Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым - Джеймс Холлис

Итак, перебирая черепки исторически заряженных образов, какой мы выберем критерий, чтобы сверять свои находки, насколько те окажутся созвучны нашему сердцу? Это не может быть одно лишь признание со стороны традиционных институций. Не стоит их принимать также потому только, что наша семья или этническая традиция признает и принимает их. Мы признаем эти образы своими лишь в том случае, если они обращаются к нам, если их голос находит ответный отзвук внутри нас. Если такой резонанс – некое созвучие подобного с подобным в скрытой гармонии – происходит, тогда мы знаем, что этот образ в чем-то значим для нас. Мы это просто чувствуем. Никакое усилие воли, никакое напряжение веры сами по себе не способны вызвать такой резонанс. Когда дух покинул свое прежнее обиталище, никаким усилием не заставить его вернуться обратно. Порой, даже сами не понимая почему, мы чувствуем некое душевное движение, подтверждение того, что дух – здесь и рядом.

Однако по здравому размышлению становятся очевидны три основных момента. Первое – то, что вечные вопросы предстают перед нами постоянно, хотя и в различных обличьях и упорно пытаются определять ценность нашей жизни независимо от того, осознаем мы их или нет. Второе – те, кто прошли этим путем до нас, ощущали глубины жизни в формах, которые способны или не способны найти ответный отклик в нас. И мы просто обязаны перед ними, да и перед собой тоже провести свое исследование серьезно. И третье – наша культура позорно не справляется с тем, чтобы поставить эти вопросы, углубив тем нашу человечность и придав вес и значимость нашему путешествию. И этот последний факт нельзя расценивать иначе, как измену величию души и, следовательно, как обман индивидуального со стороны коллективного.

Эта проба на отзвук исключительно важна для обретения зрелой духовности, которая несет в нашу жизнь глубинную связь и смысл. Как мы уже видели, большинство, если не все из наших ценностей, навязывается духом времени, гендерными ролями, экономическими моделями, психодинамикой семьи происхождения. Порой эти ценности могут действительно находиться в полном согласии с замыслами нашей души, но чаще всего о них нельзя этого сказать. Да, как мы все помним, ребенок не имеет права голоса, он несамостоятелен и зависим и, следовательно, вынужденно подчиняет истину своей внутренней жизни требованиям и моделям жизни внешней. Любой внутренний протест, каким бы он ни был, в этом возрасте зачастую не удостаивается внимания, пока со временем не получается так, что мы забываем о том, что некогда знали или чувствовали. Только когда боль становится нестерпимой или же нам посчастливится в этой жизни настолько, что мы сможем найти другие примеры, другие разрешения (да и то лишь тогда, когда обретем способность самим позаботиться о себе), можно начинать работу по возвращению права на собственную жизнь и собственную историю. Как мы помним, основная характеристика современной эпохи – то, что ответственность за выбор ценностей сместилась от племени и институций непосредственно к личности. Это привилегия, но одновременно и ответственность.

Когда принцип резонанса, иначе говоря внутреннего подтверждения, в противоположность внешнему авторитету принимается как надежнейший из проводников к жизни, отвечающей требованиям души, тогда нам ничего не остается, как стать психологами по жизни. Мы переживаем метанойю, трансформацию сознания, признавая тем самым, что в действительности представляем собой существа духовные, которые волею судьбы облечены в материальную форму в век материального. Мы, живущие в современную эпоху, привычно считаем, что избавились от древних энергий или научились управлять ими, однако те трансформировались в бессознательном и стали виртуальными божествами. Юнг поясняет: «Все века перед нами верили в богов в той или иной форме. И только беспрецедентное оскудение символизма дало нам возможность заново открыть богов уже как психические факторы, другими словами, архетипы бессознательного… Все это было бы совершенно излишне для эпохи или культуры, наделенной символами»[49].

И что бы там ни показывали социологические опросы, утверждающие, что религиозность в Америке переживает небывалый подъем, тем, что действительно способно максимально мобилизовать и направить энергию, остается не традиционная религия, а ее обесцененные суррогаты: экономика, власть, материальный достаток, гедонизм и массовые развлечения. Мы все, сознаем это или нет, остаемся Homo religiosus. Как метко заметил теолог Пауль Тиллих, нашу религию стоит искать в том, о чем мы проявляем наибольшую заботу. Из этого, добавим мы, со всей неизбежность вытекает, что наша религия де-факто открывается в том, во что мы вкладываем свои глубочайшие энергии. Для многих она откроется в экономической одержимости, полностью овладевшей их душами. Для других она даст о себе знать неврозами, возможно, попытками любой ценой снискать одобрение других. Снова же Юнг указывает на самую суть проблемы, говоря:

И вопрос даже не стоит так: религия или не религия, но какого рода религия, будет ли она способствовать дальнейшему развитию человека, полнейшему раскрытию его неповторимых человеческих сил, или парализует их… Мы можем интерпретировать невроз как приватную форму религии, в частности как регресс к примитивным формам религии, вступивший в конфликт с официально признаваемыми моделями религиозной мысли[50].

Даже тот, кто исповедует осмысленный комплекс религиозных воззрений и практик, может по большому счету быть не в ладу с собой, если на бессознательном уровне эти ценности не более чем навязанные извне, или облегчающие участие в коллективном, или служащие «тревожному менеджменту», или просто следствие духовной лени. Мы можем до такой степени не знать самих себя, что большинство из того, что мы исповедуем, в действительности окажется неисследованным суррогатом или привнесенной ценностью. Факт остается фактом: многие из нас страдают от невыносимой вины, наложенной традициями. Это печальный, но повторяющийся пример религиозного конструкта, способного порождать лишь неврозы. Фактически, часто бывает так, что те сознательные ценности, которые мы воспринимаем, которыми дорожим, представляют собой апотропическую защиту от зла, рациональное истолкование психологических травм, бегство от ужасов одиночеств, или невольное признание того, что нас пугает перспектива жить своей жизнью, не равняясь на внешний авторитет.

Вдумчиво исследовать свою культурно обусловленную религиозную жизнь – это ни в коем случае не означает принижать великие мировые религиозные традиции. Не будем забывать, что нам предстоит перебрать их все, с серьезным намерением отыскать те фрагменты, которые обращаются напрямую к нам. Эти великие образы по-прежнему заключают в себе невероятную связующую и целительную силу. И все же каждый из нас должен совершить это открытие сам и для себя. В поэме «Плащ» У. Б. Йейтс рассказывает, как из переплетенных лоскутков множества мифических традиций он соткал себе плащ, чтобы укрыться под ним от холода современной эпохи. Уильям Блейк говорил, что может разглядеть вечность в песчинке, и лично мне эти его слова ничуть не кажутся преувеличением. И если вы или я не способны на что-то подобное, значит, нам нужно найти свой собственный способ, чтобы прочитывать поверхностный мир, подмечая те потоки, которые струятся в его глубине. Процесс этот – не психологизирование, иначе говоря, не сведение всего лишь к субъективному опыту, но признание того, что без этой субъективной информации едва ли что-то в конечном итоге будет обладать реальностью для нас, как бы сильному Эго или нервозному коллективному самообольщению не хотелось бы выдать его за правду. Это трудное решение отчетливо выражено в словах Юнга:

Я обнажаю вещи от их метафизической оболочки с той целью, чтобы сделать их объектами психологии. Таким образом я смогу <…> открыть психологические факты и процессы, прежде находившиеся за завесой символов и непостижимые для меня. Возможно, поступая так, я следую по стопам верующего и, возможно, получу сходные переживания. И если там, за всем этим, ждет меня нечто непередаваемо-метафизическое, оно получит наилучшую возможность предстать предо мной во всей своей красе[51].

Вот о чем в данном случае ведет речь Юнг – что «истина» внутри образа может быть истинной для нас только в том случае, если она станет психологическим фактом, то есть внутренне осознаваема и переживаема нами. Так всегда было и есть – Юнг лишь делает более понятным тот процесс, благодаря которому образы обретают святость или, наоборот, теряют свою энергию. Богатство, власть, даже физическое здоровье можно воспринимать как артефакты культуры, олицетворяющие бессознательную религиозность по той причине, что они у многих и многих людей активируют психологическую реакцию. «Следовать по стопам верующего», как это называет Юнг, – процесс, которым первоначальные образы религиозной традиции могут заново раздуть пламя в душе современного человека. С другой стороны, может и так оказаться, что тот образ, найденный вами, уже давно мертв. Что ж, грустно, если так, однако это все же лучше, чем жить, привычно соблюдая верность прошлому, которое ничего не привносит в вашу теперешнюю цельность. Да и кто сказал, что продолжать бессознательно служить образу из прошлого не есть древнейшая из религиозных ересей – идолопоклонство! Такое идолопоклонство нередко способно утешить Эго, но всегда будет оставаться помехой вечному обновлению задачи души.