Загадка Отилии - Джордже Кэлинеску

У Феликса голова пошла кругом, и он, шатаясь, под­нялся со стула.

— Домнишоара Джорджета, — сказал он дрожащим от гнева голосом, — я сегодня спал с вами, это правда, но я уважаю вас и прошу, чтобы и вы в свою очередь ува­жали меня.

Джорджета тут же зажала ему рот унизанной коль­цами рукой.

— Молчи, ради бога, тебя услышат. Уф! Как я вол­нуюсь! Наконец-то я — предмет романтического негодо­вания. Феликс, милый, но я не хотела тебя обидеть, я не верю ничему этому, ты прекрасный мальчик. Я переска­зала тебе слова Стэникэ для того, чтобы ты знал, каков свет.

Джорджета прижалась щекой к щеке Феликса, обхва­тила его за талию и баюкала, как ребенка, шепча:

— Глупенький ты! Я понимаю, за что тебя любила Отилия! Стэникэ — редкий негодяй, разве это для меня новость? Теперь он вбил себе в голову, что ему надо оставить жену и жениться на другой, более светской жен­щине. Он предложил мне выйти за него, а генерал пусть подарит мне дом, но запишет на его имя. Он говорил вся­кие глупости: уедем в Аргентину, не знаю куда еще, в конце концов просто бредил. Я вышла бы за кого угодно, разумеется, не за такого мальчика, как ты, которому я лишь испортила бы жизнь, а за кого угодно, только для приличия, даже если бы потом развелась. Но Стэникэ — это несерьезно, и кроме того, я не простила бы себе, что заставила страдать бедную женщину. Негодяи эти муж­чины, канальи!

Джорджета настояла на том, чтобы Феликс отправился домой и не попадался на глаза Стэникэ. Для большей безопасности она отвела его в кабинет Иоргу, где очень довольный дядя Костаке грыз орехи, которыми была

доверху наполнена тарелка. Иоргу, по-видимому, был в полном восторге и бросал на Феликса благодарные взгляды. Он проводил дядю Костаке и Феликса до самой двери и усадил их в экипаж, приказав знакомому извоз­чику отвезти за его, Иоргу, счет.

— Вы договорились? — спросил Феликс.

— Ага! — ответил дядя Костаке, грызя орехи, кото­рыми он набил себе карманы. Затем, продолжая жевать, пояснил. — Если в этой стране больше нет законов и нельзя оставить свое имущество кому ты сам желаешь, то уж лучше все продать. Даю кому хочу, а они пусть убираются к черту.

И, выплюнув на мостовую скорлупу ореха, он шумно высморкался.

«Может быть, старик и не такой скверный, как я ду­мал,— размышлял, лежа в постели, Феликс. — Скупость — его мания, но Отилию он любит и все время помнит о ней».

Он взял научный трактат и попытался читать, но мысли его витали далеко. Он вел несколько беспорядоч­ный, неподходящий для серьезных занятий образ жизни. Слишком много сильных чувств испытал он за последнее время. Не прошло и года, как он, приехав из скучной про­винциальной глуши, попал сюда, в столицу, — и уже изве­дал любовь духовную и физическую, людскую злобу, жадность, равнодушие, зависть, честолюбие. Он пользо­вался свободой, но был одинок, заброшен, неспокоен, ни от кого не видел помощи. Он верил в Отилию, а Отилия предала его. Джорджета была «первоклассная девушка», она сама советовала ему не принимать ее всерьез. Раз здесь его ничто больше не привязывает, он может в буду­щем году, когда станет совершеннолетним, уехать во Францию и продолжать учение там. На жизнь ему хва­тило бы дохода, который дает дом в Яссах. Феликс опять поднес к глазам книгу, как вдруг до него донеслись жен­ские голоса. Ему показалось, что он узнал голос Марины, потом послышались тяжелые шаги на лестнице, и кто-то с силой стукнул кулаком в дверь.

— Домнул Феликс, домнул Феликс, — в панике кри­чал тоненький голос.

— Кто там?

— Это я, Аурика... Папа умирает! Идемте, прошу вас, спускайтесь скорее!

Феликс в смятении вскочил с постели, накинул на плечи пиджак и приотворил дверь. Он увидел дрожащую Аурику в пальто поверх ночной рубашки.

— Ради бога идемте, ему очень плохо, я послала Ма­рину за врачом!

Феликс начал торопливо одеваться, но оттого, что он спешил, все валилось у него из рук. Ему попалась тет­радь Симиона, и он быстро перелистал ее. Она была ис­писана взятыми по большей части из библии бессвяз­ными словами, выведенными красивым, но дрожащим по­черком, и походила на школьную тетрадку с упражнениями по чистописанию. Феликсу пришло в голову, что в бу­дущем его как врача смогут среди ночи вызывать к боль­ным. У него испортилось настроение, и медицинская карьера показалась ему вовсе не такой уж привлекатель­ной. Он тут же решил целиком посвятить себя науке.

Наконец он спустился вниз. Костаке тоже вышел, в сюртуке, надетом поверх сорочки, и в шерстяном кол­паке. Он выглядел до такой степени комично, что Феликс не мог сдержать улыбку. Старик курил, выпуская густые клубы дыма, и в темноте они были похожи на белое облако.

— Пойди же посмотри, что с беднягой Симионом,

сказал он.

Феликс прошел через двор в соседний дом и в сто­ловой, где со стола еще не были убраны остатки ужина, наткнулся на стоявшего к нему спиной Стэникэ, который курил и разглядывал шкафы. «От этого человека никуда не денешься», — подумал Феликс. Увидев его, Стэникэ подмигнул и шепотом сказал:

— Совсем плохо, кончается старикашка. Безусловно, это апоплексия. Его разбил паралич. Я сидел здесь с ним за столом до одиннадцати часов, потом он ушел, и я услы­шал, как Аурика кричит, что старику худо.

Появилась хмурая Аглае. Вид у нее был не испуган­ный, а сердитый.

— Он как будто уже пришел в себя, я натерла его ароматическим уксусом, — сказала она. — Ел как буйвол, вот в чем все дело. Я устала до смерти, этот человек вго­нит меня в гроб. А идиотка Марина все не идет с док­тором. Надо было послать Тити. Уж и не знаю, в кого уродился этот мальчик, такой он бесчувственный. Даже встать не пожелал. Спит как убитый.

— Случай тяжелый, — с готовностью удостоверил Стэникэ. — Если в этом возрасте теряют сознание, то, конечно, это может быть только удар. Очнуться-то он очнулся, но в каком он состоянии — это еще неизвестно! Может быть, у него отнялась рука или нога — вот клас­сические случаи.

— Храни меня пресвятая богородица от такой напа­сти. Чем это, так уж лучше прибрал бы его совсем господь.

— Мы отвезем его в больницу.

Аглае мрачно взглянула в лицо Стэникэ.

— Не держать же его здесь, вместе с детьми! За свои грехи пусть сам и расплачивается.

Феликс раскаивался, что пришел. Послышались шаги, и в сопровождении Марины вошел высокий, степенный мужчина с бородкой. Он был явно недоволен, что его подняли среди ночи, и глядел на все с профессиональной безучастностью врача.

— Где больной? — спросил он.

Аглае повела его в спальню, за ними проследовал Стэникэ, взглядом позвав за собой и Феликса. Шествие замыкала Марина, остановившаяся на пороге. В простор­ной полутемной спальне между окнами стояли две широ­кие кровати орехового дерева с высокими спинками. На ночном столике несла вахту лампа под абажуром. Олим­пия сидела на краю кровати, взяв за руку больного, на лицо которого падала тень. Бледная, ненакрашенная Аурика держалась в стороне. В тяжелом воздухе непроветренной спальни стоял резкий запах ароматического уксуса. Доктор сделал знак, чтобы открыли окно, и сел на край кровати на место Олимпии, остальные с любопытством окружили его.

Симион лежал на спине, подняв кверху бородку, и еле слышно дышал. Поросшая густыми, как щетка, волосами грудь была обнажена, голая жилистая нога высовывалась из-под одеяла. Доктор уложил больного поудобнее на по­душку, приподнял ему веки и осмотрел глаза, затем по­щупал пульс. Считая про себя, он спросил:

— Как это произошло?

Он встал из-за стола, пошел спать и упал. Я не видела, как это случилось. Он слишком плотно поел. Он вообще слишком много ест, домнул доктор. Кто-то мне сказал, что, может быть, у него диабет.

Доктор, не обращая никакого внимания на слова Аг­лае, приготовил шприц.

— Анализы делали?

— Делали, домнул доктор, — выскочил Стэникэ. Аглае подала листок с анализами, доктор хмуро про­чел его и строго сказал:

— Никакого диабета у него нет.

Когда игла вонзилась в одну из впалых ягодиц Симиона, он слабо застонал, затем шевельнул головой и, не подымая век, взглянул на доктора.

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач. Симион внимательно вглядывался в него, но не от­вечал.

— Вы не можете говорить? — крикнул тот. — При­встаньте...

Симион слегка приподнялся, глуповато улыбнулся, по­жевал губами, но не произнес ни слова.

— Вероятно, афазия, — сказал как бы про себя доктор.

— Это что такое? — спросила Аглае.

Доктор с презрением посмотрел на нее и ответил:

— Он потерял дар речи. Надеюсь, что только на время.

— Как так? Это опасно? — с досадой спрашивала Аглае.

— Все зависит от случая. Сейчас этого еще нельзя знать. Надо, чтобы он спокойно лежал в постели и, глав­ное, чтобы кто-нибудь дежурил около него, — это всего важнее. — Через некоторое время вызовите меня.