Том 2. Нервные люди - Михаил Зощенко

— Ты что ж это, говорит, куриная голова? Я тебе приказал унести осколки, а ты в сторону сыплешь? Раз ты дворник этого дома, то должен свой район освобождать от своих лишних стекол.

Дворник, бубня что-то себе под нос, ушел во двор и через минуту снова явился с метлой и жестяной лопаткой. И начал прибирать.

А я долго еще, пока меня не прогнали, сидел на тумбе и думал о всякой ерунде.

А знаете, пожалуй, самое удивительное в этой истории то, что милиционер велел прибрать стекла.

Полезная площадь

Я все, знаете, с квартирой вожусь. Все подыскиваю себе помещение.

Хочется найти небольшую, уютную квартиру в две или три комнаты.

Конечно, средства не дозволяют брать квартиру с капитальным ремонтом или с большими въездными. Хотелось бы найти такую квартиру, чтоб тебе что-нибудь приплатили. Но, к великому сожалению, дураков нынче мало.

Дураков, я говорю, маловато. Все поумнели.

Недавно я нашел квартиру на Васильевском острове. Из громадной барской залы устроены три комнаты с кухней.

Вот эта квартира и сдавалась.

Как вошел я в эту квартиру — прямо испугался. Глаза даже стал протирать. Что за черт! Все три комнаты до того малюсенькие, что никогда я таких и не видел. А кухня, между прочим, огромная, светлая — прямо зало для фокстрота.

Спрашиваю управдома испуганным голосом:

— Сколько сажен в этой квартире?

— Три, говорит.

— Какой дурак, говорю, строил?

Управдом говорит стыдливым голосом:

— Напрасно тень наводите. Эту квартиру мы первоначально для себя строили.

— Это, говорю, видать. Усмехнулся управдом.

— Чего, говорит, видать?

— Да, говорю, видать, что для себя строил. Ишь какую кухнищу себе отворотил, благо за нее не платить.

— Верно, говорит, угадали. Въезжайте в эту квартиру, платите всего за три полезные сажени, а кухней задаром пользуйтесь. Квартира, я говорю, с умом строена… Берете, что ли?

— Да нет, говорю, не подходит.

— Как, говорит, угодно. А только эту квартиру с такой полезной площадью у нас каждый с руками оборвет. А вы фигуряете.

— Да нет, говорю, район не подходит. И бесполезной площади мало. Стола не поставишь.

Так и не взял. Хитрят людишки.

Душевная простота

Может, помните — негры к нам приезжали. В прошлом году. Негритянская негрооперетта.

Так эти негры очень даже довольны остались нашим гостеприимством. Очень хвалили нашу культуру и вообще все начинания.

Единственно были недовольны уличным движением.

— Прямо, — говорят, — ходить трудно: пихаются и на ноги наступают.

Но, конечно, эти самые негры избалованы европейской цивилизацией, и им, действительно, как бы сказать, с непривычки. А поживут год-два, обтешутся и сами будут шлепать по ногам. Факт.

А на ноги у нас, действительно, наступают. Ничего не скажешь. Есть грех.

Но только это происходит, пущай негры знают, по простоте душевной. Тут, я вам скажу, злого умысла нету. Наступил и пошел дальше. Только и делов.

Вот, давеча я сам наступил на ногу одному гражданину. Идет, представьте себе, гражданин по улице. Плечистый такой, здоровый парень.

Идет и идет. А я сзаду его иду. А он впереди идет. Всего на один шаг от меня.

И так мы, знаете, мило идем. Аккуратно. Друг другу на ноги не наступаем. Руками не швыряемся. Он идет. И я иду. И прямо, можно сказать, не трогаем друг друга. Одним словом, душа в душу идем. Сердце радуется.

Я еще подумал:

«Славно идет прохожий. Ровно. Не лягается. Другой бы под ногами путался, а этот спокойно ноги кладет».

И вдруг, не помню, я на какого-то нищего засмотрелся. Или, может быть, на извозчика.

Засмотрелся я на нищего и со всего маху моему переднему гражданину на ногу наступил. На пятку. И повыше.

И наступил, надо сказать, форменно. Со всей возможной силой.

И даже я замер тогда в испуге.

Остановился.

Даже от волнения «извините» не сказал.

Думаю: развернется сейчас этот милый человек и влепит в ухо. Ходи, дескать, прилично, баранья голова.

Замер, я говорю, в испуге, приготовился понести должное наказание, и вдруг ничего.

Идет этот милый гражданин дальше и даже не посмотрел на меня. Даже башки не обернул. Даже, я говорю, ногой не тряхнул.

Так и прошел, как миленький.

Я же говорю. У нас это бывает.

Но тут душевная простота. Злобы нету. Ты наступил, тебе наступили — валяй дальше.

Чего там. Какие могут быть разговоры.

А этот милый человек так, ей-богу, и не обернулся.

Я долго шел за ним. Все ждал — вот обернется и посмотрит строго. Нет. Прошел. Не заметил.

Пароход

В этом году мне многие советовали проехаться по Волге. Отдых, дескать, очень отличный. Природа и вообще берега… Вода, еда и каюта.

Я так и сделал. Поехал в этом году по Волге.

Конечно, особенно я не раскаиваюсь через это путешествие, но и восторгу, как бы сказать, у меня нету к этой речке. Главное, там с пароходами много лишнего беспокойства.

Слов нет — пароходы там очень великолепные. И мне самому попался, можно сказать, первокласснейший пароход. Вот только, к сожалению, не помню его заглавия. Кажется, «Тов. Пенкин». А, может быть, и нет. Позабыл. Память через дальнейшие потрясения у меня слегка отшибло.

Но дело тут не в названии, а в факте. А факт, можно сказать, такой.

Приехали мы в Самару.

Вылезли небольшой труппой на берег — шесть человек и одна беспартийная барышня.

Пошли, конечно, осматривать город.

Осмотрели город. Возвращаемся назад. Доходим, конечно, до пристани. Видим — нету нашего парохода.

Я говорю:

— Братцы мои, да никак наш пароход ушел?

И видим — действительно нету нашего парохода «Тов. Пенкина»! А стоит какой-то вовсе другой пароход. Может быть, встречный, «Гроза» или «Глаза» я не помню. У меня память через это путешествие испортилась.

Так стоит эта «Гроза» или «Глаза». А «Пенкина» нету. Тут я прямо закачался.

Багаж, думаю, в каюте. Документов с собой мало. И пароход уплыл.

Тут вся наша труппа закачалась.

«Чего, — думаем, — делать?»

Спрашиваем публику плачевным голосом:

— Давно ли «Пенкин» ушел? На чем прикажете догонять?

Публика говорит:

— Догонять не приходится. Эвон «Пенкин» стоит. Только теперича это «Гроза» — бывший «Пенкин». Переменили заглавие.

До чего мы обрадовались — сказать нельзя. Бросились всей труппой на пароход и до самого Саратова не вылезали.

А в Саратове я вылез всего, ей-богу, на полчаса. Только до ларька смотался, пачку папирос купил. И поскорей назад.

Возвращаюсь назад — опять, гляжу, нет моего парохода. Другой пароход стоит.

Конечно, испуг у меня был не такой сильный, как в первый раз. Думаю, шансы есть. Может быть, думаю, они опять заглавие перекрасили.

Но все-таки испугался. Не совру.

Подхожу ближе.

Вижу «Грозы» действительно нету. А стоит «Короленко». Спрашиваю берегового боцмана:

— А где «Гроза»?

Боцман говорит:

— А эвон «Гроза». Только теперича это «Короленко», начиная с Саратова.

— Чего ж, — говорю, — краски-то не жалеете?

— Так что, — говорит, — прежнее заглавие, как бы сказать, не актуальное было. Не так созвучно, как это.

— Действительно, — говорю, — это будет слегка посозвучней для такого парохода.

Хотел я спросить, кто этот Короленко, или, может, это низовой работник, но не спросил. Потому по морде вижу, что береговой боцман и сам не в курсе… Только потом выяснилось, что это писатель.

Вскоре поехали дальше.

Однако заглавия больше не трогали. Так, знаете, до самой Астрахани и доплыли с этим заглавием.

А назад я поехал по суше. Так что дальнейшая судьба «Короленки» мне неизвестна.

Игрушка

Конечно, ребенку покупать игрушки — это ужасно неприятная история. Особенно летом.

Главное, что никакого сезонного выбора нету.

Я, например своему сыну все время тачки покупаю. Второе лето. Мальчик даже обижаться начал. Плачет после каждой тачки.

А пущай войдет в отцовское положение. Чего покупать? Мячей нету. Непромокаемых пальто нету. Только тачки и вожжи.

А на днях я зашел в игрушечный магазин, — предлагают новую летнюю игру. Специально сработанную по заграничным образцам. «Дьяболо». Такая французская игра для детей. Такая веревочка на двух палках и катушка. Эту катушку надо подкидывать кверху и ловить на веревку. Только и всего.

Веселая, легкая игра. Специально на воздухе. Ах, эти французы, всегда они придумают чего-нибудь забавное!

Купил я эту игру. Подарил сыну.

Начал сын кидать катушку. И чуть себя не угробил. Как ахнет катушкой по лбу. Даже свалился.

Попробовал я на руку катушку, — действительно, тяжеленная, дьявол. Не то что ребенка — верблюда с ног свалить может.