Не жди моих слез - Наталья Калинина

…О, с каким бы удовольствием я запустила в это окно чем-нибудь тяжелым. Торшер ему не на что купить, что-ли?..

— Все-таки есть на свете Господь Бог — избавил меня от зятя-слюнтяя. Господи, спасибо тебе.

Мама истово перекрестилась, хоть она у меня врожденная атеистка.

— Мама, мамочка, я так его люблю…

— Не его ты любишь, а свою первую…

— Знаю, знаю. Но как их теперь разделить?

— Не заводи себя. Вот вернется из Праги Алеша Сперанский, и все станет…

— Пошел бы он… к одной матери.

— Послать всегда успеешь. Скажи мне честно: с этим твоим скрипачом хорошо было в постели?

— Все это такая чепуховина. С ним везде было хорошо.

— Теперь мне все ясно. Между прочим, я так и думала.

— Что ты думала?

— Что он — потенциальный импотент. Годам эдак к тридцати у него совсем не будет стоять…

— Мама, не плюй мне в душу. Оставь в ней хоть что-то святое.

— Через год-два ты бы сама все поняла. У тебя бы начались головные боли, нелады по женской линии, истерики. Физиологию еще никому не удавалось обмануть.

— Боже, какая грязь.

— Вот именно. Скажи спасибо, что нам удалось из нее выбраться.

Потом я долго, очень долго, разыгрывала из себя недотрогу, хотя иной раз мне хотелось назло Алику, матушке, себе — всему свету — переспать с первым встречным. Воспитание не позволило. Так называемые интеллигентские привычки. Матушка в знак примирения купила мне роскошный английский свитер. Мы поплакали вместе, я обклеила новыми обоями кухню, помыла окно. По совету Инки подстригла волосы и стала подкрашивать губы и глаза.

В тот вечер Инка нагрянула ко мне на работу без звонка. Я как раз собиралась сматываться.

— Тольке я сказала, что мы с тобой идем в кино. Постой, постой, как же оно называется?.. Ах да, «Наваждение» — мать рассказывала, про что там. Имею же я право хоть раз в месяц отдохнуть от моей милой семейки. — У Инки лукаво поблескивали глаза. — Посидим, посмеемся, глотнем чего-либо для тонуса — у Вадьки всегда имеется. Словом, разгоним твой сплин. Он напишет твой портрет. Видела, какой шикарный у меня в спальне висит? Наверняка будет клеиться к тебе, а ты можешь сказать, если на самом деле не хочется: всем видам любви предпочитаю платоническую. А там, кто знает, может, и захочется.

— От чего-чего, а уж от этого я застрахована. Надолго. Если не навсегда.

— Не зарекайся. Потом, уже в подпитии, он тебе скажет: крошка моя, только ни за что не соглашайся спать с таким грязным старым клоуном, как я.

Матушка полюбила Вадима с первого взгляда. Вероятно потому, что я его совсем не любила. Не тратила на него ни деньги, ни душевные силы. Матушкин парадокс я теперь разгадала: ревность, ревность и еще раз ревность. Безрассудная, черная, гнетущая, мучительная, — словом, все эпитеты из словаря годятся. Кого люблю я, моя матушка ненавидит; кто мне безразличен, ей, наоборот, мил, приятен и все остальное. Вадим раскусил ее, что называется, с первого взгляда, и, поскольку никогда не смотрел на нее как на потенциальную тещу, с легкостью нашел с «правильной Ниной Игнатьевной» общий язык.

…Не могу больше — ни в одном глазу. Схожу-ка за сигаретой к этому типу из 328-й, наверняка есть у него. Матушка, похоже, тяпнула снотворного, я босиком, только халат накину…

— Инка, привет. У тебя есть минутка? — Рука у меня дрожала так, что я едва удерживала телефонную трубку. — Слушай, я, кажется, влюбилась. Я к нему переезжаю — сегодня вечером. Представляешь, это в нашем доме. Кто бы мог подумать, что твоя судьба живет под боком? А я, как последняя идиотка, всю землю копытами перерыла.

— Ты в состоянии говорить связно?

— Только не сейчас. Слушай, а что мне сказать матушке? Ведь это я в четвертый раз, не считая Вадима.

— Может, лучше сперва ее подготовить? Хочешь, я завтра подъеду и…

— Нет, нет, я должна сделать это сегодня вечером. Инка, я ненавижу нашу комнату, мою тахту. У нас с порога воняет старым мехом и сосисками.

— Глупости. Ты при деньгах?

— Завтра получу зарплату. Если бы ты знала, какой роскошный мужик. Как он смотрит, когда мы занимаемся любовью. Мороз по коже. Я тебе еще позвоню сегодня, ладно? Бегу за шампанским — уже открыли. Целую.

…Ширму я все-таки поставила. Даже тратиться на нее не пришлось — Инкина подруга получила квартиру и отдала ей свою. И штору я тоже повесила. Хотя в той квартире давным-давно темно и под ногами хрустят тараканы. В нашем доме полчища жирных усатых тараканов, которые выползают изо всех щелей, стоит хоть на минуту погасить свет. Но там больше никто не ходит. Я всем приношу несчастья. Хотя нет — только тем, кто поступает со мной бесчеловечно.

Алик завял, поблек. Моего Алика больше нет и в помине. А на нет, как говорится, и суда нет. Уже и вспоминать не больно и даже не горько. Витька, на которого я тоже изрядно потратилась во всех отношениях, спился, скатился, куда-то сгинул. Николай — он обошелся мне в несколько истерик, ему я покупала костюм, плащ, стелила индийское белье и поила кофе из чешского сервиза — попался на взятках и, судя по всему, красиво загремит. Не исключено, что с конфискацией моего сервиза. Судьбой остальных не интересуюсь: с ними у меня не было ничего, кроме приятных либо неприятных ощущений сугубо физиологического характера. Вадим здравствует и поныне — неделю назад подвозил меня с работы. Толстый, старый, но вроде бы процветает. Видит Бог, Вадим не сделал мне зла.

— Как дела, моя крошка? — Как всегда самоуверен, но ему это идет. — Какому дармоеду варишь борщ и жаришь котлеты? Что есть нового под солнцем?

— Ты как в воду глядел — все на самом деле суета.

— Не задавайся. С твоим телом можно немножко и посуетиться. Не в монашки ли подалась?

— Ты был абсолютно прав, когда сказал, что только из грешников получаются настоящие святые. Но мне еще до них далековато.

— Может, заедем ко мне — перепихнемся? Имеется «бурбон».

— Неохота. Даже твоего «бурбона».

— Дело хозяйское. Смотришься неплохо: сразу видно, сумки с продуктами не таскаешь, детей не рожаешь, пьяницу-мужа не обстирываешь. Не советская ты женщина, вот что я тебе скажу.

— А какая?

— Цивилизованная.

— Пошла бы вся ваша цивилизация к одной матери. Лучше бы я ходила в шкуре и жила в пещере.

— Там тоже было проблем навалом.

— А ты не врешь про «бурбон»?

— Разве я хоть раз в жизни тебе соврал, крошка?

— Тогда едем, что ли…

…Меня бесит, что это окно теперь всегда темное. Точно черная дыра, высосавшая и без того жалкие остатки моих дурацких иллюзий. И это называется по-ихнему цивилизацией.

Матушка в санатории. Расходы в связи с моим последним «замужеством» легли главным образом на ее плечи. Ей это стоило…

— Выкормила своей грудью дочь-проститутку. От тебя за версту воняет мужиками.

Мама демонстративно помазала у себя под носом пробкой от «Злата скифов».

— Хочешь, чтоб от меня воняло кухней и свежими газетами, как от тебя?

— Сколько их у тебя было? Сколько? Неужели ты до сих пор не поняла, что у всех все одинаково устроено? И все это такая мерзость, гадость. Нынешние мужчины себе такие вольности позволяют, что стошнит.

— Ты сама рассказывала, что брала в рот половой член…

— Все ты передергиваешь. Я его даже в руки взять не могла. Это ты черт знает чем занимаешься со своими хахалями.

— Да, да, я грязная, гадкая, больная СПИДом, сифилисом, проказой, лишаем, грибками. Я занимаюсь всякими извращениями — тебе и в голову не придет, что я вытворяю. Зато я получаю удовольствие, наслаждение, которых ты сроду не испытывала. Ты бревно, колода, бесполый манекен…

— Замолчи, или я вызову психиатричку!

— Старая вафля, заплесневевший лимон, пенсионерка республиканского значения, сталинистка, ударница соцсоревнования, женщина будущего…

Матушка загудела в неврологию, и это ее спасло. Так что главные события моей последней мелодрамы имели место в ее отсутствие. Впрочем, ничего такого особенного и не происходило, а я наблюдала все как бы со стороны. Неужели и это тоже было уже когда-то? Все-все? И никаких уроков, предостережений? Как же ты жесток к рабам твоим, Господи.

…Я с ходу накачалась этим «бурбоном» — последнее время мне совсем мало надо. Да и я не боюсь расслабиться в присутствии Вадима.

— Только не гаси свет. Ты считаешь, женщина годится лишь на то, чтоб с ней спать? Или, как ты выражаешься, — «перепихиваться»?

— А тебе так уж важно знать, что я считаю?

— Вы все так считаете. А мы, женщины, ищем в любви другого, совсем другого.

— Ты, наверное, забыла, как извивалась на этом диване.

— Я помню другое, но это не с тобой связано.

— И где же те бедняги, с кем это связано?

— Черт их знает. В аду. А может, в раю. Помнишь, ты говорил когда-то, что там, где нужно употреблять всего один цвет, зеленый, к примеру, я зачем-то выдавливаю из тюбика синий, желтый, даже белый? Ты был абсолютно прав. Хотя вряд ли что-то изменится от того, что я наконец поняла это.