Мак и его мытарства - Энрике Вила-Матас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прочие чревовещатели, которых я видел и запомнил в детстве, все как один отличались зловещим видом и тоном. Среди самых незабываемых был тот, что появляется в фильме Хичкока «Стеклянный глаз» – это лучшая серия в сериале, снятом им для телевидения. Там карлик манипулирует с огромной куклой, прекрасной как Аполлон, сидя у нее на коленях. Эффект так силен, что некая невинная барышня влюбляется в куклу, подумав, что это и есть чревовещатель. Легенда гласит, что и актриса, и актер-карлик, и семь других исполнителей в этом фильме умерли при странных обстоятельствах.
Однако самым незабываемым из этих зловещих чревовещателей был, надо думать, тот, что появляется в мучительном фильме Эриха фон Штрогейма «Великий Габбо». По сюжету главный герой успешно выступает со своей куклой по имени Отто, пока не влюбляется в некую балерину, которая, однако, не отвечает на его чувство, так что Отто приходится давать ему советы – иногда прямо на сцене – по поводу того, как завоевать сердце девушки. Сюжет постепенно становится все более мерзким, вселяющим все большее беспокойство в душу зрителя и неумолимо движется в то суровое пространство, которое управляется преступным миром. Более чем вероятно, когда-нибудь я постараюсь подтвердить это, что Санчес, сочиняя своего «Вальтера…», черпал вдохновение в этой картине Штрогейма.
В числе рассказов, связанных с этим миром кукол и ужаса, есть и слышанная мной от отца история об аргентинском чревовещателе, который сошел с ума, когда увидел, как после рождения сына его любимая кукла начала отчаянно ревновать, поникла головой и потеряла дар речи. Однажды, когда чревовещатель, ко всему прочему он носил диковинное имя Фирулаис, вышел из комнаты, младенец потянул в рот руку марионетки на манер соски. Фирулаис, удивленный тишиной, бросился в комнату и обнаружил сына лилово-синим и безнадежно мертвым: ребенок задохнулся от того, что рука марионетки перекрыла ему доступ воздуха. В отчаянии чревовещатель швырнул в огонь куклу, сделанную из папье-маше, а сам в полнейшем отчаянии от всего случившегося разразился рыданиями над телом сына. И в какой-то миг, взглянув на огонь в очаге, увидел среди языков пламени фарфоровые глаза марионетки, державшиеся на проволочках – все указывает на то, что именно эта картина навсегда лишила его рассудка.
Самым знаменитым чревовещателем в истории – если верить энциклопедии «Эспаса», которая лет двадцать назад досталась мне в наследство от покойного отца, и в свое время, несмотря на сопротивление Кармен, сильно улучшила антураж этого кабинета – был некто Эдгар Берген, имевший шведские корни, но родившийся в Чикаго. Еще в отрочестве он начал выступать с куклой, изготовленной для него приятелем-столяром, – эта марионетка, изображавшая ирландца-газетчика по имени Чарли МакКарти, стала постоянным участником его представлений. Берген неизменно выходил на сцену в ослепительно элегантном фраке, и его партнер тоже носил монокль, цилиндр и вечерний костюм. Чарли свой острый и длинный язык за зубами держать не желал и хлестал ядовитыми фразами всякого без разбору, язвительность его не знала границ и не отличала сильных мира сего от пролетариев. В середине 40-х годов, когда пара была на пике популярности, на гребне успеха, чревовещатель женился на Фрэнсис Вестерман: их дочери Кэндис в будущем суждено было стать знаменитой актрисой.
И едва лишь она появилась на свет, как Чарли Маккарти превратился в сущее чудовище. Спустя годы Кэндис рассказывала в одном из телеинтервью эту о том, как травмировала ее детскую психику эта история – было ужасно, когда она стала замечать, что «деревянный братик» норовит оскорбить ее и неизменно оказаться между нею и отцом. Кровать Чарли стояла в комнате Кэндис, а точней – наоборот: Кэндис поместили в комнату, где обитал ревнивый Чарли, и она вспоминает, как в детстве ей пришлось привыкать по ночам засыпать, глядя на неподвижную фигуру – ну, просто труп – Чарли, пристально и скорбно уставившегося в потолок.
А я, сегодня утром тоже глядевший в потолок, в данном случае, моего кабинета, не мог не спрашивать себя, как же я собираюсь переписывать «Смех в зале», если когда-нибудь все же решусь приняться за это дело. Что именно я захочу изменить в этом рассказе, а ведь он – единственный во всей книге – нравится мне по-настоящему. Помимо прочего, там был уход со сцены за кулисы, драматический разрыв в жизни артиста, столь привлекавший меня. Я сознавал, что на самом деле надо будет всего лишь заменить эпиграф из Борхеса – он тут явно был не к месту, потому что легко узнаваемого борхесовского стиля в самом рассказе совсем не чувствовалось, – на эпиграф из Пьера Менара, повторяльщика истинного и прирожденного: «Дон Кихотов существует столько же, сколько читателей «Дон Кихота»». Прочее можно оставить как есть, не тронув ни единой запятой.
И потому я решил в манере Менара повторить весь рассказ целиком, ибо мне пришло в голову, что я, как читатель, каким-то образом отождествляю себя с чревовещателем и его преступлением. Мне захотелось разыграть это действо, пусть даже ограниченное стенами моего кабинета. Мне захотелось представить его воображаемой публике и заново пережить тот волнующий момент, когда Вальтер – в голосе его слышатся рыдания – исполняет «Не женися ты на ней, // Она другим целована, // Целовал ее другой, // Влюблена в него она».
Чтобы хорошо это спеть, что, как ни странно, означает спеть так же скверно, как это делал Вальтер, то есть иными словами, выявить драму этого несчастного, униженного человека, который в Лиссабоне на публике отчаянно распевал эту песнь любви и ревности и под конец взял фальшивую пронзительную ноту, пустил петуха столь же трагического, сколь и смешного – надо было полностью вжиться в роль чревовещателя. И, разумеется, я мог сделать это только в одиночестве своего кабинета, воображая, как несуществующая публика покрывает финал громозвучным дружным хохотом.
Учитывая, что представление было столь своеобразно, что разыгрывалось исключительно в пределах моего мозга, неудивительно – не забудем и про безнаказанность, сопровождавшую каждое действие, – что Андер Санчес показался мне идеальным претендентом на роль парикмахера-убийцы.
Я засмеялся, подумав об этом. Ибо это можно было счесть символическим убийством автора. Но разве он не заслужил такой участи? И разве этот великий писатель, пусть и сто лет тому назад, не был возлюбленным Кармен и в этом статусе не хватал ее своими грязными лапами? И не забудем, что еще совсем недавно я
