Большая коллекция рассказов - Джером Джером

Но вот на сцене появляется новый джентльмен, в одной ночной сорочке и с ребенком на руках. Из жалобного пения этого джентльмена оказывается, что его жена отправилась «провести вечерок» в гостях, а ему, в виде развлечения, оставила ребенка…

И это – юмор? Да, мы далеко еще не возмужали!

XIV. ПРИЗРАКИ И ЖИВЫЕ ЛЮДИ

Призраки носятся в воздухе. Почти нет возможности избежать в настоящее время разговора о призраках. Первый вопрос, который предлагается вам при знакомстве с лицом: «Верите вы в призраков?».

Я был бы очень рад верить в них. Наш мир слишком тесен для меня. Лет сто – двести тому назад люди находили его достаточно обширным для себя, – настолько обширным, что он скрывал многое непонятное им. Открывали новые земли; мечтали о великанах, о лилипутах и о разных чудесах, таящихся в пустынях. За горизонтом мореплавателю мерещились волшебные страны. В наши дни не то. Мир стал ограниченным. Сверкающий под солнцем рельсовый путь пробегает через пустыни, пароход бороздит океаны, последние тайны открыты, волшебники умерли, говорящие птицы замолкли. Наше обманутое любопытство обратилось теперь за пределы живущего. Мы призываем мертвецов, чтобы они избавили нас от томящей скуки. Первый достоверный призрак будет нами приветствоваться как избавитель.

Но этот призрак должен быть живой, чтобы мы могли уважать и слушать его с полным доверием. Тот несчастный, неодушевленный пустоголовый призрак, который раньше водился в наших «голубых» комнатах, нам больше не нужен. Помнится мне, один умный человек однажды сказал, что если бы он мог верить в действительность тех призраков, о глупых способах действий и бессодержательных речах которых столько говорят, то смерть была бы для него очень страшна: последние минуты его жизни были бы отравлены сознанием, что он против своей воли переселяется в общество таких бессмысленных существ.

В самом деле, о чем могли бы мы говорить с такими призраками? Очевидно, они ничем не интересуются, кроме пережевыванья своих прошедших земных горестей. Скажите на милость, что за удовольствие встречаться, например, с призраком леди, отравленной или зарезанной пятьсот лет тому назад и каждую ночь появляющейся комнате, где это случилось, с той лишь целью, чтобы повторять свой предсмертный вопль? О чем она может рассказать нам, кроме своих столько уже времени назад миновавших страданий? И остальные призраки, по всей вероятности, стали бы повествовать только о злодее – муже этой леди, о том, что он делал и говорил, и также наводили бы на нас новую скуку.

Одна известная писательница сообщает в том журнале, постоянной сотрудницей которого состоит, что ей пришлось провести одно лето в обитой дубовой панелью комнате старой усадьбы. Почти каждую ночь эта дама просыпалась от какого-то шума и была очевидицей все одной и той же сцены. Вокруг круглого стола сидело четверо джентльменов, игравших в карты. Вдруг один из них вскакивал и вонзал кинжал в спину своего партнера. Положим, писательница не говорит, что убиваемый был именно партнером убийцы, но это и так понятно. Я сам не раз во время игры в «бридж» видел на лице своего партнера такое выражение, которое ясно говорило мне: «Ах, с каким удовольствием я убил бы тебя!»

У меня положительно нет памяти для игры в «бридж». Я постоянно забываю, кто с какой карты ходил, и благодаря этому у меня постоянно возникают недоразумения. Обладая головою обыкновенного, а не специально приспособленною для «бриджа», я прекрасно понимаю чувства своих партнеров.

Но вернемся к нашим призракам. Те четыре джентльмена, вероятно, имели обыкновение во время своего прежнего земного существования играть в карты. Но не каждый же раз они резали друг друга? Зачем же они упорствуют в переживании именно только этого грустного случая? Почему призраки никогда не показывают нам ничего веселого? Возьмем, например, отравленную или зарезанную своим мужем леди. Неужели с ней в жизни ничего больше не случалось? Почему она не покажет нам своей первой встречи со своим будущим мужем, когда он преподнес ей первый букет фиалок и сказал, что ее глаза похожи на эти фиалки? Ведь не все же время он отравлял или резал ее. Был же у него период, когда он и не помышлял об этом.

Разве эти призраки не могут представлять нам что-нибудь из легкого жанра? Когда они появляются на лесной опушке, то обыкновенно для того лишь, чтобы изобразить нам поединок со смертельным исходом. А почему бы им не воспроизвести перед нами один из своих прежних веселых пикников или соколиную охоту, которая, в костюмах, например, времен Елизаветы, представляла бы очень живописную картину?

Мне кажется, мир призраков сам одержим духом скандинавской драмы: кроме убийств, самоубийств, разрушенных замков и разбитых сердец у них ничего нет. Почему не позволяется умершим артистам являться и давать нам представления? Сколько, думаю, умерло комических артистов. Отчего бы им не приходить повеселить нас?

Веселый человек смотрит на смерть с большой тревогой. Что ему делать в стране призраков, где для него нет места? Представьте себе прибытие в эту заоблачную страну обыкновенного, средней руки бывшего обитателя земли. Он вступает туда в сильном нервном возбуждении, чувствуя себя таким маленьким и ничтожным, как некогда чувствовал в день своего поступления в школу. Призраки окружают его толпой и спрашивают:

– Как ты попал сюда? Убитым?

– Нет, кажется, меня никто не убивал… впрочем, не знаю, – лепечет в ответ растерявшийся вновь прибывший.

– Так значит, самоубийцей?

– Тоже нет. Насколько могу припомнить, у меня началось с боли в печени.

Призраки сильно разочарованы. Вдруг кому-то из них приходит в голову блестящая догадка, что, быть может, это убийца. Такая догадка призрака заинтересовывает всех его сотоварищей, и они просят вновь прибывшего хорошенько порыться в памяти: не совершил ли он сам убийства, но, как он ни старается, так и не может припомнить, совершил он убийство или нет. Тогда его спросили, не совершил ли он еще какого-нибудь преступления, благодаря которому преждевременно попал к ним. Тоже нет.

Так на что же он нужен в стране призраков! От него отвертываются и предоставляют ему исчезнуть в толпе таких же, как он, неинтересных посредственностей, осужденных безысходно печалиться о своем напрасно проведенном существовании на земле. Только виновные в каком-нибудь преступлении имеют вес в стране призраков. Остальные вечно остаются там в пренебрежении и забвении.

Я также мало удовлетворен и теми духами, которые, как предполагаю, возвращаются к нам, чтобы сообщаться с нами посредством трехногих столов. Я не отрицаю возможности существования духов и даже готов оставить за ними исключительное пользование трехногими столами. Но не могу не сказать, что способ общения посредством этих приспособлений довольно тяжелый и неудобный. Удивляюсь, что они во столько времени не сумели придумать какой-нибудь более усовершенствованный способ общения с нами. Мне кажется, что они сами очень стеснены своим старым способом. Могу представить себе, как должен утомляться даже самый терпеливый дух, когда ему приходится рассказывать по буквам длинные истории! Но, повторяю, готов признать необходимость трехногих столов; мало ли по каким непонятным нашему ограниченному уму, причинам духи не могут обойтись без этих чудодейственных столов.

Я готов мириться и с человеческим медиумом. Обыкновенно обязанность медиума выполняется какою-нибудь дамою, лишенною предрассудков, но склонною к разным экстравагантностям. Бывают, впрочем, и мужские медиумы, в большинстве случаев обладающие грязными ногтями и пахнущие дешевым пивом. Положим, по-моему, было бы гораздо проще, если бы дух сообщался со мною непосредственно, мы тогда лучше поняли бы друг друга. Но как уверяют, в медиумах есть что-то особо притягательное для духов. Может быть; не смею спорить о том, чего не знаю наверное. Самое же главное мое недоумение состоит в том, что духи всегда представляются очень плохими собеседниками. У них совсем нет уменья вести интересный разговор. Покойный профессор Гёксли, одно время занимавшийся этим вопросом, после полудюжины сеансов высказался так: «За мои грехи я осужден выносить общество живых дураков, и я поневоле покоряюсь. Но тратить целые вечера на общение в темных помещениях с дураками мертвыми я положительно отказываюсь».

Сами спиритуалисты сознаются, что получаемые ими через стол сообщения очень неважного свойства, но объясняют это тем, что они, спиритуалисты, пока еще не в состоянии добиться привлечения духов высшего порядка. Почему это так, почему духи высшего, или, вернее, высших степеней развития, не желают иметь с ними ничего общего, об этом умалчивается. Как бы там ни было, но факт налицо: на так называемые «сеансы» всегда являются духи только низших разрядов. Спиритуалисты, впрочем, уверены, что с течением времени будут являться и высшие духи. Мне же кажется, что мы этого не скоро дождемся, потому что сами всячески отпугиваем от себя все высшее.