Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе - Мойзес Наим

Общая ключевая черта этих альянсов заключается в том, что ни один из них не претендует на роль универсального объединения. Допуская присоединение лишь тех стран, которые связаны общими взглядами либо интересами, они больше напоминают “добровольные коалиции” времен военных акций США в Ираке и Афганистане, чем организации типа ООН или международные собрания по изучению климатических изменений. Например, в марте 2012 года члены БРИКС обсудили создание общего банка развития, который стимулировал бы денежный оборот между странами и способствовал бы возникновению новых торговых связей, в частности между прочими членами группы и Россией с Китаем{240}.

Кроме того, у подобных образований более высокие шансы на реализацию заявленных целей. По-настоящему всеобъемлющие договоренности (да к тому же такие, что реально работают) встречаются все реже и реже. Последнее международное соглашение по торговле датируется 1994 годом – когда была достигнута договоренность о создании Всемирной торговой организации; за это время США так и не ратифицировали Киотский протокол, а многие из участников соглашения не достигли заявленных целей; и в провозглашенной в ООН Декларации тысячелетия, которую в 2000 году подписали 192 страны, перечислено немало глобальных социальных целей, большинство из которых намечено достигнуть к 2015 и 2020 годам. Фиаско в Копенгагене, когда повлекшие немалые расходы дипломатические усилия увенчались более чем скромным результатом, гораздо лучше характеризует многосторонние начинания, требующие всеобщей поддержки.

Но есть альтернативное решение, я назвал его мини-латерализмом. В идеале этот механизм предполагает наличие объединений, состоящих из минимального количества стран, необходимого для серьезного изменения образа действий, при помощи которых мир пытается решить конкретную проблему (как пример – десятка лидеров по загрязнению окружающей среды, двадцать крупнейших потребителей стремительно тающих рыбных ресурсов, дюжина крупнейших стран-участниц поддержки Африканского континента в качестве доноров или получателей и т. д.). Мини-латерализм может служить и малым странам, когда он принимает форму ограниченных альянсов, имеющих не только большой союзнический потенциал, но и реальные шансы на то, что они не окажутся в тени доминирующих стран, тем более что рычаги влияния у тех серьезно ограничены. В свою очередь мини-латерализм беззащитен перед упадком власти. Кроме того, поскольку значительная часть этих союзов носит ситуативный характер и на них не давят моральные обязательства, налагаемые членством в глобальной организации, они скорее распадаются и видоизменяются, когда в странах-участницах меняется власть, предпочтения населения или приоритеты государственной политики{241}.

Кто здесь за старшего?

Нивелировка иерархии означает, что горстка доминирующих государств (не говоря уж об отдельно взятых гегемонах) больше не определяет, как будет развиваться международное сотрудничество и как мир будет реагировать на нынешние и грядущие кризисы. Также она подразумевает решение проблем в обход традиционных дипломатических институтов – министерств иностранных дел, посольств с их штатом дипломатов, государственных агентств по оказанию различной помощи и прочих двусторонних служб, призванных контролировать выполнение взятых на себя обязательств за пределами государственных границ. Когда-то дипломаты были стражами и хранителями определенных норм взаимодействия. Сейчас они остались не у дел, а преимущества традиционного искусства управления государством не столь очевидны на фоне инициатив малых стран, широкого присутствия негосударственных субъектов и каналов прямого доступа к общественному мнению за рубежом.

Система сотрудничества и ограничений, созданная за последние семьдесят лет, была достаточно сильной, чтобы содействовать деколонизации, не допускать вторжений и завоеваний, а также передела границ. Распад неповоротливых союзов, основанных на силе, сдобренной идеологией, – СССР, Югославии – не более чем исключение, лишь подтверждающее правило. Суверенные государства по-прежнему существуют и до сих пор не лишены признаков суверенитета, с которыми нельзя не считаться: в каждом из них есть пограничный контроль, собственная валюта, экономическая политика, налогообложение. Соперничество стран – прямое и выраженное через орудия “Большой игры”: переговоры, союзы, договоры, пропаганду, конфликты – стало давней традицией.

Да ведь не все хвосту вилять собакой. Мощь США или Китая куда больше, чем мощь малого европейского, латиноамериканского или азиатского государства, как в теории, так и, почти повсеместно, на практике. Да, снижается эффективность этой мощи, но не ее потенциал. В какую бы точку планеты, в какое бы время суток ни позвонил президент США, ему всегда ответят. Он может самочинно присоединиться к встрече глав государств и изменить ход беседы. Растет и влияние китайского премьер-министра. Вот те движущие силы, которые проявляются на международных конференциях и саммитах, и именно они влияют на результат. А также привлекают внимание не только враждебных ура-патриотов или ретроградов, но и людей, осознающих всю их важность.

Однако упадок власти означает, что размышления о том, какая из великих держав на подъеме, а какая устремилась вниз (как будто вся геополитика – это игра между глобальными элитами, где поровну побед и поражений), не более чем отвлекающий маневр. Да, любой вопрос, из-за которого разгораются прения, важен сам по себе. И разумеется, тенденция к выравниванию военного потенциала Америки, России и Китая не может не внушать опасений. Как и то, каким образом Китай отреагировал на просьбу США изменить свою денежную политику. По-прежнему не сняты существующие между США и ЕС разногласия по вопросам торговой политики, сельскохозяйственных субсидий и порядка преследования военных преступников. Не согласованы позиции Индии и Китая по выбросам углекислого газа. Только ничто из вышесказанного не означает крушение одного гегемона и появление вместо него другого. Сверхдержавы будущего ни видом своим, ни действиями не будут похожи на своих предшественниц. Их пространство для маневра сузилось, а способность малых стран препятствовать им, влиять на их курс и просто не считаться с ними будет лишь возрастать.

Таким образом, означает ли это, что альтернативное представление верно? Движется ли мир в направлении осовремененной, в духе XXI века, версии гоббсовской войны всех против всех, усложненной пересекающимися и размытыми границами между государствами, негосударственными субъектами, свободно движущимися финансовыми потоками, благотворительными институтами, неправительственными организациями, ГОНГО и свободными агентами всех мастей? Ответ по умолчанию – да, если (и до тех пор пока) мы не приспособимся к упадку власти и не признаем, что пути нашего взаимодействия как в рамках государственных образований, так и вне этих рамок должны измениться.

И нет никаких причин, по которым мы не могли бы это сделать. Предсказания о крахе мировой системы неоднократно высказывались в эпоху технического прогресса и культурных и демографических подвижек. Согласно предсказанию Томаса Мальтуса, мир не должен был выдержать роста населения. Но он выдержал. Марксисты, которые жили в эпоху промышленной революции, расширения мировых рынков и торговли в XIX веке, ожидали, что капитализм рухнет под весом внутренних противоречий. Этого не случилось. Вторая мировая война и Холокост глубоко пошатнули нашу веру в моральный облик человечества, но все же нормы и социальные институты, которые мир ввел в ответ на эти злодеяния, действуют по сей день. Главный кошмар 1950-60-х годов – ядерное уничтожение – так и не стал явью.

Нынешняя защита от международных угроз и кризисов – от глобального потепления и истощения природных ископаемых до распространения ядерного оружия, наркоторговли, фундаментализма и прочих – возникла потому, что иерархия государств постоянно меняется и само применение государственной власти выглядит совсем не так, как раньше. При близком их сравнении мы можем быть неприятно удивлены. Каждая новая бойня, бомбежка или экологическая катастрофа вновь и вновь заставляют нас содрогаться, и, похоже, достигнутые тяжкими усилиями неоднозначные результаты конференций и саммитов служат слабым утешением. Может показаться, что ответственность за это ни на ком не лежит. Это чувство и тенденции, которые оно порождает, будут сохраняться. Но искать существующего или нового гегемона либо же клуб элитных стран, которым можно было бы передоверить управление, довольно глупо. Ключи к разрешению новых проблем международного сотрудничества, а в конечном итоге и раздела планеты замаячат на горизонте тогда и там, когда и где власть будет легче обрести, но тяжелее использовать и даже просто сохранить.