Дельцы. Том II. Книги IV-VI - Петр Дмитриевич Боборыкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Въ офенбаховскомъ надо вкусѣ, хи, хи, хи! — разразился Гольденштернъ.
— Именно въ офенбаховскомъ, — подхватилъ полковникъ. — Молода — въ Саксоніи не была, а все оттого, что слишкомъ долго водился съ сочинительскимъ людомъ.
Малявскій готовъ былъ всѣхъ ихъ перервать на куски; но отъ обѣда онъ не отказался, надѣясь, когда компанія подопьетъ, наговорить каждому изъ нихъ надлежащихъ пріятностей.
Онъ молча пошелъ за всѣмъ обществомъ, передергивая плечами подъ своимъ короткимъ пальтецомъ. Онъ не успѣлъ еще замѣнить его чѣмъ-либо болѣе капитальнымъ и ни на чемъ другомъ не хотѣлъ помириться, какъ на соболяхъ.
Петръ Николаевичъ глядѣлъ въ слѣдъ уходящимъ са-ламатовцамъ. Онъ возвращался домой одинъ. Его сейчасъ-же оставили. Онъ не столько негодовалъ на успѣхъ гаера Саламатова, сколько на смѣшную сторону своихъ честныхъ усилій.
«Ну, развѣ я не тотъ-же Сизифъ, какимъ, бывало, обзывалъ меня Алеша?» — допрашивалъ онъ себя и сознавался, что выходило по-старому: безсовѣстные шуты торжествовали, а онъ проваливался со всею своею ученостью, желчью, цивическнмъ одушевленіемъ и логикой. Тогда его донъ-кихотство все еще было понятнѣе. А теперь онъ самъ считается дѣльцомъ. Онъ долженъ, стало быть, имѣть въ виду одинъ собственный интересъ. Такое побіеніе только отнимаетъ у него кредитъ. Дѣло не въ его знаніяхъ или діалектической ловкости, а въ результатѣ.
Надо было откинуть всякое порываніе и пріобрѣтать полную осѣдлость.
Онъ даже повеселѣлъ и отправился туда, гдѣ его ждали съ порядочнымъ нетерпѣніемъ.
VII.
Съ тѣхъ поръ, какъ Прядильниковъ вошелъ какъ активное лицо, въ дѣловой міръ, Авдотья Степановна слѣдила весьма зорко за всѣми его дѣйствіями. Она знала, что онъ долженъ былъ выводить на свѣжую воду саламатовцевъ, и ждала его послѣ засѣданія къ себѣ.
На лицѣ его, когда онъ вошелъ, она рѣшительно ничего не могла прочесть.
— Побѣда? — спросила она.
— Только не моя, — отвѣтилъ Прядильниковъ.
— Неужели саламатовцы побѣдили?
— Послушали-бы вы, какъ гоготала вся братія!
— Надъ кѣмъ-же?
— Да надъ самими собой! Саламатовъ и меня разсмѣшилъ.
— Я вотъ втого и боялась.
Авдотья Степановна нахмурилась.
— Вамъ-бы ужь, коли такъ, не слѣдъ и вмѣшиваться, — сказала она нахмурившись.
— Моя рѣчь имѣла успѣхъ, коли хотите, больше я ничего и не желалъ, но этотъ бандитъ и клоунъ поднялся еще разъ и доѣхалъ смѣхомъ…
— Ну-да, ну-да, — повторила Авдотья Степановна. — Какая гадость, какая досада!..
— Не все-ли равно? — спросилъ Прядильниковъ, совершенно добродушнымъ тономъ.
— Вамъ развѣ все равно? (Они все еще продолжали говорить другъ другу «вы»).
— Все еще я ужасно глупъ! — вскричалъ такъ-же добродушно Прядильниковъ.
— Чѣмъ-же это?
— А тѣмъ, что хлопочу о честности высокой и самъ остаюсь постоянно въ дуракахъ. Довольно будетъ и того, что я самъ не подвелъ никакое акціонерное стадо подъ мошенническую штуку.
— Насилу-то за умъ взялись, — проговорила Авдотья втепановна, взглянувъ искоса на Прядильникова.
Она начинала замѣчать, что подъ весело-добродушнымъ тономъ его крылось нѣчто новое, какое-то подготовленіе къ чему-то…
— А ѣсть вамъ хочется? — вдругъ спросила она.
— Очень хочется: собственное краснорѣчіе ужасно дѣйствуетъ на аппетитъ.
За обѣдомъ оба много болтали, даже дурачились. Авдотья Степановна все подливала Прадильникову и пила за его будущіе ораторскіе успѣхи. Послѣ обѣда перешли въ кабинетъ. Авдотьѣ Степановнѣ захотѣлось успокоить Прядильникова, который замѣтно начиналъ волноваться.
— Ну, поди сюда, — вдругъ начала она на ты — сядь сюда, отдохни, тебя такъ и подергиваетъ, бѣдняжечку… Что хитрить со мной? вижу, что невкусно было спасовать передъ паясничествомъ Борьки Саламатова.
Какъ только Петръ Николаевичъ заслышалъ нежданное, но давно имъ страстно желанное «ты», онъ совсѣмъ разомлѣлъ и прильнулъ головой къ груди Авдотьи Степановны.
— Клянусь тебѣ,— страстно шепталъ овъ, — что я ни мало не огорченъ. Меня волнуетъ совсѣмъ другое.
— Что-же? — тихо выговорила она.
— Осчастливь меня, кончимъ эту жизнь. Она недостойна тебя. Ты высокая честность, ты благороднѣйшій души женщина. Я горжусь твоей любовью, но я хочу гордиться ею передъ цѣлымъ…
— Что это такое? — вдругъ перебила его Авдотья Степановна такимъ голосомъ, точно говорила съ Малявскимъ.
Но она была глубоко тронута и почувствовала, какъ слезы начали подступать ей къ горлу.
— Нѣтъ! — вскричалъ уже громче Прядильниковъ: — ты не откажешь мнѣ въ этомъ. Что я теперь? Я мучусь, я мучусь за тебя. Зачѣмъ откладывать такое дѣло, которое…
Петръ Николаевичъ запутался.
— Скажите, пожалуйста! — дурачилась ласкающимъ тономъ Авдотья Степановна — онъ меня хочетъ сдѣлать госпожей Прядпльниковой!
— Мое имя тебя…
— Тс!.. не извольте глупить и кипятиться… сидите смирно.
Онъ опустилъ голову и слушалъ.
— Голубчикъ мой! — начала Авдотья Степановна: — ты меня совсѣмъ растрогалъ. Больше никто любимой женщинѣ не предлагаетъ, когда уважаетъ ее. Но неужели ты сдѣлаешь это изъ того только, чтобы честность свою доказать?
— Полно! — вскричалъ Прядильниковъ — я не думаю кичиться моей честностью, я просто люблю тебя! Не мучь меня дольше! — вскричалъ онъ. — Скажи мнѣ сейчасъ: согласна ли ты или нѣтъ?
— Согласна! — отвѣтила она совершенно твердо и спокойно.
— Согласна? — повторилъ онъ какимъ-то захлебывающимся голосомъ.
— Какъ-же мнѣ не согласиться, дурачокъ ты этакой? Я ужь старая баба, пожила, теперь надо грѣхи замаливать, а ты мнѣ законный бракъ предлагаешь.
— Ахъ, не говори, ради Бога, въ такомъ тонѣ.
— Серьезно хочешь? Изволь; благодарю тебя, мой другъ.
Она пожала его руку и поцѣловала его въ лобъ. Онъ находился въ крайнемъ недоумѣніи.
— Ты это такъ говоришь…
— Ну, ужь ты придираешься. Все тебѣ мало: и въ веселомъ и въ серьезномъ тонѣ отвѣчаютъ человѣку. Что тебѣ еще надобно? Вѣдь не могу-же я въ чувствительность удариться. Ты слышишь, что я не смѣюсь. Но ты будешь меня слушаться во всемъ, что я тебѣ скажу сейчасъ?
— Во всемъ! — вскричалъ Прядильниковъ.
— Ну, такъ вотъ видишь, дружокъ, надо намъ будетъ обождать.
— Обождать, чего? — встрепенулся Прядильниковъ.
— Обождать со свадьбой. Этого я желаю ужь, конечно, не изъ каприза, не изъ-за того только, чтобы тебя помучить. Но посмотри ты хорошенько на самого себя. Вѣдь ты со мной не на необитаемый островъ удалишься, не въ темный лѣсъ?
— Зачѣмъ, чего и кого мнѣ бояться?
— Ну, да ты поспокойнѣе объясняйся. Ты хочешь оставаться здѣсь, въ Петербургѣ, и жить полюдски?
— Да.
— Стало быть, тебѣ необходимо стать твердой ногой, свой собственный гешефтъ какой-нибудь завести, жалованье большое получать. Ты все еще мало получаешь.
— Зачѣмъ все это?
— Глупый! Чтобъ оградить себя отъ людскаго злословія. Будь ты другой человѣкъ, я-бы ни слова не сказала, а вѣдь я тебя теперь знаю отлично. У тебя все щекотливые вопросы. Ты до чортиковъ можешь доходить изъ-за всякихъ тонкостей. Вотъ я тебѣ и совѣтую и прошу,
