На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

У сельского старосты удалось узнать чуть больше. Приехали Курневы из земли Орловской, так что ежели какая родня у них и была, то там только, ни о каких выездах Алёны Курневой за пределы волости староста не слыхал даже, как и саму Курневу никто из иных мест не навещал. Сын её Митька, как мать померла, распродал всё, что ему от неё досталось, подался в Москву и более его в родном селе не видали ни разу.

Не поленился Шаболдин проехаться и в село Чижево, где в волостной народной школе ещё служил учитель, помнивший Митю Родимцева. По словам учителя, учеником Родимцев был способным, успевал по всем предметам на «хорошо» и «отлично», но вот хорошим поведением поначалу похвастаться не мог — другие ученики дразнили его безотцовщиной, а то и совсем уж бранными словами, а он в ответ сразу лез в драку. Впрочем, никогда он на дразнивших не показывал, про синяки неизменно говорил, что упал, так что дети быстро его зауважали за то, что не ябедничал, да и силушкой Митя обижен не был, и получать от него тумаков всем вскорости как-то расхотелось. Во всяком случае, раз Юревич видел похвальный лист Родимцева, выдачу коего учитель и подтвердил, то поведение ему в том листе записали как примерное. Надо ли говорить, что ни про каких родственников Родимцева учитель слыхом не слыхивал? Какого-то особого приятельства у Родимцева тоже ни с кем в школе не завелось, в этом учитель был уверен.

— И потому, Алексей Филиппович и Михаил Дорофеевич, — перешёл Шаболдин к подведению итогов своей поездки, — ни в каком селе Балашине искать Родимцева надобности нет. В Москве он прячется, в Москве!

[1] 1 ведро = 12,3 л. То есть ёмкость самовара составила 6,15 л — на троих вполне нормально

Глава 27

О делах сыскных и домашних

Не скажу, что пока я в розыскных делах не участвовал, дела те самые так уж сильно продвинулись, но не возьмусь и утверждать, что они стояли на месте. Тайный исправник Мякиш разослал своих молодцов по сберегательным кассам, где господин Смирнов сделал денежные закладки, но к успехам, коими можно было бы похвастаться, это не привело — две из шести тех закладок, по ста пятидесяти рублей в каждой, Родимцев успел опустошить перед появлением тайных, другие четыре оставались пока нетронутыми. То ли Родимцев решил подождать, потому как уже имел на руках более шестисот рублей, то ли вообще не для него Смирнов те закладки приготовил, исключать каковую вероятность тоже не следовало с учётом открывшейся нам чрезвычайной предусмотрительности издателя. Что ещё интересно, сам Родимцев снял деньги только по одной из двух сберегательных книжек, по второй деньги снимала некая девица. Описание её, данное людям Мякиша кассиром, какой-то особой узнаваемостью не отличалось, да и лицо своё, как сказал кассир, она прикрывала веером, коим постоянно обмахивалась, так что только и смог он разглядеть, что одета девица была, как это нередко бывает у среднего достатка мещанок — вроде и по-господски, но явно в очень недорогие вещи. Веер, кстати, в такую манеру подражать благородным сословиям тоже вписывался вполне логично, если только девица целенаправленно не использовала его именно как прикрытие лица. Как бы там ни было, Родимцев со своей подругой тайных тут опередил, и потому я не видел ничего удивительного в том, что рассказывал Михаил Дорофеевич обо всём этом совершенно без удовольствия.

Должен, однако, заметить, что и Шаболдину похвалиться было почти что нечем. Со своими новыми полномочиями Борис Григорьевич зарядил сразу три губных управы проверять на своей земле доходные дома, работа эта ещё продолжалась, но пока что выглядели её итоги ничуть не лучше, чем у тайных. В тех меблированных комнатах, что стоили выделявшихся Смирновым денег, нашлись восемьдесят три девицы с именами на «М», но пятьдесят восемь из них проживали в домах, где приём гостей противоположного пола жильцам не дозволялся, ещё четырнадцать молодых людей у себя не принимали, к одиннадцати кавалеры хаживали, но под описание Родимцева никто из оных не подходил. Среди жиличек, недавно съехавших, имена на «М» носили двадцать восемь, вот как раз сейчас их и проверяли, но к Шаболдину пока что докладов об итогах проверки не поступило. В общем, получалось так, что выпав почти что на седмицу из розыска, я ничего, можно сказать, и не пропустил. Ну, ничего важного уж точно.

Куда, спросите, я на эти дни пропал? Да никуда, собственно, дома был. Просто сначала наши вернулись из Ундола в Москву, потом вовсю шла подготовка к празднованию дня моего рождения, потом мы этот самый день отмечали, а там после всей этой предпраздничной суеты и праздничного застолья пару дней пришлось и отдохнуть.

С возвращением любимой супруги, сына и названой сестрицы в дом вернулась и та жизнь, к которой я уже успел привыкнуть — спокойная и организованная, но всё же время от времени разнообразимая слегка беспорядочным весельем, главным заводилой в котором выступал Барсик. Зверь изрядно подрос и уверенно встал на путь превращения в матёрого котяру, но царственной важности, коей отличались его достойные предки, пока не приобрёл, а потому всячески чудил, развлекая себя и нас. Судя по рассказам Оленьки и её же многочисленным рисункам, на природе Барсик многому научился у тамошних котов, и теперь вовсю применял новоприобретённые знания и навыки. Впрочем, возвращению в городской дом котейка обрадовался, судя по той деятельной помощи, что он оказывал прислуге в разборке и расстановке привезённых вещей, постоянно залезая в короба, чемоданы и сундуки, а затем с радостным мявом выпрыгивая оттуда в самые неожиданные моменты. Варварушке с Оленькой, судя по их цветущему виду, отдых в имении тоже пошёл на пользу, Андрюша, как уверяла супруга, стал лучше кушать и крепче спать, в общем, съездили уж точно не зря. Приехали мои уже в послеобеденное время, так что получилось очень удачно — суета с разборкой вещей помогла нам с Варенькой легко и незаметно пережить время до ночи, а уж тогда-то мы и отметили окончание разлуки, как оно по-настоящему положено…

Хлопоты с обустройством вернувшихся домочадцев плавно перетекли в подготовку к празднованию моего двадцатишестилетия. Дата, конечно, не круглая, но для меня это десятый, юбилейный день рождения в теперешнем моём мире, а потому отметил я его не то чтобы прямо уж с каким-то эпическим размахом, но вполне торжественно. Праздничное пиршество, во всяком случае, закатил такое, что вспоминать его родные мои и близкие будут, думаю, ещё долго. Позвал я только самых близких — родителей, братьев с жёнами и сестру с мужем, дядю с тёткой и двоюродным братом, тестя с тёщей и шурином, по традиции, идущей с времён жизни в родительском доме, ещё и доктора Штейнгафта с отцом Маркелом. Наговорили мне дорогие гости добрых слов, наслушались преисполненных благодарности и признательности речей от меня, надарили подарков, в общем, праздник более чем удался — настолько, что пришлось, как я уже сказал, от него ещё и отдыхать, прежде чем я почувствовал в себе силы вернуться к розыскным заботам.

Нельзя сказать, что за всё время этакого своего отпуска я над нашим делом не задумывался. Просто едва начав размышлять, наткнулся я на одно обстоятельство, лежавшее на самом виду и, должно быть, именно потому ни мною, ни Мякишем, ни Шаболдиным ранее не замеченное. Между тем, оно настолько сильно противоречило всему, что нам известно, что ни о чём другом думать у меня не получалось, а с прибытием моих стало уже и не до того. Так что, едва я выслушал новости, коими поделились со мной тайный исправник и старший губной пристав, как поставил мучивший меня вопрос и перед ними:

— Михаил Дорофеевич, Борис Григорьевич, я тут вот о чём подумал, — Мякиш и Шаболдин посмотрели на меня с некоторой расслабленностью, видимо, ожидая каких-то не самых существенных замечаний по поводу изложенного ими. Портить им настроение я не особо и хотел, но пришлось. — Мы с вами не раз и не два убеждались уже в необычайной предусмотрительности господина Смирнова. — Оба моих собеседника согласно кивнули, даже и почти одновременно. — Так почему же Иван Фёдорович не оставил завещания? Я понимаю, родственников у него нет, но вот уж, простите, не думаю, что Смирнову всё равно, что станет после него с его делом…