Литературная Газета 6310 ( № 5 2011) - Литературка Литературная Газета

Старая, полувековой давности эмигрантская газета парижская «Русская мысль» начала 1960-х годов… На её полосе Ирина Одоевцева вспоминала: Николай Гумилёв, возражая Александру Блоку, упорно желал «жить с Пушкиным» и был совершенно уверен, что полюбил поэта как раз в полдень, что у него многое впереди.

А впереди-то его, как выяснилось, поджидала лишь пуля.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Посмертная маска

Портфель "ЛГ"

Посмертная маска

После рокового выстрела Дантеса в конце дня 27 января (по ст. стилю) 1837 года смертельно раненному Пушкину в нестерпимых мучениях и страданиях оставалось жить чуть более сорока пяти часов. Свидетелями последнего вздоха поэта были В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, В.И. Даль, К.К. Данзас, доктор В.Т. Адреевский (это он закрыл ему глаза) и сестра милосердия (её имя не установлено).

Более двух недель после этих событий Жуковский не мог взять перо в руки и написать в Москву отцу поэта. Всё же 15 февраля собрался с силами и начал это полное скорби письмо: «Я не имел духу писать к тебе, мой бедный Сергей Львович. Что я мог тебе сказать, угнетённый нашим общим несчастием, которое упало на нас, как обвал, и всех раздавило?.. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением… Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое совершилось перед нами во всей умилительной святыне своей. Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти… Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон, не покой!.. никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нём и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда всё земное отделилось от него с прикосновением смерти… К счастию, я вспомнил вовремя, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно; черты его ещё не успели измениться…»

До последнего времени бытовало мнение, что с лица Пушкина было снято две маски: первая – по инициативе В.А. Жуковского, сразу же после смерти поэта, вторая – по заказу П.А. Плетнёва, на следующий день. На самом деле была снята одна маска в первый день, 29 января.

За скульптором Василий Андреевич послал Плетнёва, который «случайно встретил Ф.П. Толстого», тот «перебежал через Неву… за литейщиком Балиным, который тогда жил против ворот Академии по 4-й линии, и отправил его снимать маску с Пушкина…». Сам же Плетнёв «тотчас отправился к Гальбергу», считавшемуся «скульптором мечтательной красоты, спокойствия и объективности, первым ваятелем России». Так что на Мойку они оба прибыли почти в одно время.

Скульптор, снимавший маску, как правило, работал вдвоём с мастером-формовщиком, готовившим горячий раствор алебастра и наносившим его на лицо умершего. Сначала ваятель определял контуры будущей маски, накладывал на лицо «слой помады» особого состава. После затвердения алебастра снимал маску-негатив, по которой изготавливал в основном не более полутора десятков масок-позитивов. Скульпторам известно, что последний позитив всегда получается наихудшим, поэтому они не увеличивали чрезмерно их число.

Самуилу Ивановичу Гальбергу Жуковский заказал маски так называемого первого отлива и, получив их, разослал родным и самым близким друзьям поэта. Их имели С.Л. Пушкин (отец поэта), Е.М. Хитрово (дочь М.И. Кутузова), П.В. Нащокин, Е.А. Баратынский, П.А. Осипова, В.И. Даль, М.П. Погодин, С.П. Шевырев, К.П. Брюллов, В.П. Горчаков (кишинёвский друг поэта), К.К. Данзас (две маски). Себе Василий Андреевич, надо полагать, оставил самый лучший экземпляр. По семейному преданию, в потёртом футляре с бархатом она «сопровождала его во всех жизненных странствиях». После смерти Жуковского маска перешла в собственность к его сыну Павлу Васильевичу, а затем в собрание его друга, парижского коллекционера и книголюба А.Ф. Отто (Онегина). Александр Фёдорович взял новую фамилию в знак глубокого преклонения перед гением Пушкина. Он снял с маски несколько копий и отправил их во многие российские университеты и Императорскую академию наук. В 1909 году свою богатейшую коллекцию он завещал высшему научному заведению России. Таким образом, на сегодняшний день считалось, что было известно тринадцать масок первого отлива.

В делах Российского государственного исторического архива в Санкт-Петербурге автору этих строк удалось разыскать ранее не известное письмо внука светлейшего князя А.М. Горчакова Александра Константиновича своему другу П.С. Шереметеву, датированное 29 июля 1899 года. В частности, о маске он писал: «…Я вынул из шкапа, хранящуюся у меня драгоценность и чуть что не заплакал, глядя на неё… говорит она много тому, кто любит Пушкина и тому, кто… почувствовал его полные жизни, кипучей жизни и чувства стихи, из которых каждый возьмёт на столько, насколько в нём хватает пружины… У меня шестая. Хранилась маска сначала у бабушки Горчаковой, затем у дяди, по смерти бабушки, затем у отца и теперь она у меня: черты лица изображают муку… выражение рта полно горечи и спокойствия, но лоб как будто по прежнему высокий и гордый, полный духа и вдохновений… не могу смотреть на неё без давящего грудь чувства…»

Ныне после найденного письма стало известно, что масок первого отлива оказалось по меньшей мере четырнадцать. Сколько их было ещё, неизвестно. Зато известно другое: сегодня таких масок осталось всего пять: Жуковского и Хитрово хранятся во Всероссийском музее А.С. Пушкина в Санкт-Петербурге, на Мойке, 12; Осиповой – в библиотеке Тартусского университета; Даля – в Оренбургском областном краеведческом музее и с большой долей вероятности отца поэта – в Государственном музее А.С. Пушкина в Москве, на Пречистенке, 12.

Вот что 28 января 1917 года об одной из них писал И.Е. Репин: «Она так изящна по своим чертам и пластике, так красивы эти благородные кости, такой страстью полно было это в высшей степени подвижное лицо… врождённого благородства и гениального ума. Огонь больших глаз вот где горел светильник его таланта. Изящный лоб, оформленный работой гения, вот присутствие того высшего разума, который руководил им, открывая миру божественные идеи».

Позже с масок первого отлива были сделаны десятки, если не сотни копий, но все они по художественному исполнению и исторической значимости уступают оригиналам, но и они в наше время весьма редки.

Снятую маску Гальберг взял за основу при лепке бюста поэта. Уже в июле 1837 года он был готов. Пресса отметила высокое мастерство скульптора, что несомненно послужило отливке небольших бюстов и продаже их «по особой подписке по 50 руб. ассигнациями». В эти дни в магазины поступили и литографии «с портрета поэта работы О.А. Кипренского по цене 5 рублей за штуку».

И ещё. На юбилейных выставках 1899 года в Москве и Петербурге впервые экспонировались маски, отлитые из бронзы. Выполнены они были в парижской мастерской выпускника Императорской академии художеств, отмеченного за успехи в обучении тремя золотыми и двумя серебряными медалями, Василия Тильмановича Громме, с 1867 года постоянно жившего во Франции. Ныне обе хранятся в Петербурге: одна в Пушкинском Доме, а вторая, возможно, в Государственной публичной библиотеке имени М.Е. Салтыкова-Щедрина. Других сведений об этих масках и сколько их было изготовлено больше не обнаружено.

Однако вернёмся к 1837 году. Помимо маски, созданной С.И. Гальбергом в день кончины поэта при участии мастера-формовщика, тогда же появились гипсовые слепки посмертной маски «с приделанными к ним волосами до половины головы, работы Палацци, которые продавались по 15 руб.». Также они распространялись и в рамке на голубом фоне под стеклом. По всей видимости, их выпуск и послужил к утверждению мнения о якобы второй маске, снятой 30 января.

Исследованием этой загадки занялась ведущий научный сотрудник московского музея на Пречистенке Е.В. Павлова, известный знаток иконографии поэта. В музей такая маска поступила в 1983 году. На основании кропотливых, многосторонних научных изысканий подтверждена её датировка 1837 годом, а автором оказался Полиевкт Балин, тот самый формовщик первой маски, работавший с Гальбергом. Хранилась она у его потомков, затем у друга семьи Балиных архитектора Е.И. Еремеева. Екатерина Всеволодовна считает, что эту маску «можно признать самостоятельным произведением и условно отнести к первой попытке изображения Пушкина в скульптуре».