Дездемона умрёт в понедельник - Светлана Гончаренко

Вокзал был пуст, огни в нем тусклы — всё приготовилось к сонной ночи без поездов и тревог. И Анна в своих комнатах для проезжающих устроилась вздремнуть на кушетке, под желтым клетчатым одеялом.

— Вы ко мне? — удивилась она Самоварову. — Что случилось?

— Случилось то, что я у вас ночую сегодня, а завтра прошу разбудить к московскому поезду. Вот мой билет, — добавил он, вспомнив утренний разговор.

— Понятно…

Спросонья Анна никак не могла прийти в себя и мучительно пыталась догадаться, что здесь понадобилось ночью этому человеку, и не таит ли его визит какую-нибудь опасность.

— Много у вас народу? — поинтересовался Самоваров, пока Анна списывала данные его паспорта в свои амбарные книги.

— Двое только, до Иркутска едут. Да еще в женской комнате девушка одна.

Дрема тут же слетела с Самоварова. Так-то, дружок, не ушел ты в ночь! Ничего ты не забыл! И не забудешь!

— И зовут ее Порублева Анастасия? — спросил он строго.

Анна потрясенно замерла на вдохе.

— Да… — пролепетала она. — Господи! Это что же? Как вы угадали-то?

— Ну-у, — рассеянно протянул Самоваров, — тут и угадывать нечего.

— Ну расскажите, а? — попросила Анна. — Как вы это делаете?

Очевидно, она решила, что Самоваров фокус ей показал, тем более, что он вонзил остановившийся взгляд в стопку наволочек в шкафу и выглядел очень загадочно. Это даже не лысый Ромео Карнаухов. Такой гость покруче будет!

— Я сама видела в цирке, как один мужик фамилии и номера паспортов угадывал. Правда, при нем была баба с баяном, и сестра говорила, что они как-то через баян номера передают. Разве это возможно? — завороженно шептала Анна. — А вы еще что-нибудь можете? Вот я по телевизору видела: один из Америки, чернявый такой, вроде армянина, часы с башней куда-то девал и еще какой-то экспресс… Господи!

— Вы что, испугались, что я поезд московский себе в карман положу и унесу? — улыбнулся Самоваров. — Нет, это все обман зрения. И у Дэвида Копперфильда, который вроде армянина, тоже обман. Иллюзия. Гипноз! Ничего спрятать нельзя, что есть на самом деле. Ничего! Все становится явным, все всегда на своих местах. Как вот этот у вас цветочек бордовенький. Как он называется?

— Ванька мокрый, — ошарашенно прошептала Анна. — Так вы и гипноз можете?

— Нет, нет, нет, я не выступаю в клубах и домах культуры, не лечу бородавок и энуреза, не ворую поездов и даже чемоданов. Я наблюдатель.

Анна понимающе закивала головой:

— Да, да, я, конечно, сразу должна была понять… Вы из органов! А эту… — она листнула книгу, нашла нужное, — Порублеву… вам, может, разбудить сейчас? Не надо? Тогда, может, не выпускать без вас? Я запереть могу, на окошках у нас решетки… Не надо? Ну, ладно, если что, попросите. Удивительно! Какой только швали у нас раньше не ночевало, а теперь всё выдающиеся люди пошли. Вы из Москвы, наверное? Фамилия ваша настоящая другая, конечно, потому что вы на задании. Надо же! Пошли одни выдающиеся люди у нас ночевать.

Самоваров вздохнул:

— Что поделать, наверное, я выдающийся. Суперстар. Супермен. Может быть, даже гений.

Эпилог

— Ты представить себе не можешь, что я тебе расскажу, — прерывисто задышал в трубку голос Насти. Самоваров привык уже к этому телефонному голосу. Уже не ухало, как совсем недавно, и не охлаждалось блаженно что-то под ложечкой (душа, должно быть?) при первых его звуках, при вздохах, усиленных расстоянием и несовершенством телефонной связи. Теперь Настя часто ему звонила. Причем звонила из его квартиры — их квартиры, что самое диковинное. Она именно там сидела сейчас, в передней, на табуретке. Она теребила и раскручивала провод. Эта привычка, конечно, милая, но негодная: уже булавочками стреляли в ухе помехи. Провод надо заменять!..

— Ты супу поела? — поинтересовался Самоваров строго.

— Да, немного. И вчерашнюю котлету. Супу тоже, я не вру! Я знаю, что суп необходим, но не будь занудой, лучше послушай, что было! Сначала помучайся любопытством… — она торжествующе помолчала, — и слушай!! Иду я в институте из скульптурной, думаю о своем — вдруг откуда-то сбоку кидается ко мне какой-то громаднейший мужчина. И со всего размаху падает на колени. Передо мной! Грохот от колен ужасный, штукатурка со стен посыпалась. Все вокруг замерли с открытыми ртами. А он стоит передо мной, коленями топочет и протягивает руки. В мольбе! Представляешь?

Самоваров уставился на вазочку с окурками. Вазочка, как и телефон, помещались на столе Галины Ивановны Проскурняк, хранителя отдела прикладного искусства Нетского музея. Своего телефона у Самоварова не было, звонили ему сюда, а Галина Ивановна деликатно перемещалась в другой угол. Самоваров считался молодоженом, музейные дамы поэтому относились к нему с особенной чуткостью, как если бы он тяжело заболел. Вот и сейчас суровый профиль Галины Ивановны, подчеркнуто уткнувшейся в книгу, выражал столько такта и отстраненности, что делалось неловко.

— Ты представил? — весело метался и потрескивал в трубке Настин голос. Картинка с неизвестным поклонником, гремящим коленками вокруг Насти, Самоварову показалась довольно противной. Он промычал в ответ что-то неясное.

— Теперь догадайся, кто это был!! — не унималась Настя.

— Жорж Дантес, надо полагать, — ответил Самоваров вялым голосом.

— Не очень угадал… но тепло. Действительно, это был аристократ. Шереметев его фамилия.

— Эдик?

— Он самый! Такой же громогласный и весь в опилках.

— Такой же? А почему бы он изменился? За два-то месяца? Хотя, если он на колени стал падать…

В Эдике прежде не замечалось ничего романтического. Может, крыша поехала? В Ушуйском театре это обычное дело. Только Настя-то чему так радуется?

— Теперь угадай, зачем он на колени падал? — последовал новый вопрос.

— Настя, детка, я не силен в угадайках. И вообще не на тахте лежу. Это солидное учреждение культуры… — начал Самоваров, имея в виду тактичный профиль Галины Ивановны и ее проникновенную, все понимающую улыбку.

— А, музейные ваши все вокруг сидят? — догадалась Настя. — Бедняжка, ты не хочешь выглядеть глупеньким в их глазах. Ладно, я постараюсь побыстрее. Тут такое, что я до вечера не дотерплю! Я взорвусь, до того рассказать хочется! Угадай!.. Ладно, не буду! Это пусть считается риторическим вопросом, раз ты не станешь отвечать. Угадай все-таки, зачем Шереметев на колени упал? Пошевелись как-нибудь, покашляй, чтоб я поняла — ты пытаешься угадать.

Самоваров покашлял.

— Никогда не догадаешься! — засмеялась Настя. — Он приехал пригласить меня делать сказку!

— Сказку?

— Да. «Принцессу на горошине»!

— Опять? Что за бред? — не выдержал Самоваров.

— Опять! Ту же самую! Спектакль пользовался успехом, и надо его возобновить. Вернее, декорации возобновить.

— А что с декорациями? — удивился Самоваров. — Марля протерлась, что ли?

— Марля была в полном порядке. Зато театр сгорел.

Самоваров даже присвистнул:

— Вот это да! Я думал, такое только в анекдотах бывает. И что, совсем сгорел, до основания?

— Нет, конечно, раз меня приглашают новую марлю красить. Но полтеатра сгорело, и в том числе столярка и все декорации. Вся живопись Кульковского! Все эти колбасные колонны из Грибоедова, стенка с цветочками из «Последней жертвы», балкон знаменитый из «Ромео и Джульетты» — вся нечисть! Жалко только, что Кульковский все быстро наново намажет. А так бы славно было, если б все это сгинуло навеки. Это же был позор, пятно на мировом театре! А пожар — знак судьбы. Никто ведь не знает, где и отчего у них загорелось. Не иначе небесный огонь.

— Представляю себе горе Мумозина, — заметил Самоваров. — Такой конфуз в реалистическом театре…

— Мумозина там больше нет.

— Как, и он сгорел вместе с твоей марлей? — не поверил Самоваров.

— Он не горит и не тонет, — ответила Настя. — Мумозин теперь в Омске. Наверное, ставит «Федора Иоанновича», шапки шьет. А в Ушуйске новый режиссер и полная, как видишь, смена декораций. В прямом и переносном смысле И балкон сгорел, и Шехтман уехал в Израиль, хотя и обещал, и Лео Кыштымов, и даже Андреевы.

— Да, эта группа поставит Израиль на уши, — посочувствовал Самоваров.

— Ты не понял! В Израиль один только Шехтман уехал, а Кыштымов, наоборот, в Санкт-Петербург. А почему бы и нет? Со Щукинским-то училищем! Андреевы — не знает Эдик, куда уехали. Кажется, в Хабаровск. Их Карнауховы таки выдавили. Наверное, Геннаша снова Ромео играть будет. И вообще всех-всех-всех. Они с Альбиной дружнее прежнего стали, так что никто перед ними теперь не устоит.

— Ну да! Геннаша за грудки хватает, а Альбина тут же сковородником, — вообразил Самоваров знакомую сцену. — Главное, им сейчас не возразишь, не посопротивляешься. Горе у людей. Им все можно.