Оцеола, вождь семинолов - Майн Рид

— Верно, — ответил Ринггольд. — Его тоже так зовут. Я забыл сказать, что это его сестра.

— Как! Сестра Оцеолы?

— Ни больше ни меньше. Они метисы. Среди белых они известны как Пауэллы. Так звали почтенного, старого джентльмена

— их отца. Оцеола значит «Восходящее Солнце» — это имя, под которым он известен у семинолов. А ее настоящее имя… ах, это очень красивое имя!

— Какое же? Скажите нам, мы рассудим сами.

— Ее зовут Маюми.

— Действительно, прелестное имя.

— Очень красивое! Если сама девица так же хороша, как ее имя, то Скотт просто счастливец.

— О, она настоящее чудо красоты! Глаза влажные и блистающие пламенем любви, длинные ресницы, полные и сладкие, как мед, губы, высокий рост, стройна, как сама богиня Кипридаnote 59, ножки крошечные, как у Золушки. Одним словом, она совершенство!

— Чудеса, да и только! Скотт — счастливейший из смертных! Но скажите, Ринггольд, неужели вы говорите серьезно? Действительно ли он покорил это индейское божество? По чести, удалось ли ему победить? Вы понимаете, что я имею в виду?

— Безусловно! — был мгновенный ответ.

До сих пор я не вмешивался. С самого начала этого разговора я стоял как вкопанный, словно меня заколдовали. Голова у меня кружилась, кровь приливала к сердцу, как расплавленный свинец. Столь дерзкое утверждение так ошеломило меня, что прошло некоторое время, прежде чем я мог собраться с силами. Некоторые из офицеров заметили, что этот разговор произвел на меня сильное впечатление. Но уже через несколько минут я успокоился. Отчаяние, овладевшее мной, заставило меня собрать всю свою волю, и как раз в тот момент, когда Ринггольд произнес эти дерзкие слова, я подошел к нему вплотную.

— Лжец! — крикнул я, и не успел он покраснеть от стыда, как я ударил его по щеке тыльной стороной руки.

— Чистая работа! — воскликнул Галлахер. — В значении этого жеста не может быть никакого сомнения!

Так оно и вышло. Мой противник воспринял пощечину, как полагалось, то есть как смертельное оскорбление. В таком обществе он не мог поступить иначе. Пробормотав несколько нечленораздельных угроз, он удалился в сопровождении своего друга — «покорителя женских сердец» и еще двух или трех офицеров.

После этого не только не собралась толпа любопытных, а, напротив, рассеялась и та небольшая группа офицеров, которые были свидетелями происшествия. Офицеры разошлись по домам, обсуждая между собой причины дуэли и строя предположения о том, когда и где «дело чести» может состояться.

Мы с Галлахером тоже отправились ко мне на квартиру и стали готовиться к поединку.

Глава XLII. ВЫЗОВ НА ДУЭЛЬ

В ту пору, к которой относится мой рассказ, дуэли в армии Соединенных Штатов не были редким явлением даже в военное время, как показывает опыт, хотя это явное нарушение устава американской армии, — да, я полагаю, и каждой армии цивилизованного мира, — тем не менее на них смотрели сквозь пальцы и не наказывали виновных, а относились к ним снисходительно. Я могу утверждать, что любой офицер американской армии, который получил вызов, считает для себя более почетным нарушить устав, нежели соблюсти его.

После всего того, что было сказано и написано о дуэлях, протест против них — просто жалкое притворство, образец настоящего лицемерия, по крайней мере в Соединенных Штатах Америки. И хотя дуэли осуждаются всеми, я не хотел под этим предлогом уклоняться от нее. Я хорошо знаю, что никакой довод не защитил бы меня от омерзительной клички «трус». Я не раз замечал, что газеты, выступая с громовыми статьями против дуэлей, тем не менее первые готовы швырнуть позорное слово «трус» в лицо тому, кто отказывается сражаться.

Именно так и обстоит дело. В Америке стойкость убеждений хотя и вызывает похвалу, но не пользуется всеобщим признанием. Если вас вызвали на дуэль и вы отказались, то будут говорить, что вы увиливаете, что вы боитесь. И тот, кто отклонил вызов, пусть лучше не показывается на глаза любимой девушке.

Зная распространенный взгляд на дуэли, я был уверен, что Аренс Ринггольд примет мой вызов, и радовался, что мне удалось добиться этого, не открывая моей тайны. Но будь он даже величайшим трусом на свете, он не мог бы чувствовать себя таким несчастным, каким чувствовал я себя, когда вернулся домой.

Мой жизнерадостный товарищ не мог развеселить меня, хотя я не боялся предстоящей схватки — не это омрачало мою душу. Наоборот, я почти забыл о дуэли и думал о Маюми — о том, что я только что услышал. Она была неверна, неверна, предала меня, предала себя, погибла, погибла навеки!

Поистине я был несчастен. Еще несчастнее могла бы сделать меня только одна вещь на свете — -препятствие к дуэли, помеха моей мести. Теперь я надеялся только на дуэль. Она должна была облегчить мое сердце, охладить мою пылающую кровь. И не только Аренс Ринггольд вызывал во мне такую ненависть, а еще и тот, кто был виновен в моих страданиях, — соблазнитель Маюми. Если бы я мог найти предлог вызвать на дуэль и его! Почему же тогда я не ударил этого франтика за его глупую улыбку? Я мог бы драться с ними обоими; сначала с одним, потом с другим… Так я неистовствовал, а Галлахер наблюдал за мной. Мой друг не знал всей глубины моей тайны. Он спросил, что я имею против адъютанта.

— Скажи только слово, Джордж, мальчик мой, и мы устроим забаву вчетвером. Клянусь святым Патриком!note 60 Мне бы очень хотелось сбить спесь с этого павлина.

— Нет, Галлахер, нет. Это не твое дело. Это не удовлетворит меня. Подождем, когда узнаем больше. Я не могу поверить! Я не могу поверить!

— Поверить чему?

— Не теперь, мой друг. Когда наступит время, я все объясню.

— Ну ладно, мой мальчик. Чарльз Галлахер не такой человек, чтобы выпытывать чужие тайны. А теперь пойдем посмотрим, здорово ли лают наши бульдоги. Надеюсь, что этот бездельник не разболтает о дуэли в штабе, а то нам придется разочароваться.

Именно этого я и боялся. Я знал, что, если бы мой противник пожелал, я мог бы очутиться под арестом. Тогда все дело провалилось бы и я попал бы в еще худшее положение. Отец Ринггольда уехал — это приятное обстоятельство было мне известно, но все-таки… главнокомандующий друг их семьи — достаточно было шепнуть ему хотя бы одно слово. Я боялся, что адъютант Скотт, по наущению Аренса Ринггольда, шепнет генералу Клинчу это слово.

— В конце концов, он не посмеет, — говорил Галлахер. — Ты прямо-таки пригвоздил его к позорному столбу! Он ни за что не посмеет прибегнуть к такому гнусному маневру. Об этом могут узнать, и тогда на него же будут вешать всех собак. Кроме того, моя малюточка, ведь он же хочет во чтобы то ни стало тебя убить! Зачем же ему упускать такой случай? Говорят, что он неплохой стрелок. Не бойся, он будет драться. На этот раз он не улизнет: он должен драться и будет драться… Ага! Что я говорил? Смотри, сюда идет сам Аполлон Бельведерский!note 61 Святой Моисей! Он сияет, как Феб!note 62 У дверей раздался стук, и адъютант Скотт в полной форме вошел в комнату.