Загадка Катилины - Стивен Сейлор

Носильщики принесли нас обратно в дом на Эсквилине, и Экон их отпустил. Ужинали мы за столом в саду. Присутствовали только члены семьи. Женщины были в столах, мужчины в тогах. Метон находился на почетном месте. Он никогда еще не лежал на обеденном ложе в таком одеянии, но неплохо справлялся с этим и не пролил на свою тогу ни капли вина.

Говорили в основном о семейных вопросах. Экон с Мененией хотели еще кое-что отремонтировать в доме, я им рассказывал про поместье. Обсудили сегодняшнее пророчество, которое все сочли значительным — все, кроме Вифании, находящей римскую религию слишком простой по сравнению с запутанными верованиями и обрядами египтян. Она, правда, и не думала смеяться над церемонией; она только спросила, были ли у орла человеческие черты. Менения скрыла улыбку за папирусным веером.

О Цицероне и Катилине не проронили ни слова; ни разу также не упомянули ни выборы, ни тело без головы, чему я был бесконечно рад.

Когда все уже спали, я вышел прогуляться в сад. Желтый навес убрали, и теперь сад освещал яркий свет. Я слушал тихое журчание воды, смотрел на ущербную луну и звезды, отражавшиеся в воде. Под лунным светом камни казались серебряными, а цветы в саду — покрытыми серым пеплом.

Сколько же ночей я провел здесь, отдыхая от городских тревог, от суматохи Форума, как и в поместье; в некоторых отношениях мне казалось, что здесь даже безопаснее. Я сел на скамейку возле фонтана и прислонился к колонне, спокойно всматриваясь в звездный купол неба.

Тут из-за портика послышался звук босых ног, такой знакомый, что я даже не оглянулся.

— Метон, — сказал я тихо.

— Папа.

Мой сын вошел в сад. Тогу он уже снял, и на нем было только нижнее белье. Когда он приблизился ко мне, я подвинулся, указывая ему, чтобы он сел рядом со мной, но Метон вместо этого подошел к соседней скамейке, сел и уставился на меня.

— Тебе не спится, Метон? Или слишком жарко?

— Нет, дело не в жаре.

Косой лунный свет искажал его лицо — оставляя в тени глаза, выделял часть носа и придавал губам необычную остроту, словно они были высечены из мрамора.

— Тогда ты просто возбужден из-за хлопотного дня.

Он долго молчал.

— Папа, я теперь мужчина, — сказал он наконец.

— Я понимаю, Метон.

— Я теперь не мальчик.

— Да, Метон, я знаю.

— Тогда почему ты обращаешься со мной как с ребенком?

— Потому что… что это значит?

— Ты многое скрываешь от меня. Шепчешься за моей спиной. А вот Экону ты все рассказываешь.

— Потому что Экон…

— Потому что Экон мужчина, а я мальчик?

— Нет, Метон, не поэтому.

— Потому что Экон родился свободным, а я нет?

— И не поэтому, — сказал я, устало тряся головой.

— Но я мужчина, папа. Так говорят закон и боги. Почему ты не веришь этому?

Я посмотрел на его чистые щеки цвета белых роз, которые брадобрей впервые в жизни обрил сегодня днем. Я посмотрел на его тонкие руки, узкую грудь. Но все-таки руки его не настолько слабы; за год жизни в сельской местности у него появились мускулы. И грудь у него не настолько уж узкая, он стал немного раздаваться в плечах. Ноги были все еще длинными, но не тощими, на них теперь выступали мускулистые икры.

Что же произошло? Я в удивлении смотрел на него, словно лунный свет его неожиданно преобразил.

— Ты относишься ко мне как к ребенку, папа. Ты знаешь, что это правда. Ты не хотел, чтобы я пошел в Сенат…

— Ты здесь ни при чем. Я сам не хотел идти туда…

— А как насчет безголового тела, которое мы нашли в конюшне? Ты обошелся со мной так же, как с Дианой.

— Вовсе нет. Ее я отослал, а тебе показал, как нужно обследовать труп — хотя, насколько я помню, ты не очень-то склонен был внимать этому уроку.

— Но ведь я смотрел! И я говорю не о том, чтобы позволять мне смотреть на трупы. Я говорю о том, когда ты начал размышлять над происшествием. Ты никогда не доверял мне свои мысли. Вместо этого ты послал за Эконом в Рим, чтобы поговорить с ним наедине.

— Я не посылал за Эконом.

— Но он говорит о другом.

— Ах, да, я понимаю, что вы с ним разговаривали за моей спиной.

— Мы доверяем друг другу, как брат брату. И я хочу, чтобы ты тоже доверял мне. Потому что я теперь взрослый человек. Потому что я тебе нужен — я помогу тебе охранять маму, и Диану, и тебя…

— Меня?

Образ найденного в Байях маленького мальчика, спасающего меня от наемных убийц, настолько поразил меня, что я потряс головой. Это я должен был всегда защищать и охранять его. Конечно, он теперь не маленький. Но я все-таки пока еще сильнее его, хотя в нем и больше жизненной силы.

— Да, телом ты изменился, но что касается остального…

— В остальном я все еще ребенок. Я знаю, что тебе так кажется, но где доказательства?

Эти слова отдались в моем сознании каким-то странным эхом. Где-то я их уже слышал?

— Но это неправда, папа. Ты не знаешь, о чем я размышляю. Я тоже беспокоюсь из-за того тела, и из-за того, что у нас гостил Катилина, и что в Риме происходят такие ужасные вещи. Я видел, как днем с тобой говорил Марк Целий. Я заметил, как у тебя изменилось лицо. О чем вы говорили? Что ему нужно? Почему ты ничего не говоришь, вдруг я смогу тебе помочь? А ведь Экону ты все расскажешь, не правда ли?

— Ах, Метон, как ты сможешь помочь мне, когда даже я сам не знаю, как мне поступить?

— Но ведь я мог бы что-нибудь придумать, я ведь другой человек.

Он поднял голову так, что луна осветила все его лицо, — и снова стал ребенком. Честным, невинным, готовым помочь. Я едва удержался от того, чтобы не погладить его по волосам. Как я могу обращаться с ним по-взрослому, если он еще не дорос?

— Пап, я прошу у тебя уважения. Какая бы опасность нам ни грозила, я тоже желаю знать о ней. Я хочу сыграть свою роль. Я жду, что меня тоже включат в общую игру, ведь я взрослый и вправе ожидать этого. Понимаешь?

— Да, Метон, понимаю.

— И в будущем ты будешь по-другому со мной обращаться?

— Постараюсь, — глубоко вздохнул я.

— Хорошо. Тогда для начала мы пойдем завтра смотреть выборы.

— Ах, Метон, — проворчал я.

— Но, папа, как же я смогу научиться взрослой жизни, если вовсе не буду с ней соприкасаться? Вот почему я считаю прошедший день очень важным в моей жизни. Был в Сенате, посмотрел на все своими глазами, услышал, как он говорит — мне уже никогда не забыть этого!

— Услышал, как говорит Цицерон?

— Нет, Катилина! Мне кажется, что это даже поважнее церемонии в Авгуракуле. Теперь нужно посмотреть, что произойдет завтра. — Он опустил глаза. — Я могу пойти и один…

— Нет! Толпа, восставшие безумцы…

— Тогда пойдем вместе?

Я нахмурился.

— Мне от этих выборов спать хочется.

— Папа…

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Если ты хочешь посмотреть на Рим в самом худшем его проявлении…

— Спасибо, папа!

Он сжал мои руки и пошел спать. Через некоторое время и я отправился в кровать, хотя боялся, что мне долго не удастся заснуть.

Когда я был мальчиком, северо-западная часть города, располагавшаяся за Сергиевой стеной и называемая Марсово поле, была еще не вполне обустроена. На этой равнине тренировались солдаты, скакали конники, мчались колесницы, места им хватало, и они вовсе не мешали друг другу и не причиняли неудобства поднимаемой пылью. В дальнем конце поля, там, где равнина плавно спускается к Тибру, находятся целебные источники Тарента, где мой отец любил лечить свои больные суставы. Я помню, как маленьким ходил к источникам среди лесов, где по сторонам дороги жевали траву козы и где едва можно было заметить разрозненные постройки вдали. Возможно, мое детское воображение преувеличивало дикость тех мест.

Конечно же, южная часть Марсова поля была застроена давно. Утренние тени от Капитолийского холма много лет падали на склады и причалы, расположившиеся вдоль Тибра, на овощной рынок на форуме Голитория, на многолюдные дома, скопление лавок, на бани возле Фламиниева цирка, который до сих пор остается самым замечательным строением по внешнюю сторону стены. Но в течение моей жизни я был свидетелем, как эта часть города неуклонно развивалась — строились новые склады и пристани, среди старых домов появились новые многоэтажные постройки, были проложены новые дороги. Они потеснили наездников и солдат, так что теперь пыль клубами стояла над Марсовым полем. Дорога в Тарент теперь целиком идет между жилых домов и лавок. Ходили слухи, что Помпей, приобретя в собственность большую часть земли, собрался построить на Марсовом поле большой театр из камня и мрамора. Эти слухи породили противоречивые споры, ведь подобное строение было бы первым постоянным театром в Риме, тогда как раньше представления устраивались во временных деревянных театрах и на подмостках, что всегда казалось более достойным для Рима, чем храмоподобные театры изнеженных и упаднических греков, почитавших зрелища больше любых добродетелей.