Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выпроводив отца и сына за дверь, Семен Федотович достал из кармана карандаш и листок бумаги. Развернув последний, девственно чистый, он на секунду задумался и принялся быстро писать. Строчка за строчкой ложились слова. Фомин торопился — он не только излагал ранее изложенный Путту план, это был своего рода краткий курс истории Гражданской войны и становления СССР. Это было то будущее, которого уже может и не быть, знать про которое императору нужно, крайне необходимо в этом, настоящем времени…
Железные колеса «Бюссинга» жутко гремели, поднимая клубы пыли. Еще было довольно светло, но город словно вымер. Да оно и понятно — жители попрятались по домам, на улицу носа не высовывали. Большевики крепко научили пермяков, как комендантский час соблюдать.
Фомин был им даже как-то благодарен в глубине души за эту жесткость. Потому что намного меньше ненужных жертв среди обывателей будет, если им не удастся легковушку во внутренний двор загнать.
Ведь тогда им придется прямо у фасада здания своего «троянского коня» взрывать. Все же десять пудов тротила и динамита штука более чем серьезная. Здание бывшей семинарии устоит — постройка крепкая, стены толстые. А случайным прохожим крупно не повезет — их кишки не только на крыши закинет, но по мостовой на сотни метров раскидает в стороны…
«Словно косой идет война по людям! — перед его глазами стояло счастливое лицо Маши. — Грех я взял на душу, великий грех! Нужно было гнать эту девчонку, погибнет ведь! Не сейчас, так потом! Нам просто не суждено выжить! Надо же… Как все сложно и одновременно просто… За минуту она получила то, чего могла не получить за всю жизнь! Может, зря я так? Она-то сейчас счастлива, и Федор счастлив! За эти мгновения пьянящего блаженства и жизнь не жалко отдать! Нет! — он тряхнул головой, уверенный в собственной правоте. — Не могут они умереть! Дело даже не в том, что я не вижу тени на их лицах… Не может такое счастье оборваться! Это против самих законов природы! Жизнь-то, она завсегда побеждает смерть! Может, действительно Маша её одолела? Одолела своим диким, сметающим все преграды на пути счастьем и желанием жить… Жизнь всегда, и они с Федором пример этому, побеждает смерть! Зима кончается, и наступает весна! Из крохотной искорки разгорается пожарище! Солнце садится, но оно же и всходит! Не бойся, девочка! Потерпи немного, пока это все не кончится, и живи! Ты это заслужила…»
— Добрались! — Максимов крепко сжал руль.
— Сигналь громче, свои же приехали. — Фомин пихнул локтем водителя, придерживая в ладони пулеметный ствол ДТ. На этот раз он вооружился основательней и боеприпасами изрядно запасся — круглые патронные диски были набросаны даже на полу кабины. Да и униформу в очередной раз поменял, став красой и гордостью Балтийского флота.
— Тормози здесь, Иван Трофимович, не доезжай до ворот. Тогда Шмайсер на своем авто мимо нас туда заехать сможет.
Грузовик выпустил густую струю вонючего дыма, дернулся и остановился. Максимов тут же высунулся из кабины и помахал рукой постовому, что стоял у наглухо закрытых ворот.
— Открывай, Ваня, свои! Приехали!
Постовой, молодой парень в нахлобученной не по-летнему времени солдатской папахе, медленно снял винтовку с плеча и трижды, с секундными интервалами, громыхнул по обитой железом воротине.
— Петро, открывай засов — товарищ Мойзес прибыли!
Фомин спрыгнул из кабины и вразвалку, с чисто морской расхлябанностью, двинулся к часовому.
— Твою мать, с осьминогом пьяным в клюзе! Все колени затекли. Пойду пройдусь немного!
Между тем створки ворот стали медленно расходиться в стороны, открывая темное зево. Проезд во двор самого жуткого здания Перми был свободен, и у Фомина учащенно забилось сердце.
Немыслимая беспечность охраны его несколько удивила, но Семен Федотович тут же нашел этому объяснение — Мойзес не лгал, у него действительно была страшненькая репутация даже в среде этих упырей. А потому тормозить его машины и тем более проверять документы постовые не стали. Их было всего двое — наружный и внутренний часовые, но сейчас они оба придерживали тяжеленные створки распахнутых настежь ворот. И это обрадовало Фомина — так их ему с Поповичем убивать будет удобнее.
И не успел он подумать, как с другой стороны «Бюссинга» появился казак в такой же матросской форме — тоже ноги «размять» решил.
— Товарищ! — парень вперился взглядом в подошедшего к нему Фомина. — А ты кто? Из новеньких?
— Ага! — безмятежно отозвался Фомин и подошел вплотную, уже держа за спиной выдернутый из ножен кинжал. На долю секунды ему стало жалко этого паренька — с прыщеватым лицом и милым вологодским оканьем в голосе. Молодой еще — даже не почувствовал приближение смерти.
Он мгновенно изгнал вспыхнувшую жалость из сердца — был бы нормальным парнем этот часовой, трудился бы в родном селе, деток бы растил, а не при Чека подвязался бы.
— Ты это чего? — голос часового дрогнул.
Видно, в лице его промелькнула жестокость, и паренек это заметил. Он хотел еще что-то спросить, но Фомин тут же нанес удар кинжалом прямо в сердце, зажав ладонью открывшийся от нестерпимой боли рот.
И в который раз увидел, как стекленеют в смертельном ужасе глаза. И с хрипом покидает душа мертвое тело с последним его судорожным выдохом. Будь проклята на веки вечные война. За то, что она заставляет человека убивать себе подобных…
Негромкие хлопки «парабеллума» с навинченным глушителем Фомин еле расслышал — Шмайсер газанул, и его автомобиль прошел впритирку рядом с «Бюссингом».
— Маша, подержи ворота, я отволоку тело!
Фомин взмахнул клинком, стряхнув с него капли крови. Шмайсер притормозил, а Маша тут же привстала с сиденья, открыла дверцу…
Бах! Бах! Бах!
Три громких выстрела взорвали вечерние сумерки. Эхо отразилось от стен и обрушилось на мостовую. Девушка глухо вскрикнула, и какая-то непонятная сила откинула ее обратно на сиденье. Изломанно повисла на дверце маленькая рука.
И разом будто приостановилось время, секунды не побежали, а потекли густой патокой. На застегнутой кожаной куртке девушки, почти напротив сердца, он разглядел два фонтанчика, тихо брызжущих темной, почти черной кровью. Третий фонтанчик брызнул на виске, и разлетевшиеся светлые волосы густая кровь превращала в спутанные, липкие, темные…
«Этого просто не может быть! — до разума только сейчас дошло чудовищное понимание случившегося. — Не может быть!!!»
И словно ледяная безжалостная рука сдавила сердце Фомина, обдала его лютым холодом, от которого даже бывалые мужики каменеют. Слишком большой у него был опыт, чтобы сразу понять — так вскрикивают и падают безвольной куклой только тогда, когда приходит смерть.
Звенящую тишину разорвал полный жуткой тоски нечеловеческий стон, переходящий в вой. Стон, который издает последним смертельно раненное животное:
— Маша!!!
Разум еще осмысливал случившиеся, а рука уже выхватила ТТ из кармана. Фомин увидел в темноте, чуть в глубине за распахнутыми воротами, фигуру человека. И тут же последовал очередной грохот револьверного выстрела, затем еще один, а яркие вспышки осветили проезд.
В ответ прогремела длинная очередь ППШ, привычная слуху, пронзившая сгустившуюся от каменных зданий темноту. Шмайсер стрелял метко — фигурку третьего часового словно смело, ее отбросило к стене, и тело тут же упало на дорогу.
Время внезапно убыстрило свой ход, и только сейчас Фомин опомнился. Весь план полетел к чертям, тихо не вышло. Хуже того — Маша, Машенька, доченька… Кто ж знал, что там таится третий. Или Мойзес обманул, или произошла накладка, и пост в самую последнюю минуту был усилен. А может быть, и дикая случайность, просто кто-то из начальничков решил проверить караульных. Скорее всего, последнее — стреляли в Машу из офицерского нагана-самовзвода…
— Ты что делаешь?! Тебе не хватит времени вернуться!!!
Фомин обернулся на выкрик Поповича и обомлел. Шмайсер, постаревший за какие-то секунды, с исказившимся черным лицом, по которому текли слезы, сильно рванул чеку замедлителя. Раздался легкий хлопок, и тут же над его рукой поползла струйка дыма.
— Прощайте, братцы! Я уже потерял одну любовь, и ни за что не покину другую! Она моя! Батя! Держи, мне он уже больше не потребуется! Марьюшка, я иду к тебе!!! Я уже иду…
Чисто машинально Фомин поймал автомат, брошенный ему сильной рукой Шмайсера. И тут же на громкой визгливой ноте взревел мотор, автомобиль дернулся и бешено рванулся в открытые ворота.
— Леша! Все, уходим! Уходим! Трофимыч, газуй, милый! — он дико заорал, не боялся нарушить тишину.
Да какая там тишина — внутри двора послышались выстрелы, там уже подняли тревогу. Фомин вспрыгнул на подножку «Бюссинга» и завалился на сиденье. Попович стремглав рванулся и запрыгнул в кузов, подхваченный руками отца с сыном. Грузовик взревел мотором и дернулся. И тут же в голове защелкал секундомер — замедлитель был настроен Путтом ровно на двадцать секунд.
