Фугас - Сергей Герман

Жена подошла к нему вплотную:

— Нет, ты просто завтра напишешь заявление об уходе с работы по семейным обстоятельствам, и мы уедем к детям.

Ночь прошла беспокойно. Беслан несколько раз вставал, курил. Потом пошел в свою комнату, еще раз посмотрел кассету. Рано утром, наскоро выпив чаю, уехал в Гудермес. Вернулся неожиданно рано. Зарема, не находившая себе места в ожидании мужа, облегченно вздохнула. Беслан долго умывался под краном, радостно фыркая, как морж:

— Все, Зарема, через два дня мы уезжаем. Завтра я сдам дела, пакуем вещи и едем в Москву. Может быть, там нам повезет, и мы наконец-то найдем свою гавань.

Она подошла к нему, погладила по щеке:

— Беслан, а может быть, все к лучшему. Мы наконец-то будем жить вместе с детьми, не будем видеть весь этот ужас, кровь, грязь, смерть, нищету.

Он помолчал, потом произнес задумчиво:

— Это все так, но если бы за всем этим не стояли люди. За эти проклятые годы человеческая жизнь совершенно обесценилась, мы перестали относиться к смерти как к трагедии. Я, конечно, могу завтра просто написать заявление и, не объясняя причин, уехать отсюда навсегда. Но как быть с собственной совестью? Я ведь до конца своей жизни буду чувствовать себя трусом, который сбежал. Так же будут считать и люди, которые верили мне. А как быть с кровью безвинных людей, реки которой пролились здесь?

Он смешался, вспомнив фонтан крови, бьющий из того места, что раньше было головой убитого солдата.

— Я не могу дать повод людям после моего отъезда назвать меня трусом.

Зарема знала, что уговаривать мужа бесполезно, и смирилась с судьбой. Весь последующий день прошел в страхе и ожидании, но ровным счетом ничего не произошло. Во второй половине дня живой и невредимый Беслан вышел из машины, хлопнул дверью, попрощался с водителем. Зашел в дом и, устало улыбаясь, сказал:

— Ну, вот и все, Зарема, теперь я бывший чиновник и будущий безработный. Могу целыми днями валяться на диване, могу ходить на рыбалку или торговать на рынке.

Жена не приняла его шутливый тон:

— Расскажи, как прошел разговор, только подробней, пожалуйста, в деталях.

Беслан помрачнел лицом:

— Ты знаешь, что-то подобное он, наверное, предполагал. Совершенно не смутился, заявил, что это фальшивка и что этим уже занимается ФСБ и прокуратура. К людям, которые сняты на кассете, и тем более к убийствам, долларам и заложникам он не имеет никакого отношения. Просил меня остаться, но я сказал, что после всего происшедшего не смогу доверять ему. Сохранять дальнейшие отношения я тоже не в силах. После этих слов он перестал настаивать. Сдал дела я быстро. Мне тут же сделали расчет, выдали зарплату, а на прощание… — Беслан чуть замялся, — на прощание посоветовал мне уезжать как можно скорее и как можно дальше. Я так понял его, что если я поддерживаю отношения с боевиками, то мной может заинтересоваться контрразведка.

Беслан невесело улыбнулся:

— Что ж, я намек понял, хотя я передумал сдаваться. Я раскручу эту историю до конца. Я напишу всю правду об этой войне и расскажу ее всему миру. Я расскажу, кто ее задумал, кто финансировал, по чьему приказу лилась кровь. После того, что я увидел и узнал, я уже не имею права молчать. Пепел Клааса стучит в мое сердце.

Вечер прошел в сборах и хлопотах. Уезжать решили рано утром, почти без вещей, налегке. Взять решили самое необходимое: деньги, документы, фотографии, кое-какую одежду. Беслан сходил к соседям, договорился, чтобы присмотрели за домом. Почему-то не спалось. Зарема представляла, как завтра увидит детей, стряхнет с себя липкий страх, мешающий дышать. «Земля большая, везде живут люди и светит солнце, не пропадем», — думала она, припадая к груди мужа и засыпая. Беслан, кажется, так и не заснул, курил одну сигарету за другой. Но он так и не услышал, как коротко тявкнула соседская собака, потому что следом повисла тишина. Она взорвалась через несколько минут. От мощного толчка или удара дверь распахнулась, пропуская в дом три человеческие фигуры в масках. Беслан вскочил, закрывая своим телом жену. Сразу несколько пуль ударили его в грудь и живот. Обливаясь кровью, он упал на спину. У Заремы от страха помутилось в голове, она хотела закричать, но вместо крика из горла вырвался какой-то вой. В голове вилась спасительная мысль: «Это сон, надо только проснуться. Это страшный сон».

— Замолчи, сучка, — сказал ей по-чеченски ближайший мужчина, который держал в руках пистолет с каким-то длинным стволом.

— Замолчи, тварь, все равно твои русские псы тебя не услышат, — сказал он, наматывая ее волосы на кулак.

Зарема схватила зубами его руку, краем глаза успев заметить занесенную над головой пистолетную рукоятку.

Ей показалось, что без сознания она была долго — целую вечность, но, когда она открыла глаза, страшный сон продолжался. Прямо на ней лежало окровавленное тело мужа, глаза и лицо в липкой крови, прямо перед ней был бандит, расстегивающий брюки…

Рано утром соседи, увидев убитую собаку, подняли тревогу. На армейской машине Зарему Аламатовну доставили в больницу. В село приехали милиция, прокуратура, контрразведка. В доме все было перевернуто. Тело Беслана увезли в морг. Когда женщине стало чуть лучше, к ней в палату пришел следователь. Зарема рассказала ему почти все, что знала: ворвались бандиты, говорили по-чеченски, нет, никого опознать не сможет, так как было темно и бандиты были в масках, но предполагает, что это боевики, так как они были недовольны, что муж работает в чеченской администрации, служит русским.

Следователь был приятный молодой мужчина с хорошим лицом, но Зарема почему-то ничего ему не сказала о кассете. Следователь, у которого под белым халатом виднелся пятнистый камуфляж, записал показания и сказал на прощание:

— Зарема Аламатовна, я глубоко сочувствую вашему горю, слова здесь бессильны. Но пусть вам будет чуточку легче от того, что бандиты не ушли от возмездия. Прошлой ночью передвижной милицейской группой были задержаны трое боевиков, которые пытались скрыться на автомашине «Жигули». Бандиты, поняв, что им не уйти, стали отстреливаться. Все трое были убиты на месте. Машина загорелась. Короче, нам достались одни головешки, но экспертиза подтвердила, что именно из их оружия был убит ваш муж. — Следователь немного помолчал. — Да, звонил Кадыров, просил пожелать вам скорого выздоровления и просьбу в случае какой необходимости обращаться прямо к нему. Просил передать, что для вдовы своего друга Беслана Гусаева сделает все возможное и невозможное.

Женщина заплакала, потом зарыдала в голос, не стыдясь своих слез и размазывая их по лицу. Следователь смешался:

— Ну не надо так убиваться, Зарема… Аламатовна, все наладится. Время лечит любые раны. Мы звонили в Москву вашей сестре, она скоро будет здесь.

После его ухода Зарема чуть успокоилась, медсестра сделала ей какой-то укол, и она забылась в полусне-полудреме. Так прошла ночь и следующий день. Следующим вечером приехала сестра Залина с мужем. Обняв и поцеловав Зарему, Сергей вышел на крыльцо больницы покурить. Благополучному москвичу было немного не по себе при виде забинтованной заплаканной женщины. Когда сестры выплакались, Залина сказала:

— Я, к сожалению, не могу долго оставаться здесь. Дети остались практически одни, а вот Сергея я оставлю с тобой. Через недельку тебя должны выписать. Сергей пока поживет у тебя в доме, будет приносить тебе еду, он это делать умеет. Ну, а когда выпишут, Сергей привезет тебя к нам. С военными он уже договорился, доставят прямо к самолету, договариваться с властями он тоже умеет. Перед уходом Залина наклонилась к сестре и спросила шепотом, оглядываясь на дверь:

— Скажи мне быстро, кто это был? Бандиты Шамиля, как сказали по телевизору, или кто-то еще?

Зарема посмотрела ей в глаза и прошептала:

— Это были не чеченцы и не мусульмане, это Шидохь-саг, двуличные люди-собаки, которые служат только хозяину и надевающие маски, чтобы никто не видел их лиц.

Через несколько дней, заранее договорившись с зятем, который ждал ее в машине, Зарема собрала свои вещи и собралась уйти из больницы. В жизни у нее оставались только дети. Окинув последним взглядом свое убежище, она остановилась у открытой двери, за которой начинался чужой и враждебный мир, который уже столько раз предавал. Она сознавала, что пора сделать шаг, и не могла его сделать.

НОЖИ

Ножи просыпался рано. Едва лишь лиловое солнце готовилось выглянуть из-за мутной линии горизонта, как он мгновенно открывал глаза, медленно приходя в себя и возвращаясь в явь серого утра. Его выцветшие глаза долго смотрели в глубину двора, на стоящие в углу лопаты, собранный в кучу строительный мусор, большой амбарный замок, висящий на двери недостроенного дома. Потом он поднимался с железной кровати, стоящей под навесом, закрывающим часть двора от дождя, натягивал на себя старую армейскую рубашку с закатанными рукавами, мятые рабочие брюки, резиновые галоши с красной подкладкой. Ему было 62 года, около сорока его звали Ножи, ровно столько же он отсидел в исправительно-трудовых лагерях советского и постсоветского пространства.