Когда ты перестанешь ждать (СИ) - Ахметшин Дмитрий

   Глава 4. Когда Пишут на Стенах Послание Для Одного

   Долговязый черноволосый парень удалялся от меня по коридору. Память об этом месте, словно старая мурена из гнилого, затонувшего вечность назад сундука, выплыла из глубин моей головы. Это коридор на втором этаже в некоем доме. В старом деревянном доме, покоящемся на четырёх опорах. Три двери, подоконник с окном. За окном белый, кажется, зимний день - точно фары мчащегося на тебя из туннеля поезда. Позади должна быть лестница, так что если я сделаю шаг назад, то кубарем полечу по ступенькам.

   Я окликнул его, но не услышал собственного голоса. Зато молодой человек услышал. Обернулся, показав чёрный овал лица, краешек брови и дужку очков. Свет был явно не в его пользу. Но мне не нужен свет, чтобы его узнать.

   Я понял, что назвал имя, хотя если бы меня попросили, ни повторить его, ни записать я бы не смог. Вместо него был промежуток, пустота, расстояние между двумя словами, в котором как раз могло бы уместиться ещё одно, с заглавной буквы.

   Одна дверь вела в комнату этого молодого человека, вторая - в комнату его родителей. Третья тоже куда-то вела, кажется... нет, не помню.

   С моих губ ещё раз сорвалось это имя, и снова я его не услышал.

   - Антон, ты чего там застрял? Всё же пропустим. Они как раз сейчас начнут проезжать!

   Я хотел уже ответить, что отчего-то не слышу своего голоса и вообще, что-то не так, когда вдруг подумал, что это проклятый краешек подушки забился в рот и мешает говорить. Я чувствовал пропитавшуюся слюной ткань между зубами и на языке.

   И тут до меня дошло. Что там говорил этот старый пират, бороздящий собственные сны на лодке осознанности? Попробовать повращаться во сне? Подпрыгнуть, чтобы проверить действие гравитации и посмотреть на свои руки, которые могут значительно отличаться от настоящих?..

   Хлипкий домик из ивовых прутьев предостерегающе покачнулся, заскрипел под осенним ветром. Я был прочно спеленат простынёй, связан сном так, что не имел сил развязаться. Оставалось только поддаться ему, иначе обрушения не избежать.

   И я поддался. Единственная разумная мысль, момент осознания, который приплыл в голову бумажным корабликом, проследовал по течению дальше, и я почувствовал, что снова могу говорить:

   - Здесь слишком скрипучие половицы, - мой собеседник подался вперёд и наклонил набок голову, чтобы расслышать мой шёпот. - Нас услышат. Те, снаружи... Поймут, что мы наблюдаем, и тогда кому-то не поздоровится. Даже твоя мама не сможет нас защитить...

   - Когда ты видишь финиш, кочки на дороге уже не важны, - прозвучал ответ. - Пойдём. Стих получается складным. Последние строфы всё решат, вот увидишь.

   Мой следующий шаг пробудил к жизни зловещий звук, будто кто-то водит смычком по ненастроенной скрипке. Он пронзил весь дом от уходящих в землю опор до шпиля, заставил моё тело колыхаться, словно поверхность пруда от брошенного камня. Томас (вот как его зовут!) стоял у окна и, уперевшись обеими руками в подоконник, смотрел наружу. Не оборачиваясь, он сказал:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

   - Иди сюда.

   Голос звучал чётко, будто он и скрипичная рапсодия старого дома - вещи совершенно разных реальностей. Зажав ладонями уши, я подошёл, чтобы увидеть, как по улице под нами шествует цирк.

   Цирк! Среди занесённых снегом палисадников и домов, похожих на стога почерневшего от непогоды сена, следовало самое красочное шествие, которое я когда-либо видел.

   - Почему мы не внизу? - спросил я, опираясь руками на подоконник и становясь на цыпочки, чтобы не упустить ни единой мелочи. - Мы опять теряем время!

   - Потому что мне теперь можно наблюдать только отсюда, - с грустью ответил Томас. - Своё время я потерять уже не могу. Оно навечно со мной, всё, от начала до конца.

   Я видел, о чём он говорит. Этот цирк состоял, помимо раскрашенных повозок и саней, из всего нашего городка. Все, кого я знал, проходили там, внизу, поднимая к небу белы лица, щурились в окна и махали руками; и даже лошадей, запряжённых в повозки, я узнавал. Семейство Заславских важно ехало на трёхместном трёхколёсном мопеде; отец семейства отрастил себе усы, похожие на огромные кожурки от семечек. Господин Добряк жонглировал на ходу своими древностями, которые, казалось, постарели и обветшали ещё больше. Джейк, и Юс, и Сашка казались почти взрослыми - наверное, такими их сделал грим. Они были акробатами, вышагивали на невысоких ходулях справа и слева торжественного кортежа.

   - Куда они идут?

   - Прочь из города. Цирк покидает город, понимаешь? И тебе тоже пора.

   - Ну, тогда давай прощаться, - я совершенно не удивился тому, что он меня гонит.

   - Я мог бы тебе продекламировать какой-нибудь стих, но ты и так помнишь всё, что нужно.

   Я кивнул. В отражении в стекле я видел белила на своих щеках и чёрный кончик носа. Посмотрел на Томаса, который не отрывал взгляда от шествия и, переводя глаза с одного его участника на другого, будто прощался с ними. На стекле перед ним от дыхания образовалось белое пятно.

   Этот человек просто не мог присутствовать в той реальности, к замочной скважине которой я подбирал ключи. На тот момент он был уже мёртв. Сожжён два раза кряду: один раз в затхлом подземном склепе, другой - в жерле крематория. Превратился в жирную пыль.

   Проснувшись, я долго лежал без движения. Тикали часы, на кухне хозяйничал кот: слышно, как гремит в раковине немытая со вчерашнего дня посуда. Иногда я даже жалею, что такой отличный экземпляр остался без клички: голова у него соображает что надо. Умеет открывать, приложив в определённую точку давление обеими лапами, холодильник, умеет пользоваться унитазом и не испытывает особого пиетета перед раковиной. В том смысле, запросто пьёт из протекающего крана и заодно вылизывает оставшиеся после меня тарелки так чисто, что иногда я забываю, что не мыл посуду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})