Его (с)нежная девочка - Алекс Коваль

– Тебе можно, а я чем хуже? Или мне нужно было у тебя разрешения спросить? Не думаю. Так что проваливай, тебе больше здесь нечего ловить! Профукал все! –  бросаю и разворачиваюсь, торопясь скрыться за дверьми общежития, пока Тим прожигает яростным взглядом мой затылок.

– Ты мне должна, Фадеева! – кричит вслед. – Да если бы не я… – Но я уже ничего не слышу и не собираюсь слушать или тем более продолжать этот бессмысленный разговор, закрывая за собой дверь и спеша к лестницам.

Должна я ему! Размечтался, петух.

Глава 25. Дамир

В дом захожу, как только Ева скрывается из виду. Как бы не было велико мое желание проводить Еву, но девчонка переживает, и ее можно понять. В ее годы у нее еще не сформировалась “броня” против чужого мнения. Она боится.

Да и мне стоило подумать головой, прежде чем поддаться душевному порыву. Как бы выглядело наше появление в общежитии в компании друг друга, окажись поблизости Тимур?

Запутанно. Все оказалось ужасно запутанно. Но после сегодняшнего дня и того песочного печенья, которое снежинка мне дала, одно я понял для себя точно: я не могу ее отпустить.

Тянет, как гребаным магнитом.

Шале встречает тишиной и сумраком. В гостиную я прохожу, даже не включая свет. Стягиваю куртку и падаю на диван, в ворох новогодней шушары, что так и осталась раскиданной по дому. Тяну руку в карман и достаю маленькую свернутую трубочкой бумажку. То самое предсказание. Никогда на самом деле всерьез не воспринимал такие штуки, мне они казались простой забавой, не более того. Но сегодня…

Торопливо разворачиваю и еще раз пробегаю глазами по стандартным строчкам более чем стандартного предсказания:

“Если чувствуешь, что это твое — никого не слушай, рискни!”

Рискни.

Сколько в своей жизни раз мне приходилось рисковать: в бизнесе, в личной жизни, да и в принципе своей жизнью – уже не сосчитать. Но никогда я не был уверен в правильности своих действий так, как сейчас. Никогда изнутри не подстегивала такая холодная решимость. Рано делать выводы и говорить о чем-то глобальном, но ощущение, будто все свои сорок лет ее я ждал. Эту хрупкую, нежную, наивную снежинку.

Нам бы только чуть больше времени вместе. Вдвоем. Наедине. Чтобы понять для себя окончательно, да и ей дать возможность увидеть меня другим. Не таким, каким, возможно, я выгляжу в ее глазах сейчас: немного грубым, взрослым, настойчивым. Да, я такой. Со всеми я такой и таким для всех и останусь, но с ней же…

– Снежинка Ева… – ухмыляюсь и откидываю голову на подголовник. Закрываю глаза и… улыбаюсь. Да, твою мать! Я тяну лыбу, как сказал бы батя. И все шире и шире. А потом вообще начинаю, как последний безумец, хохотать, вспомнив, как не далее чем час назад мы со снежинкой носились и играли в снежки.

Ерошу волосы, задумчиво уставившись в потолок.

Сначала елка, с которой я носился, как с хрустальной вазой. Затем это печенье и лыжи. Поцелуй, от которого крышу просто снесло напрочь,   будто это первый и в моей гребаной долгой и сухой на эмоции жизни поцелуй. Я думал, уж где-где, а в этом плане удивляться мне уже нечему, но я пропал. От этих сладких, неумелых, требовательных губ. Все это, а потом… снежки, Абашев! Уверен, попроси Ева слепить с ней армию снеговиков и покататься с горки на картонке, я бы и это сделал, просто потому, что в сердце и в голове осталось одно единственное “хочу”. И плевать, что не по статусу, не по возрасту и не по положению. На хер надрываться всю жизнь, впахивая, как проклятый, если добившись всего, ты не можешь себе позволить то, чего ты хочешь? То, что требует душа?

Я не понимаю совершенно, что со мной происходит в этот момент, но, черт бы тебя побрал, Дамир! Ощущения, будто мне снова восемнадцать и я снова полон смысла жизни, который, страшно признаться даже самому себе, до этой поездки казалось, что я потерял. Когда у тебя есть все: многомиллиардный холдинг, куча счетов, что ломятся от денег и взрослый сын, которому ты на хер не сдался, а на создание семьи и искренние чувства ты уже и не надеялся, похоронив эту мысль глубоко в себе, для чего тогда жить? К чему стремиться?

Как часто в моей голове последние годы сидели эти вопросы, и как прост оказался ответ.

Прежде, чем соображаю, что творю, хватаю мобильный и набираю номер человека, которого в этот момент захотелось услышать просто невыносимо сильно.

Гудок.

Второй.

– Дамир? – слышу на том конце провода родной голос. – Сынок?

– Привет, мам.

– Привет, родной мой. Как ты там? Отдыхаешь? Набираешься сил? Как внучок, все еще пенки выдает? – посыпались вопрос за вопросом, вызывая легкую улыбку.

– Все отлично, мам. Отпуск определенно пошел мне на пользу, а вот твоему внучку, не уверен, – поднимаюсь с дивана и иду к розеткам, чтобы включить в доме новогоднюю иллюминацию. – У вас там как дела? – интересуюсь, облокотившись на камин, когда пушистая, украшенная заботливыми руками снежинки елка начинает задорно сверкать гирляндами в темной гостиной.

– У нас тут морозы лютые, а мы снова с твоим вредным отцом разругались! Он у нас просто невыносимо упрямый баран! – слышу, как проскакивают нарочито недовольные нотки в голосе матери. – И тебе нужно объяснить ему, что ему уже на двадцать лет, чтобы на своем горбу мешки таскать и в минус сорок по рыбалкам шастать. У него вон целый штат прислуги и охраны, а он встает в пять утра и прется на озеро кости свои промораживать! Ну, что это за дела-то такие? Он ведь меня совсем не слушает, пень старый! – сетует родная женщина, наверняка активно размахивая руками в этот момент. – Я устала с ним бороться, Дамир, нам надо… – и дальше длинный-длинный список, чего “нам надо”. Я же стою, улыбаюсь, понимая, что как всегда мне ведь даже говорить ничего не нужно. Мать сама и все скажет, и спросит, и тут же на свои вопросы ответит, журя своего вредного ворчливого муженька. А я могу просто часами слушать, с какой любовью она мне жалуется и с какой заботой ворчит.

Слушаю и в очередной раз понимаю: вот. Вот такая