Собрание сочинений. Т. 5 - Саша Черный

Опять целовались на крытой площадке, да Игорь еще на платформу соскочил контрабандой, с мамой последний раз поцеловаться, но уж тут все на него зашипели, и дядя Вася его за пальтишко уцепил и в вагон снес. Уже стемнело, но Игорь на всякий случай в окно платком помахал. Мелькнула мамина шляпка, а может быть, и не мамина, и вокзал уплыл — исчез.

Игорь сразу подтянулся и придвинулся к дяде Васе: дядя для него теперь как дуб, вокруг которого он плющом обвился, не отдерешь. Сидели тихо-тихо, как всегда в начале дороги сидят. Пассажиры зевали, каждый по-своему: дамы, прикрывая рот ладошкой, мужчины потягиваясь и кряхтя, а дети, как акулы, во весь рот. Достали подушечки, пристраивали их сбоку на тесемках, французы спят, сидя в вагонах, как куры на жердочках. Отлично спят. Какого-то сонного младенца подвесили в гамачке над диванчиками, лучше всех малыш устроился. В окне пролетали огни фабричных поселков, снова чернильная тьма, фонари вдоль пустынной улочки… Колеса гудели, пролетая над мостами, и снова выбивали четкую польку, выносясь на широкий путь.

Дядя Вася подвинулся в угол, положил на колени подушечку, снял с полусонного Игоря ботинки, расстегнул ему ворот и велел укладываться.

— Да ведь тебе неудобно. Я сидеть буду… Смотри, французы же сидят.

— Никаких испанцев. Подожми под себя ноги. Левую руку под голову. Спи. Не то негра к себе на колени уложу, а тебя в коридор выставлю…

Как же… Хотел бы Игорь видеть, как негр на коленях у дяди Васи храпеть будет…

Сосед привстал и задернул синей занавеской светлый колпачок в потолке. Как греет пальтишко… Вагон рвется вперед, словно дикий мустанг, качается, не вывалился бы малыш из своего гамачка… Колеса тараторят все быстрее — быстрее — быстрее…

В вагонном окне сияет солнце. Игорь привстал — ах, как затекли руки и ноги! — и удивленно протер глаза. Пробегают лохматые виноградники, между ними цементные, квадратные чаны с сизо-голубыми краями. Вдали за холлом забелел городок: тускло-красные, черепичные кровли, старые, щербатые стены, будто стадо баранов с холма сбежало и окаменело. Грузная башня с пирамидальной верхушкой и резным циферблатом часов…

— Подъезжаем, дядя Вася!

Дядя Вася рассмеялся.

— До Марселя еще не добрались. Потерпи. Пойди-ка личность свою умой… Есть будем.

Игорь обмотал шарфом вокруг шеи полотенце и протиснулся среди французских ног в коридор. Вернулся, на ушах мыло, на подбородке капли, глаза как у веселого пуделя. Раскрыли корзиночку.

Мамины пирожки… Любимые: с капустой, с рисом и яйцами. А он даже маму во сне не видел… Что ж делать, свернулся клубком, одеревенел, а вагонная стукотня все сны спугнула.

Пили красное вино с водой, только очень трудно было уследить, чтобы капли на штанишки не падали, трясло, как горох в решете.

— Можно, дядя, негру пирожок отнести?

— Вспомнил! Давно твой негр слез… Станет он твоего пирожка дожидаться.

— Зачем, дядя Вася, голубые чаны среди виноградников?

— Виноград опрыскивают. Примочка такая, чтоб всякая гадость не заводилась.

— А это что по холмам? Ивы?

— В Болгарии разве не было? Забыл? Маслины старые. Видишь, какие колченогие, будто старушки с клюкой.

— Смотри, смотри! Деревья какие ободранные. Будто скальпы с них сняли. Разве можно стволы портить?

— Пробковый дуб. Одну кору пояском сняли, другая нарастет. Не пальцами же бутылки затыкать.

— Ослик в тележке… Какой душка! Почему на него собака бросается?

— А мы из Марселя его хозяину телеграмму пошлем. Спросим, в чем дело.

Игорь прикусил язык. Насмехается дядя Вася. Сам, когда был маленький, и не такие вопросы, наверно, задавал…

Мальчик прильнул носом к стеклу. Дядя Вася задумался, не надо ему мешать. Но когда в просвете между холмами блеснул синий-синий треугольник моря с косым парусом у самого неба, с серой колбаской-миноноской посреди заливчика, Игорь не выдержал:

— Море, дядя Вася! Скорей, скорей, смотри же!;.

Все пассажиры и дядя Вася повернули к морю головы. Нельзя не повернуть. А Игорь до самого Тулона ни на что больше не смотрел. Даже одинокие, растрепанные пальмы пропускал мимо глаз, будто это самые обыкновенные платаны были. От марсельских пыльных домов отвернулся, — Бог с ними, с домами! Только ловил, когда поезд кое-где подбегал ближе к берегу, куски сине-голубого сияния, втиснувшуюся в острые берега морскую синьку, игрушечные с высоты кораблики и паруса и похожие на ихтиозавров дымные очертанья островов…

В Тулоне вылезли, и в колясочке под балдахином, вялая лошадь в соломенной шляпке, похожая на худого страуса, еле перебирая ногами, повезла их к вокзалу узкоколейной дороги. По бокам мелькали белые дома, прохладные навесы над магазинами; посреди мостовой, раскачиваясь, проходили группами веселые матросы. Колясочка обогнула гавань: киты-пароходы вздымали корму над набережной, словно собираясь в город вползти. Пыльные пальмы на слоновых ногах раскрывали поникшие от жары зонтики.

Вот и вокзал. Сели в детский поезд с открытыми балконцами. Тронулись пестрой гусеницей вагоны. Опять домишки и загородные уютные виллы. Перелески олив… Поезд свистит и, круто изгибаясь, врезается в глубь рыжих холмов. Колеса рокочут. Пассажиры, отдуваясь, вытирают со щек и с шеи капли пота. Жарко! И только порой морской ветерок пощекочет волосы, овеет влажным веером горячее лицо.

— Дядя Вася, скоро?

— Потерпи, козявка. Через полчаса приедем.

У станции путешественников встретил знакомый дяди Васи, русский фермер — бритый, коренастый, руки и лицо цвета копченого сига, поперек живота широченный голубой пояс. Развернуть, — пожалуй, во всю платформу бы лег.

Поздоровались, расцеловались. У ограды вокзала стояла высокая двуколка. Молодой лоснящийся мул нетерпеливо хлопал широким копытом о землю, тряс розовыми кистями. А на поперечной доске сидел сын фермера, Мишка. Такой же загорелый, как отец, в пикейной шляпе вареником, вокруг живота такой же пояс. Дружелюбно переглянулся с Игорем. Ни слова не сказали, но мальчики и без слов понимают, с кем стоит дружить, с кем нет. Это только взрослые с первой же встречи обо всем болтать начинают.

Мул обернул голову: можно ехать? И, не дожидаясь ответа, тронулся с места. Одно ухо вниз, другое к русской речи прислушивается.

По дороге фермер сказал дяде Васе, что первые дни придется ему с Игорем пожить в хижине на соседнем холме. Складные койки он уже вчера туда свез… А на ферме в их комнатушке сейчас еще гостит земляк-приятель со своей женой. Дядя Вася мотнул головой, — ладно.

Игорь встрепенулся: за поворотом зашипели пологие, сверкнувшие на солнце золотисто-голубой чешуей волны. Раскрылся тихий залив, кремовая полоса пляжа, прорытая волнистыми грядками гравия… Острый мысок с зелеными коронами сосен. Далекий остров, — маяк, — сонный парусок.

Море!..

Мишка, а за ним и остальные соскочили с двуколки. Песок все глубже. Мул, правда, силач, но зачем же ему зря напрягаться.

Игорь свернул было к воде, но дядя Вася поднял кверху палец: успеешь.

Осилили крутой пригорок. Глубокая колея дороги свернула в лесок. Вдали глухо залаяла собака.

— Хризантема, — объяснил Мишка. — Наш пес.

За стволами показалась коричневая, пушистая шуба. Собака ткнулась в Мишкины ноги, толкнула носом Игоря и дядю Васю, — ничего, люди симпатичные, — и стала скулить, жаловаться, изгибая перед мордой мула спину.

— Это она жалуется, что ее на станцию не взяли, — сказал Мишка.

На ферме их встретили, точно они к себе домой приехали. На веранде под пальмой кипел самовар, на столе желтел мед и масло. Тень, прохлада, тишина… За соснами — сапфирный лоскуток моря. В ушах все еще вагонные колеса стучат.

Тетя Даша, — сестра фермера, — колобок на пухлых ножках, — ласково потрепала Игоря по голове, повела умываться, вынула из его чемоданчика чесучовую рубашку и голубые штанишки: надо же после пыльной дороги мальчику переодеться. Потом покормила и первая догадалась, отчего Игорь все влево посматривает.

— Что ж ему тут с нами, взрослыми, сидеть… К морю хочешь? По глазам вижу… Пойди-пойди с Мишей, он тебе все покажет.

— Дядя Вася, миленький, можно?..

— Ступай, дружок. Только в воду — ни-ни. Слово помнишь? И далеко не убегай. Нам ведь надо засветло до своего холма добраться.

Игорь вскочил со скамьи, «спасибо» сказал уже на бегу и помчался с Мишкой сначала в конюшню — скормить мулу последний мамин пирожок с капустой. А оттуда вдвоем резвыми козлами понеслись сквозь шершавые кусты к тихо ворчащей воде, к широкому простору, к пустынному, зеленому лукоморью… К морю!

IX. НАХЛЕБНИКИ*

Когда утром Игорь проснулся и посмотрел со своей койки за раскрытую дверь, ему показалось, что он лежит посреди рая. Не выйдет ли сейчас из-за ствола цветущей мимозы добродушный тигр с пучком травы в зубах, кротко мурлыча: «Доброе утро, мальчик…»