Кодекс звезды - Александр Антонов

Меня тоже хотели затащить на то совещание. Еле-еле уговорила мужа этого не делать. «Ляжем вечерком рядышком в постельку, ты до меня, всё что требуется, и доведёшь». Честно сказать, редко Васич со мной на подобные компромиссы идёт, но тут чевой-то не устоял. Адмирал Берсенев, понятное дело, на подобное послабление рассчитывать не мог, потому отправился в штаб, как миленький. А жену оставил на наше с Наташкой попечение.

Любаня, жена Вадима, донская казачка, кровь с молоком! Фигурой дородна, в речах нетороплива. А что в меру образованна, так Вадим (как мы с Наташкой смекнули) брал её не языком мести, а веником. Чтобы дом блюла, в постели бревном не лежала, да детей рожала. Она и постаралась: троих ему родила. Старшенького сыночка Кириллом назвали, и две девочки-двойняшки: Сашенька и Наташенька.

В прошлый раз я Любаню толком и не разглядела. Было это в 1919 году. Вадим тогда спешил к новому месту службы, во Владивосток, и заехал в Петроград только за назначением.

Вот мы с Наташкой и решили: раз на курсах считают, что их начальник в Генштабе на совещании, то ни к чему мне подчинённых в этом разубеждать своим незапланированным появлением на службе. Потому надела я с утра вместо военной формы любимое платье, прихватила бутылочку «сталинского» винца и отправилась в нашу старую добрую квартиру, выходящую окнами на канал, который только-только переименовали из Екатерининского в канал Грибоедова.

В квартире последние годы всегда полно ребятишек, но сегодня было просто не протолкнуться. К четырём «ежатам», моему Глебушке и Машане Жехорской добавились трое «мелких» Берсеневых. На этот раз адмирал прибыл в Петроград с полностью укомплектованным экипажем, как он сам выразился.

Наташа кивнула в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

— Гулять сегодня будем там!

— А Николай Иванович ругаться не будут? — усомнилась Любаня.

Я уличила момент, когда Любаня оказалась к нам спиной, и шёпотом спросила у Наташи:

— Она что, Николая всё ещё по имени-отчеству кличет?

Та только выразительно повела глазами, мол, извини, такая уж мне невестка досталась!

Оставив детей на попечение воспитательницы и домработницы, мы, вооружившись подносами, поднялись в кабинет Ерша.

Любаня поначалу немного дичилась, но после второй выпитой рюмки личико её порозовело, а в чёрных бездонных, как омуты, глазах стали проскакивать весёлые искорки. Стало быть, для задушевной беседы наша сегодняшняя товарка созрела. Наталья меня предупредила заранее, что с основными фактами своей биографии невестку ознакомила. Пришлось, для примера, первой исповедоваться мне. Не вдаваясь в технические подробности, а больше давя на жалость, поведала я Любане душещипательную историю о своей нелёгкой героической судьбе. Начала, правда, со сказки о моём якобы участии в революции 1905 года, знакомстве через ту дурость с Глебом, нашем бегстве, которое закончилось аж в Мексике. Потом наврала про участие в заокеанской революции, о возвращении в Россию, после чего плавно перешла на правду. То, что Любаня слушала, раскрыв рот, меня шибко не удивило: первый раз такая занимательная история кого хошь заинтригует. А вот округлившиеся в самом начале повествования глаза Натальи стали для меня откровением. Неужели я ей ни разу эту сказку не сказывала? Так или иначе, но добралась я до дней наших и запила дозволенные речи добрым глотком вина. После чего пришёл черёд держать ответ Любане. Мы с Натальей навострили уши, но девушка начинать не спешила. Поначалу повздыхала, опустив глаза долу, потом подняла их на нас.

— То, что вы сейчас услышите, никто, кроме Вадима, до вас не слышал. Честно сказать, трудно мне на это решиться, но есть у меня теперь все основания считать вас людьми родными. А, коли так, слушайте…

Родилась я на Дону, в зажиточной казачьей семье. Отец мой, Родион Яковлевич, был казачьим есаулом, и до, и во время, и после Мировой войны служил при штабе атамана Каледина. После того, как в стычке с «мироновцами» Каледин был убит, отец мой вроде как пропал. Нам с мамой жить в станице стало худо. Сыновей бог родителям не дал, моя старшая сестра была замужем и жила далеко от нас. Прочей родни, правда, вокруг было превеликое множество, но почти все казаки к тому времени признали атаманом Миронова, а отец мой числился, стало быть, предателем. Никто нас не трогал, но косые взгляды на наш дом бросали многие. Не знаю, как бы всё кончилось, не объявись одной тёмной ночью отец. Мы бежали из станицы, за нами отрядили погоню. Нам удалось уйти, но одна пуля попала в маму, и та умерла на наших руках через несколько часов. Мы с отцом прибились к отряду таких же горемык и вместе с ними стали пробираться к морю, где ползком, где с боем. До моря мы-таки дошли. Там удалось договориться с контрабандистами. За немалые деньги женщин и детей приняли на фелюгу, которая взяла курс на Турцию, а мужчины остались на берегу прикрывать отход, поскольку преследователи были совсем близко.

— Так ты успела и в Турции побывать? — воспользовавшись паузой в монологе по причине очередного Любаниного вздоха, спросила я.

— Нет, Ольга Владимировна… — печально покачала головой казачка.

— Ольга или Оля, — поправила я её. — Мы же договорились называть друг друга по именам.

— Не могу я вот так сразу, — пояснила Любаня, — но я буду стараться. Нет, Оля, до Турции я так и не доплыла. А всё из-за моей любви к свежему воздуху, ну не могу я в духоте жить!

— Это ты сейчас, в иносказательном смысле про воздух сказала? — уточнила Наташа.

— Да нет, в прямом, — впервые с начала монолога улыбнулась Любаня. — Я и вправду духоту не терплю! А на фелюге нас держали в трюме и категорически запрещали появляться на палубе.

— Много вас там было? — уточнила я.

— Три женщины, пять девушек и столько же ребятишек. В трюме было очень душно, и я выбрала себе место возле люка, где посвежее. И вот ночью показалось мне, что мы вроде как перестали двигаться. Приоткрыла я люк и осторожно выглянула наружу. Фелюга точно была не на ходу, — как это у моряков говорят? — дрейфовала. Причиной тому, думаю, был опустившийся на море густой туман. На палубе никого не было видно, и я рискнула выбраться наружу. Было свежо, но я тому только радовалась. Вдруг мне показалось, что кто-то идёт, и я поспешно спряталась за чем-то, названия чему до сих пор не знаю. Но это не беда, главное, что вовремя успела. Двое вышли на палубу и остановились близко к тому месту, где затаилась я. Один остался стоять, а второй подошёл к люку и заглянул в трюм. Потом вернулся к товарищу.

— Что там? — спросил первый.

— Спят, — ответил второй.

— Пусть, — сказал первый, — всё одно им последнюю ночь на воле спать. Утром этот чёртов туман рассеется, и к вечеру мы будем в условленном месте, где передадим товар Каюм-паше.

— А что он станет с ними делать? — спросил второй.

— А тебе не всё равно? — усмехнулся первый. — Главное, что заплатит за них звонкой монетой!

Когда они ушли, я вернулась в трюм. Эти контрабандисты оказались ещё и работорговцами! Надо было что-то делать. Вступить с ними в схватку? Такой вариант подошёл бы, наверное, тебе, Ольга, но не нам. Оставалось одно – бежать! За кормой фелюги болталась на привязи лодка. Пока команда спит, это единственный путь к спасению. Будить всех было бессмысленно: поднялся бы такой шум, что нас сразу же поймали. Я разбудила только одну девушку, с которой успела подружиться. Рассказала ей о той незавидной участи, что была нам уготована жадными людьми, предложила бежать вместе. Но она только в страхе мотала головой. Еле-еле уговорила её не поднимать шума, пообещав, что если доберусь до «своих», — кого я тогда имела в виду? — то постараюсь прислать помощь. Пробравшись на корму, я отвязала лодку, потом тихо спустилась в воду, подплыла к лодке и забралась в неё. Вставила вёсла в уключины и стала осторожно грести прочь от фелюги. Вскоре та скрылась в тумане. Больше я её никогда не видела. Гребла я, верно, несколько часов. Стало совсем светло, а туман всё никак не хотел рассеиваться. Я очень устала. Убрала вёсла, легла и заснула. Когда проснулась, над головой ярко светило солнце, а вокруг был бескрайнее синее море. Весь день я всматривалась вдаль, надеясь увидеть хоть какое-то судно. Не зная, где берег, грести больше не пыталась. Очень хотелось пить, а пресной воды у меня с собой не было. К вечеру начался шторм. Вадим мне потом объяснил, что это был вовсе и не шторм, а умеренное волнение балла на три. Но мне с лихвой хватило и этого. Лодку стало захлёстывать, и мне постоянно приходилось вычерпывать воду, благо черпак в лодке был. Когда волнение улеглось, я, обессиленная, рухнула на дно лодки и уснула. Проснулась от того, что мне показалось: кто-то на меня смотрит. Открываю глаза и вижу над собой одни мужские лица. Я сжалась от ужаса, а ребята в морской форме меня успокаивают: мы, мол, российские военные моряки, и тебя, сестрёнка, не обидим. Я стала понемногу соображать и когда поняла, что рядом с моей лодкой пришвартована шлюпка, в которой те моряки и сидели, немного успокоилась. Села на скамейку – это я потом узнала, что на флотском языке она именуется «банка», — огляделась и увидела вблизи огромный военный корабль. И такой от этой громадины веяло мощью, что я тут же поняла: спасена! Пересадили меня в шлюпку и погребли матросики к кораблю. Теперь я смогла прочитать название: «Адмирал Александр Колчак». Моряки поднялись на палубу по штормтрапу, а для меня спустили специальное креслице. На палубе меня сразу укутали в одеяло и отвели в лазарет, где меня осмотрел судовой врач. Потом меня напоили горячим чаем, накормили вкусным бульоном и отвели в маленькую каюту, где и оставили одну. Не знаю, может мне в чай что и подсыпали, только я опять уснула. Проснулась оттого, что кто-то теребил меня за плечо. Это был матрос, который весёлым голосом сказал: