Эклиптика - Бенджамин Вуд

– Эдисона?

– Нет. Господи, почему все спрашивают одно и то же? – Он захлопнул справочник. – Когда-нибудь люди перестанут задавать мне этот вопрос. Они скажут: “Ах да, Эддингтон, ну конечно”. И я с улыбкой вспомню, с чего все начиналось. А пока что… – Движением среднего пальца он придвинул справочник ко мне: – Удачи.

Как следует поблагодарить его я не успела. Он уже бродил между рядами.

Когда я вернулась в мастерскую, звезды на панно погасли. Изображать эклиптику и экватор так, как я их задумала, было невозможно. В виде канатов – твердых, осязаемых предметов – воображаемые линии выглядели бы фальшиво. Но и полосатые дуги, как у Джеймсона, тоже никуда не годились. Как вообще представить то, что само по себе является представлением чужих представлений? И как гармонично вписать эти элементы в стилистику картины? Я не могла продолжать работу, пока не отвечу для себя на эти вопросы. Неоконченное полотно так и стояло у стены.

Какое-то время телефон молчал – никого не заботило, где я и чем занимаюсь. Но спустя неделю начались звонки, и чем чаще они раздавались, тем труднее их было игнорировать. Я сняла трубку с рычага, а когда плаксивое гудение стало действовать на нервы, перерезала провод.

Проблема, похоже, крылась в материалах. Масляные краски при всей своей многогранности не давали нужного мне призрачного эффекта. Графитовый карандаш на бумаге смотрелся слишком категорично, тушь – слишком капитально. Гуашь была какой-то плоской, акрил – точно зубная паста. Я хотела изобразить то, чего не существует, а доступные мне материалы лишь ограничивали меня. Я испробовала пару фокусов с перспективой: изменила положение кораблей, чтобы изгиб корпуса, тень мачты, края парусов выстроились в дугу, заметную лишь под определенным углом. Но это нарушило композицию – гармония хаоса стала скопищем разрозненных деталей, слишком ловко подогнанных друг к другу.

Я подумывала заклеить части рисунка малярной лентой, чтобы обозначить скрытое присутствие. На бумаге этот прием работал хорошо, но, когда я испробовала его на холсте, изображение вышло мертвым и голым. Нужно было найти краску, которая менялась бы вместе с освещением или тускнела с течением времени. Возможно, подошел бы “Риполин”, но я не знала, где его раздобыть и остались ли фабрики, которые его производят. Я добавляла в краску различные виды клея, но она либо загустевала, либо комковалась, либо давала излишний блеск. Телефон не работал, с поставщиками не посоветуешься. Да и что бы я им сказала? “Мне нужно, чтобы мои линии выглядели более воображаемыми”. – “Ах да… У нас есть именно то, что вы ищете. Когда зайдете?” – “Пришлите посыльного. Мне нельзя выходить из дома”. – “Нет, вам придется забрать товар самой. Наш посыльный заболел”. – “Но мне нельзя выходить из дома”. – “Почему? Что с вами такое?” – “Да ничего, просто я не могу оставить работу”. Вылазки на улицу – исключено. За окном туман. Громкие звуки. Я прибила занавески к оконной раме. Они ничего не пропускают. Вода из крана коричневая, но я все равно ее пью. Подумаешь. Надо работать во что бы то ни стало. Как мои родители. Голову вниз. Никаких жалоб.

Зазвонил телефон.

Пол Кристофер.

Нет.

Звонок в дверь. Снизу, с улицы.

Звон-перезвон. Бзз-бзз, бзз-бзз-бзз. В окно ничего не видно. Бзз-бзз-бзз-бзз, бзз-бзз. Звук не прекращался, пока я не нажала на кнопку.

На этот раз другие шаги, не Дулси. Топот по ступенькам. Мужчина. Я посмотрела в глазок.

Виктор Йеил. В шерстяном пуловере, с неизменным портфелем. Он подался вперед, чтобы постучать в дверь, и лицо его исказилось и раздулось. Я отодвинула щеколду.

Виктор заглянул в приоткрытую дверь:

– Я подумал, тебе не помешает подышать свежим воздухом.

Я помотала головой.

– Мы быстро, до угла и обратно.

Я не двинулась с места.

– Ладно. Но зайти-то хоть можно?

Я открыла дверь пошире.

– Ты пропустила несколько сеансов подряд, – сказал он, хмуро оглядывая комнату.

Я закрыла дверь на все замки.

– Это панно для обсерватории? Какое огромное.

– Не трогай.

Виктор стал искать, куда бы поставить портфель, и в конце концов пристроил его на ящик из-под молока возле кухонного шкафчика.

– Можно я тут осмотрюсь? Обещаю ничего не трогать.

– Что ты здесь делаешь, Виктор? – спросила я.

– Ну… – начал он, лавируя между препятствиями на полу. Коробки, банки и жестянки. – Когда пропадаешь с радаров на несколько недель, люди начинают волноваться. (Бутылки, бумага, фольга. Сгустки краски и пятна туши.) Мне позвонила Дулси. Сказала, ты не берешь трубку. (Тарелки, блюда, клейкая лента. Ветошки, одежда, проволока.) Уже в который раз. Вот я и решил тебя проведать. (Ложки, вилки, лопаточки, ножи.) И правильно сделал. А это что? – Он указал на стол, где я работала с пигментами.

– Ступка с пестиком, – ответила я.

– Это я вижу. А что внутри?

– Эксперимент.

– Удачный?

– Пока не очень.

– Ага… – проговорил Виктор. Когда он повернулся ко мне, я увидела у него в руке коричневый пузырек с оторванной этикеткой. Он театрально перевернул пузырек вверх дном и потряс им в воздухе: – Где таблетки?

Я пожала плечами. Трудно было сказать точно. Одни валялись с отколупнутой пленкой в банках у него под ногами, другие растеклись по обрывкам бумаги, третьи попали на тренировочные этюды, составленные у окна, – “груда на растопку”, как я их про себя называла. Остальные могли быть где угодно.

– Элли, и давно ты растираешь таблетки?

Этого я тоже не знала. Но ответила:

– Где-то с неделю.

– Я дал тебе месячный запас. Неужели ты все истратила?

Я снова пожала плечами. Виктор серьезно заглянул мне в глаза.

– Не буду врать, Элли, это большой шаг назад. – Он швырнул пузырек на диван. Тот приземлился на удивление бесшумно. – Тебе надо срочно возобновить прием. Нельзя вот так резко прекращать. Это стресс для всего организма. – Не глядя под ноги, он направился к портфелю. К его подошве прилипла ветошка. Достав из внутреннего отделения бланки, он выписал рецепт. – Завтра первым делом отнесешь это в аптеку, слышишь?

Я села. Мышцы ног будто окаменели.

– А вообще… Вот. – Он вынул из кармана портфеля еще один пузырек – пластиковый, гремящий. Хотел кинуть мне, но передумал. – Это таблетки Джонатана. Он пьет их от ночного недержания. Тофранил. Такой же, как у тебя, только дозировка очень маленькая. – Он вложил пузырек в мою ладонь. – Я ношу их с собой для экстренных случаев. Держи. До завтра протянешь.

– А что завтра? – спросила я. Как же я устала.

– Об этом не волнуйся. Но сперва тебе надо перекусить. Давно ты в последний раз ела? – Он пошел рыться в холодильнике. Дверца открылась, дверца закрылась. – Божечки. Рыбная паста и консервированная кукуруза. Неудивительно, что ты как скелет. – Он засучил рукава и принялся за груду посуды в раковине. – Кто-нибудь может побыть с тобой ночью? Подруга или соседка? Тебе лучше не оставаться одной.

– Нет. – Я опустила взгляд на пузырек у себя в руке. – Никто.

– Соседи снизу?

– Я их почти не знаю.

– Родители?

– Они далеко.

– Ну тогда Дулси.

– Ты шутишь, да?

Виктор вздохнул. Вытер лоб запястьем, волосы на руке в мыльной пене.

– У нас есть гостевая спальня, – сказал он. – Не хочу настаивать, но тебе сейчас нельзя быть одной. Всего на одну ночь.

– Нет. Я не могу оставить работу.

Он повторил за мной, медленно:

– Ты не можешь оставить работу. Хорошо. – Обвел взглядом