучше попробуй, и пусть она сама решает.

— Понимаешь, Ричард, — сказал Уолтер, все еще краснея, но неприятно посмеиваясь, — мне довелось догадаться, что для женщин важны несколько иные вещи.

— А что случилось с равноправием? Кажется, ты был им весьма увлечен.

— Мне кажется, если бы у тебя была дочь, ты бы чуть более сочувственно относился к женщинам.

— Именно поэтому у меня нет дочери.

— А если бы была, ты бы уяснил не такой уж и трудный для понимания факт — у юных девушек желания, восхищение и любовь часто перемешиваются, и они не всегда понимают…

— Что они не понимают?

— Что для мужчин они всего лишь объекты. Что мужчина хочет просто, ну, ты понимаешь, просто, — Уолтер перешел на шепот, — чтобы молоденькая девушка у него отсосала. Он может хотеть только этого.

— Извини, не понял, — сказал Кац. — А что плохого в восхищении?

— Я правда не хочу об этом говорить.

Прибыл поезд А, и они погрузились внутрь. Кац тут же заметил проблеск узнавания в глазах какого-то юного студента у дверей напротив. Кац опустил голову и отвернулся, но у паренька хватило дерзости тронуть его плечо.

— Простите, — сказал он, — но ведь вы музыкант, так? Ричард Кац?