Долгий сон - Ричард Райт

Они пошли дальше, и Рыбий Пуп, пуская дым, обратил внимание, что Тайри негромко хмыкнул и отвернулся в сторону. Что такое, уж не над ним ли потешается? Он насторожился, и в эту минуту Тайри остановился, грубовато, но любовно облапил его за плечи и захохотал, раскатисто, громко, с явным удовольствием.

— Ну ты даешь, Пуп! — пророкотал он, и смех замер у него в утробе.

— Ты что, пап?

— Силен ты, брат! Ох-хо-хо! Тебя учить не приходится! Не растерялся! Я в твои годы не умел эдак! Ха! Ни суеты, ни расспросов, видит: калитка открыта — и шасть в нее, хоть бы разок оглянулся назад! Ох, умру!

— Я что-нибудь не так сделал, папа?

— Ты сделал, что хотел, разве нет?

— Да, но только…

— А значит, все правильно, — убежденно сказал Тайри.

Он ободряюще стиснул сыну плечи и снова закатился сочным смехом.

— Ну, стервец! Раз — и готово! Ни тебе охов, ни ахов… Слышь, Пуп?

— Чего?

— Неужели у тебя это и впрямь первый раз?

— Первый.

— Не врешь?

— Нет, правда. Честное слово.

— Или еще как пробовал… Мудрено все устроено в природе, — крутя головой, заключил Тайри. — Нет, сын, все было как надо, — продолжал он обычным голосом. — Просто ты в другой раз всех посмотри.

Рыбий Пуп разинул рот.

— А разве там, пап, были другие?

— Там, как пройти дальше по коридору, еще дожидалось десятка два, — прыснув, объяснил Тайри. — Ты даже не дошел туда, схватил первую, какая подвернулась. — Он откашлялся. — Сдался ты этой Вере на милость, как город Ричмонд — генералу Гранту! Ха-ха! Ничего, Вера — подходящая девочка… — Он шумно повел носом, не снимая руки с Пупова плеча. — Мод сказала, для тебя это пришлось в самый аккурат. А подрастешь, вспомнишь эту ночку — помрешь со смеху!

— Я подумал: она ко мне прислала Веру…

— В том-то и весь смех. Вера вышла поговорить, а ты и хвать ее. — Тайри снова хмыкнул. — Ну и как оно тебе? — спросил он уже серьезно.

— Вроде нормально… Я, это… в субботу мы встречаемся с Верой, — сбивчиво пролопотал он, пересиливая смущение.

— И неправильно! — вскинулся Тайри. — С самого начала не так берешь, сынок. Встречайся с другими. Они все одинаковые. Полегче, у тебя вся жизнь впереди, не пори ты горячку… Не теряй, Христа ради, голову из-за первой же девки.

— Ну хорошо, — неуверенно согласился Рыбий Пуп, больше из уважения.

— Из ваших-то ребят уже многие попробовали?

— Один Зик, больше никто.

Они стояли лицом к лицу посередине темного тротуара. Тайри вдруг крепко схватил его за руку.

— Скажи честно — забыл ты их, так ведь? — спросил он низким, не допускающим возражений голосом.

— Нет, почему, я их не забываю…

— Ты не понял меня, Пуп. Подумай хорошенько. Ты начисто про них позабыл, разве нет?

— Про кого это, пап?

— Про белых этих, провались они, — с остервенением проговорил Тайри.

Рыбий Пуп был точно громом поражен. Значит, Тайри надеялся, что крещение в чувственной купели смоет с него всякий след, оставленный соприкосновением с миром белых. Но точно ли он чист от этих отпечатков, оставленных ужасом и соблазном?

— Ну как, все забыто? — допытывался Тайри.

— Да, пап. — Он сказал «да», потому что этого от него ожидали.

— Ага, что я тебе говорил! — Тайри торжествовал. — Думаешь, я тебя для чего сводил туда. Лора было… Не хотел, Пуп, чтобы у тебя все перепуталось в голове. А белые девочки в точности такие же, как черные, было бы тебе известно, и надо решиться последнего ума, чтобы тебя из-за них пристукнули. Я больше скажу, ни к черту они не годятся, эти белые девки.

— У тебя и белые бывали, папа? — Рыбий Пуп глядел на отца круглыми глазами.

— Бывали. Только радости от них — чуть, Пуп. — При всей доверительности этих признаний чувствовалось, что Тайри упрямо гнет свое. — Поставил сдуру жизнь на карту, уж очень охота было попробовать, а теперь, как подумаю, на что шел ради этого, — в пот бросает. Чтоб я еще когда отмочил такую глупость — да я раньше сам себе перережу глотку.

— А почему, пап, ты говоришь, что они ни к черту не годятся?

— Взять хотя бы то, что больно неповоротливы. Мне в женщине по нраву бойкость. — Эти слова вернули Тайри веселое расположение духа. Он двинулся дальше по тротуару, увлекая за собою сына. — Ты у меня молодец, Пуп. Я знал, что делаю. Теперь мы оба с тобой мужчины. Мало того, что отец и сын, но к тому же друзья. Что хочешь можем сказать друг другу, верно я говорю?

Рыбий Пуп был занят своими мыслями.

— Что, пап? А-а, ну да.

До той минуты, пока Тайри не заговорил о белых женщинах, они не связывались в его сознании с головокружительным событием, которое произошло у него с Верой. Теперь же в нем расцвело воспоминание об увиденном во время поездки в полицейской машине: белая официантка у придорожного кафе, торгующего прохладительными напитками, ее красные губы, танцующая походка, когда она, виляя бедрами, несла на подносе бутылки с кока-колой, — и, хоть он терял сознание, когда полицейские, забавы ради, грозились его кастрировать, и был очевидцем того, чем завершилась расправа над Крисом, он все же знал в глубине души, что кровь в нем не успокоится, покуда он не дерзнет нарушить черту, которую мир белых запретил ему переступать под страхом смерти. Он шагал рядом с Тайри, поддакивая ему невпопад, а мысли его тем временем неотвратимо обращались к иной и устрашающей цели. Побуждение, перед которым были бессильны и воля, и разум, влекло его дальше, захватывая самые сокровенные глубины его существа. Угрозы, рассчитанные на то, чтобы вселить в него страх, всколыхнули в нем жаркую волну тайного желания. Ему швырнули в лицо жестокий, леденящий кровь вызов. Ты черный, а значит, ты — ничто, гласил этот вызов, и в доказательство того, что ты ничто, ты будешь убит, если коснешься белой женщины!

И, как ни удивительно, именно она, эта холодная угроза смерти, более всего укрепила в нем ощущение, что он — не ничто, что все-таки он представляет собою что-то. Террор со стороны мира белых с полной несомненностью свидетельствовал, что он, Рыбий Пуп, чего-то стоит — больше того, этот мир самым беспощадным и зверским образом давал ему в том ручательство. Конечно же, он представляет собою нечто в глазах этого белого мира — зачем бы иначе этот мир стал угрожать ему так страшно. Угрожая, мир белых в то же время манил его к себе. Рыбий Пуп не подозревал, как безнадежно он влюблен в этот мир — безнадежно и неизлечимо. Своим старанием набросить ему на шею узду белый мир беспечно и грозно заявил на него свои права.