Фартовый человек - Елена Толстая

– Да? – тихо переспросил Никитин.

– На тумбе обнаружилось пятно крови. Небольшое. – Иван Васильевич сложил руки на бумагах, подался вперед и посмотрел прямо Никитину в лицо. – Вы ведь с Ленькой Пантелеевым разговаривали… И все приметы вам были известны. Как же вы его не признали?

– Не знаю, – сказал Никитин. – Вот поверите – понятия не имею. Отвел глаза, дьявол.

Он хотел было перекреститься, но вместо этого в сердцах плюнул.

К артельщику пожарного телеграфа Михаилу Манулевичу требовался особый подход, как сразу определил Юлий. Манулевич был среднего роста, но из-за худобы и привычки сутулиться казался выше, чем на самом деле. Когда он говорил, дышал или глотал, то есть постоянно, на горле его двигался кадык, и это поневоле привораживало взгляд собеседника.

Юлию указали на Манулевича в столовой «Петроградпожартреста», где тот в скорбном одиночестве вкушал компот.

– Позволите? – Юлий змеей вполз на стул напротив Манулевича и уставился на стакан в его руке.

Рука Манулевича задрожала, и артельщик устремил на Юлия мученический взгляд.

– Что вам нужно? – спросил Манулевич.

– Я из УГРО, – сообщил Юлий тихо, – но кричать об этом мы не будем.

Манулевич отмолчался.

Юлий спросил:

– Хорошо здесь кормят?

– Сравнивать не с чем, – буркнул Манулевич.

– Да бросьте! – развязно воскликнул Юлий. – Разве вы домашней еды не пробовали?

– Нет, – сказал Манулевич.

– А в детстве? – наседал Юлий.

– У меня не было детства, – сказал Манулевич. – Меня многие как видят, так сразу думают, будто у меня была толстая еврейская мама, ну так это совершенно не так. Ни мамы, ни детства. Я то, что называлось раньше голодранец. Поэтому и работу в артели получил.

– Непростая биография, – согласился Юлий.

– Вам-то что надо?

– Желаете допрос в участке? – поинтересовался Юлий.

Манулевич сказал:

– Человек кушал обед, доедал компот, но надо было прийти и даже здесь мучить. Очень умно.

– Не пытайтесь пробудить во мне совесть, Михаил Осипович, – сказал Юлий. – Меня, кстати, зовут Юлий, по фамилии Служка.

– Не скажу, что мне очень приятно, – буркнул Манулевич. – Однако задавайте ваш вопрос.

– Ладно… Расскажите еще раз, как вас ограбили.

– Очень мне интересно это в десятый раз рассказывать, – съязвил Манулевич.

Юлий счел этот тон признаком пробуждения в собеседнике некоторой живости и мысленно поздравил себя.

– Я-то ведь не слышал, – заметил Юлий. – Мне бы из первых уст, так сказать, а не в пересказе товарища Дзюбы.

При упоминании товарища Дзюбы Манулевич болезненно сморщился, и Юлий опять себя поздравил.

– Я должен был снести деньги из банка на работу, – тихо проговорил Манулевич. При этом он беспокойно водил глазами, словно пытаясь выследить незримого соглядатая. – Я так иногда делаю по вторым и восемнадцатым числам, когда зарплата.

– Иногда? – удивился Юлий.

– Иногда отправляют не меня, – пояснил Манулевич.

– А вас почему выбрали для такого дела? – спросил Юлий.

– А вы как думаете? – Манулевич посмотрел на Юлия с хмурым вызовом.

Юлий смерил его взглядом, раз и другой. Манулевич был хилым – отбиться от нападающих он явно бы не смог. Ничем не выдающаяся персона.

– Вы не похожи на человека, у которого вообще могут быть деньги, – сказал наконец Юлий. – Если б я выслеживал, кого ограбить, на вас бы последнего подумал.

– Наш начальник, товарищ Коновалов, так и говорит. У тебя, говорит, товарищ Манулевич, лицо хронически недоедающее, почему ни один грабитель в твою сторону и не высморкается.

– Умно, – восхитился Юлий.

– Вы считаете?

– Товарищ Манулевич, – сказал Юлий проникновенно, – если глядеть всеохватно, саваофовым оком, то я считаю, что все должны быть хорошо поевши, и притом по возможности с мясом, и хорошо одеты, чтобы глядеть приятно, но при существовании социального неравенства такое невозможно. Поэтому тех, кто зарится на наши деньги, следует сажать в тюрьму или сбивать с толку.

– Вы считаете, – перевел эту тираду для себя Манулевич. – Ну ладно, кто я такой, чтобы спорить с двумя уважаемыми людьми. Впрочем, мне даже лестно, потому что меня почитают человеком надежным и честным.

– Не сомневаюсь, что так и есть, – вставил Юлий и тотчас пожалел о своей реплике: Манулевич подозрительно уставился на него и замолчал. – Слушайте, Манулевич, я вам еще компот закажу, – сказал Юлий. – Мне позарез надо кое-что из вас выпытать, так вы мне помогите.

– Не надо больше компота, – наотрез отказался Манулевич. – Я все-таки рабочий человек, а не беспризорник.

– На вашем месте я бы пользовался, – сказал Юлий.

Манулевич пожал плечами:

– Ну а я на своем месте, и у меня, между прочим, есть гордость. Про что вы хотели спросить? Задавайте вопрос, я хочу с вами расстаться.

– О том, что вы понесете деньги, знали трое, – начал Юлий.

– Я это уже и сам говорил, для чего вы пересказываете?

– Чтобы выстроить цепочку событий, для того и пересказываю… Коновалов – ваш начальник. Он знал.

– Это его поручение, как же ему не знать! – сказал Манулевич.

– Кто еще?

– Грошев – другой артельщик, он иногда сам ходит с таким поручением.

– Третий?

– Рябых. Наш бухгалтер.

– Что с вами случилось, когда вы несли деньги?

– А вы не знаете?

– Меня там не было.

– Хорошо, – страдальчески проговорил Манулевич, – я снова пройду через этот ад и больше не хочу вас видеть. Я нес эту сумму, всю зарплату, из банка. Деньги лежали завернутые в газету и перевязанные бечевкой в небольшом саквояже. Когда я пересекал Марсово поле, ко мне подошел человек.

– Как он выглядел?

– Обычный русский человек, – сказал Манулевич. – Как выглядит русский человек?

Юлий мысленно перечислил Ленькины приметы, начиная с «лицо обыкновенное», и вдруг почти въяве увидел Леньку. В этот миг Юлий не сомневался в том, что узнает его, если встретит на улице, узнает из тысячи, и ни одна примета, будь это даже багровый шрам через все лицо, не помогла бы определить его точнее, чем это словцо – «обыкновенное». Потому что эта «обыкновенность», как серый фон для яркого пятна, наилучшим образом подчеркивала невероятную Ленькину наглость… и фартовость.

– Поблизости я увидел еще двух человек, один был тоже русский, постарше и, по-моему, выпивши, а другой точно был еврей, чернявый и… – Манулевич подумал немного, подбирая слово: – Знаете, похож как на сына сапожника.

– Ясно, – быстро сказал Юлий.

– Тот, первый, говорит: «Здравствуйте, я – Пантелеев. А вы, должно быть, Манулевич?» Я остановился и ответил: «Прошу меня пропустить». Тогда он засмеялся и говорит: «Точно, он!» Это он не мне сказал, а тем двоим. Они подошли тоже поближе. Первый сказал: «Слушайте, Манулевич, нам тут не надо ни шума, ни трупа, ни мне, ни уж тем более вам, а лучше вы нам отдайте саквояж и ступайте себе».

– А вы как поступили? – спросил Юлий, видя, что Манулевич замолчал и явно не хочет продолжать.

– Никак, – после долгой паузы ответил Манулевич. – Меня парализовало. Я стоял и на них смотрел. Потом у меня рот раскрылся. Знаете, челюсть свело судорогой, и рот раскрылся. Тут он говорит: «Вы без паники, гражданин Манулевич, просто отдайте, и ничего вам не будет». Наверное, он подумал, что я сейчас будут кричать, поэтому так и сказал.

И снова Манулевич погрузился в похоронное молчание. Юлий совершенно не жалел его, напротив – настойчиво заставлял заново переживать весь этот позор.

– Потом что?

– Я говорю: «Ну это как же, гражданин Пантелеев…» Бессвязное что-то. Он протянул руку, взял у меня саквояж, поблагодарил и пошел прочь. И те двое тоже с ним пошли. Все, больше ничего не случилось.

– Нет, – покачал головой Юлий, – что-то еще случилось.

– Говорю же вам, нет.

– Если бы больше ничего не случилось, вы бы до сих пор стояли на Марсовом поле, – заметил Юлий, – а вы сидите здесь, в столовой.

– Вы меня упрекаете, что я могу кушать после того, как отдал бандитам всю зарплату артели? – Манулевич дернулся, выпрямился, даже кадык втянулся в шею.

– Нет, я просто спрашиваю, что вы потом делали, когда Пантелеев с компанией ушел, – примирительно произнес Юлий. – Вы не то про меня подумали.

– Я подумал то, что все подумали, – сказал Манулевич горько.

– Да бросьте вы! Вы ведь жизнью рисковали, – попытался утешить его Юлий.

Но Манулевич утешаться не хотел. Он смотрел на Юлия как на врага.

– Я не знаю, чем я рисковал, – сказал Манулевич. – Может быть, моя жизнь и не стоила этой зарплаты. А может быть, они бы и не стали стрелять.

– Пантелеев иногда стреляет, – утешил Манулевича Юлий. – Когда видит в том надобность. И не колеблется.

– Промахивается? – спросил Манулевич. – Или точно в цель бьет?

– Точно в цель. Он раньше воевал, – сказал Юлий. – Он хорошо стреляет. Соплей и переживаний не разводит, а от этого всегда большая меткость в стрельбе.