История Крестовых походов - Екатерина Моноусова

Тучи стрел неслись навстречу друг другу… Жаркая была битва: «Монжуа, Сен-Дени!» Казалось, в Дамьетте не осталось ни одного сарацина, кто не вышел бы сражаться. Узники, бежавшие из тюрем, наспех присягали на верность королю. Впрочем, лучше любой клятвы убеждала их помощь: благодаря им французские суда смогли причалить в самых удобных бухтах…

Гуго Маршский — бывший мятежник, в начале правления Людовика пошедший против юного короля, бросился в самое «жерло» битвы. Днем позже он умрет в Дамьетте от ран… А сарацины ночью покинут город. Они решат, что султан их погиб, — трижды почтовые голуби уносили ему весть о высадке латинского короля, и трижды от него не было ответа… Крестоносцы войдут в пылающую крепость без боя. Король прямиком отправится в мечеть. На какое-то время ей снова суждено стать церковью Пресвятой Девы… Все лето Людовик будет молиться в бывшем храме неверных. Ему было о чем молиться. Постыдная картина предстала глазам короля — его рыцари, погрязшие в низких склоках и разврате… Верный Жуанвиль воскликнет потом: «Господь может сказать нам то же самое, что сказал сынам Израилевым: „Они ни во что не ставили столь желанную землю“… Люди короля, коим следовало бы снисходительно удерживать купцов, сдавали им место внаем, причем столь дорого, что те освободили лавки, где продавали свои продукты, и по другим станам прошел слух об этом, отчего многие купцы отказывались ехать в лагерь. Бароны, кои должны были хранить свое добро, дабы использовать его к месту и ко времени, принялись задавать пиры… В городе увлеклись дурными женщинами, отчего король по возвращении из плена распрощался с большинством своих людей… и это в то время, как войско претерпевало великую нужду».

Быть может, все, что случилось позже, явилось расплатой за бесчинства его людей? Он, их повелитель, не сумел это остановить… Да они и не слушали его. Он настрого запретил баронам всяческие стычки, дабы избежать глупых потерь, — и что же? Все видели, как один рыцарь из дома Шатийонов, облачившись в доспехи, бросился на врага: «…Прежде чем поехать до турок, он упал, а его конь проскакал по нему и, украшенный его гербами, умчался к нашим врагам… Четверо турок подскочили к сеньору Готье, распростертому на земле, и, перескакивая через него, с силой ударяли своими палицами по его телу. Его отбили коннетабль Франции и королевские сержанты, которые на руках принесли его в шатер… Поздно вечером монсеньор Обер де Нанси предложил мне пойти посмотреть на него… Мы вошли в шатер, и навстречу нам вышел его камергер предупредить, чтобы мы шли тихо и не разбудили его хозяина. Мы нашли его лежащим на меховом одеяле, очень тихо подошли к нему и увидели, что он мертв. Когда об этом сказали королю, он ответил, что не пожелал бы иметь и тысячи таких людей, которые не подчиняются его приказаниям, как этот…»

А султан вовсе не умер. Бегство его людей из Дамьетты привело правителя сарацин в такую ярость, что он тут же приказал повесить 50 человек. Он послал вызов французскому королю на 25 июня — день, в который разливается Нил. Людовик отвечал, что принимает вызов — не только на этот день, но и на все прочие, и готов отказаться от боя лишь в случае, если султан примет христианство… И когда Нил вернулся в свое русло, франки стали лагерем подле городских стен.

«По ночам сарацины проникали в лагерь и, если заставали людей спящими, убивали их; так они убили часового сеньора де Куртене и, разложив его на доске, отрезали ему голову и унесли её. И сделали это потому, что султан давал за каждую голову христианина золотой безант…» Терпеть такие бесчинства у французского монарха далее не было сил. В конце концов, разве он не принял вызов султана? И Луи созвал совет баронов, дабы решить — идти на Александрию или на Каир. Голоса разделились, но брат его, граф Артуа, рвался в Каир — чтобы убить змею, говорил он, надо раздавить ей голову… Король последовал совету брата. И 20 ноября 1249 года, едва начался Рождественский пост, войско направилось к «Египетскому Вавилону».

А в Мансуре умирал султан — и просил у Людовика мира. Как некогда его предшественник Иоанну, он предложил возвратить земли, некогда принадлежавшие иерусалимским королям, и христианских пленников в обмен на Дамьетту. Последнее, о чем узнал султан перед смертью, — что Людовик Святой ему отказал…

«В День святого Николая король приказал готовиться к походу и наказал, чтобы никто не посмел нападать на подошедших сарацин. Случилось же так, что, пока войско приходило в движение, собираясь выступить, турки, увидев, что на них не нападают, и узнав от своих лазутчиков, что король запретил это, осмелели и бросились на тамплиеров, составлявших передовой отряд; и какой-то турок сбросил одного рыцаря ордена тамплиеров прямо под копыта лошади брата Рено де Вишье, который был тогда маршалом тамплиеров.

Увидав это, он крикнул своим братьям: „Вперед, во имя Господа! Ибо нет мочи это терпеть!“ Он пришпорил коня, а за ним все войско; лошади под нашими людьми были свежие, а под турками уже уставшие; и, как я слышал по рассказам, никто из них не ушел, но все они погибли; а многие из них бросились в реку и утонули».

То, что случилось дальше, не могло привидеться и в самом кошмарном бреду. Король помнил, как, покинув дельту Нила, они шли по правому берегу притока к Дамьетте. Он запретил убивать мусульманских женщин и детей — их приводили для крещения к войсковым священникам… Через четыре недели его рыцари были остановлены у канала Ашмун — там же, где и Пятый крестовый поход Иоанна. В Мансуре, на другом берегу канала расположилась 70-тысячная армия под командованием эмира Факр эд-дина. 10 тысяч вооруженных до зубов мамелюков так и рвались в бой. Султан уже умер, но они об этом не знали… Крестоносцы попытались насыпать поперек канала дамбу. Тем, кто возьмется за эту работу, было обещано отпущение грехов, и Людовик Святой подал пример своим солдатам, взявшись за лопату… А египтяне, подогнав метательные машины, осыпали французов градом камней…

«Едва они нанесли первый удар, как мы опустились на колени… Первый снаряд, посланный врагами, пролетел между двумя нашими „кошачьими замками“… Наши люди приготовились тушить огонь. Греческий огонь летел вперед, большой, как бочка для незрелого винограда, а огненный хвост, вырывающийся из него, был длиною с копье. Он производил такой шум при полете, что казался молнией небесной и походил на дракона, парящего в небе. Он так сильно сиял, что в лагере было светло, как днем, из-за великого обилия яркого огня. В этот вечер трижды метали они в нас греческий огонь. Всякий раз, когда наш святой король узнавал, что в нас мечут греческий огонь, он вставал со своего ложа и простирал руки к распятию, говоря в слезах: „Всемилостивый Господь, сохрани моих людей!“ И я воистину верю, что его молитвы сослужили нам хорошую службу. Вечером, всякий раз как падал огонь, он посылал одного из своих камергеров узнать, что с нами и не причинил ли огонь нам ущерба».

Под прикрытием шквального огня сарацинские наемники разрыли противоположный берег, расширив канал… Их главная атака пришлась на Рождество — но была отбита. А ночью Людовик тайно переправил своих лучших рыцарей через брод… Неверных удалось застать врасплох; но его безрассудный брат, граф Робер д’Артуа, воспылав желанием самолично выиграть битву, загнал египтян в Эль-Мансуру. Тамплиеры пытались остановить его; граф ничего не желал слушать. Рассказывают, что рядом с ним ехал глухой рыцарь, без перерыва кричавший:

«На них! Да на них же! На врага!» И тамплиеры, не желая отстать, пришпорили коней.

Авангард оказался в ловушке узких кривых улиц. Отступление напоминало бойню. К концу дня погибли почти все. Жуанвиль напишет:

«Там был убит граф д’Артуа, сир де Куси, по имени Рауль, и много других рыцарей, коих насчитывалось до трех сотен. Орден тамплиеров, как мне сказал потом магистр, потерял там 280 конных воинов. Мы с моими рыцарями сговорились ударить по туркам, которые надевали доспехи в лагере по левую руку от нас, и напали на них. Во время погони за ними через их лагерь я заметил сарацина, садившегося на коня: один его рыцарь держал ему поводья… Когда он взялся руками за седло, чтобы вскочить, я поразил его копьем пониже подмышек, и он свалился замертво; его рыцарь, увидав это, бросил своего сеньора с лошадью и ударил меня, когда я проезжал, копьем меж лопаток и, повалив меня на шею лошади, так прижал, что я не мог вытащить меча, висевшего у меня на поясе. Но тогда я достал меч, что был на лошади, и он, видя, что я его достал, отдернул копье и отбежал от меня.

Когда я со своими рыцарями выехал из лагеря сарацин, то обнаружил примерно шесть тысяч турок, что бросили свои шатры и отошли в поле. Увидав нас, они ринулись на нас и убили монсеньора Гуго де Тришателя, сеньора де Конфлана, который был со мной и носил знамя. Я и мои рыцари в это время, пришпорив лошадей, бросились освобождать бывшего со мной монсеньора Рауля де Вану, которого турки сбросили на землю.