Заводная девушка - Анна Маццола
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже при тусклом свете лампы было видно, что мастерская находится в хаотичном состоянии. Мадлен вспомнила, сколько раз она просила позволить ей прибраться в мастерской, но получала категоричный отказ. На столах валялись бумаги вперемешку с инструментами. Однако никаких новых изделий Мадлен не увидела. Никаких механических чудовищ, поджидавших ее в сумраке. Она принялась лихорадочно шарить по шкафам, просматривать бумаги, выдвигать ящики бюро. Искала любой намек на королевский заказ, но находила лишь наброски, в которых ничего не понимала, россыпи колесиков, штырьков и шестеренок, а также письма. Ей попался тщательно сделанный рисунок руки, на котором были помечены все кости и сухожилия. Рядом лежали моток веревки и проволока. Один ящик был доверху набит пустыми стеклянными бутылками. На столе лежал кусок какого-то материала, напоминающего кожу. Наверное, Рейнхарт его сушил. Может, они с Лефевром прячут свое детище в другом месте? Вот только где?
И вдруг раздалась негромкая барабанная дробь, словно кто-то стучал по деревянной поверхности. Звук исходил из пределов мастерской. У Мадлен снова заколотилось сердце. Она пошла на звук и остановилась у шкафа, который уже просматривала, не найдя ничего примечательного. Рейнхарт хранил там разную чертовщину для своих затей. Трясущейся рукой Мадлен выдвинула ящик, откуда слышался звук. Со дна, вращая странными блестящими глазами, на нее смотрело механическое существо, собранное из кусков металла. Обезьянка или что-то похожее на обезьянку; модель, на которой Рейнхарт упражнялся. В одной руке обезьянка держала маленький деревянный барабан, а другой колотила по нему палочкой. Должно быть, роясь в шкафу, Мадлен запустила механизм. Ей захотелось, чтобы чертово создание прекратило барабанить. Наверное, обезьянка принадлежала к ранним поделкам Рейнхарта. В ней не было ни красоты, ни изящества, и она явно не предназначалась для развлечения знати. Скорее детская игрушка, причем довольно грубая. Дождавшись, пока кончится завод, Мадлен вернула обезьянку в ящик и закрыла шкаф.
* * *
На следующий день, принеся хозяйке выглаженное белье, Мадлен застала Веронику сидящей на кровати в уличной обуви.
– Мадемуазель Вероника, вы вернулись с урока? Я не слышала, как подъехала карета.
– Я решила пройтись пешком, – ответила Вероника, мельком взглянув на горничную. – Идти совсем недалеко, а мне полезно подышать свежим воздухом.
Мадлен не заметила, чтобы прогулка благотворно подействовала на Веронику. Выглядела она бледной, под глазами проступали синие жилы, губы потрескались, а сама она дрожала.
Мадлен открыла шкаф, чтобы убрать принесенное белье.
– Мадемуазель, вы совсем продрогли. Принести вам чего-нибудь согревающего? Может, молока со специями?
– Нет.
– Тогда кофе?
– Нет, спасибо, – ответила Вероника и отвернулась.
– У вас что-то…
– Ничего.
Резкий тон Вероники отсекал дальнейшие вопросы и как бы говорил: «Не лезь не в свое дело». Мадлен обдало холодом. Ей стало не по себе. Может, Вероника ходила к возлюбленному, одному из придворных хлыщей в атласных камзолах? Нет, тогда бы она пришла розовощекой и совсем в другом настроении. А сейчас Вероника была очень похожа на Сюзетту после визита Камиля. Мадлен молча расшнуровала и сняла с Вероники сапоги, оставив ее сидеть на кровати и смотреть в пространство. Через несколько минут Мадлен снова заглянула в комнату хозяйки. Вероника сидела все там же, подтянув колени к подбородку и обхватив себя за плечи. Мадлен постояла у двери, глядя на бедняжку и испытывая желание подойти к ней и обнять. Нет, лучше этого не делать.
Весь день Мадлен было не до Вероники, и в комнату хозяйки она зашла только вечером, чтобы расстелить постель. Вероника по-прежнему оставалась тихой и отрешенной. Огромные глаза, бледное лицо, пальцы, теребящие нижнюю губу. Мадлен молча застегнула на ней ночную сорочку с перламутровыми пуговками, красиво переливавшимися в пламени свечей.
– Может, расскажете, что вас тревожит? – не выдержав, спросила Мадлен. – Что бы это ни было, я сохраню в тайне.
Вранье, снова вранье, но Мадлен очень хотелось, чтобы так оно и было.
Вероника сидела перед зеркалом. Судя по выражению ее лица, она хотела что-то сказать, но передумала и покачала головой:
– Мадлен, не стоит обо мне беспокоиться. Я весь день помогала отцу и Лефевру, а голова была занята кучей разных мыслей.
Мадлен стала заплетать волосы Вероники в косу. Это занятие доставляло ей удовольствие. Какое-то время обе молчали. «Может, к хозяйке подбирается король?» – подумала Мадлен, а потому сказала:
– Если кто-то заставляет вас делать то, чего вам не хочется…
Произнеся эти слова, Мадлен осеклась. Какой совет она даст девушке, если ее саму почти всю жизнь заставляли делать то, что вызывало у нее ненависть?
– Мадлен, я делаю то, что должна делать. Как и все мы. Есть работа, и мы ее выполняем.
– Вероника, а чем сейчас занят ваш отец? Неужели вам совсем нельзя об этом рассказывать?
Вероника снова покачала головой:
– Не могу. Я поклялась молчать. – Пальцы Вероники играли с флаконом из филигранного стекла, двигая его по столику. – Тебе, Мадлен, это бы совсем не понравилось. Тебе ведь и моя кукла не нравится.
– Не кукла, а только ее глаза, – торопливо ответила Мадлен. – Дергали они меня немного, будто следили за мной. От этого кукла казалась мне живой.
Вероника посмотрела на нее через зеркало:
– Да, это касается черты между жизнью и смертью. Наверное, ты не напрасно насторожилась. А теперь мне пора ложиться, – сказала девушка и отвернулась.
– Я могу вам хоть чем-то помочь? Хоть что-то сделать?
Вероника мотнула головой. Мадлен вдруг обняла ее за плечи, как часто обнимала Сюзетту:
– Не стану вам докучать, мадемуазель. Я всегда рядом. Если что-нибудь понадобится, смело зовите. Вы же знаете: я всегда откликнусь.
Вероника повернулась к ней. Мадлен увидела слезы, блестевшие в изумрудных глазах хозяйки.
– Спасибо, Мадлен, – сказала она, сопроводив слова коротким кивком. – Честное слово, сейчас ты ничем не можешь мне помочь.
Мадлен медленно спустилась
