Гранд - Януш Леон Вишневский

Бар был полон людьми. Они сели на заранее заказанном диване у стены. Молодая официантка, которая уже несколько последних визитов оказывала ему повышенное внимание и угощала дармовыми напитками, тут же принесла два бокала его любимого греческого коньяка. И смерила презрительным взглядом Агнешку. Он оглядывался по сторонам. На диванчике рядом с входом, у столика, усыпанного исписанными листками бумаги, сидел лысый мужчина в слишком тесном твидовом пиджаке и пестрой рубашке. Он смотрел на монитор ноутбука и нервно постукивал мобильным телефоном о край столика. Через некоторое время около него появилась невысокая стройная женщина. Мужчина вскочил, поцеловал ей руку и пригласил присесть на диванчик. Женщина вытащила из сумки блокнот. Они начали разговаривать. Она что-то записывала время от времени, он рылся в бумажках, лежащих на столе, иногда считывал что-то с экрана компьютера. Он все время поднимал голову и оглядывал зал. Меньше чем через час женщина положила перед ним пачку документов. Он читал их молча, иногда поднимая голову и задавая вопросы. Потом вытащил из кармана ручку и расписался в тех местах, в которые она ткнула ему пальцем.

Глядя на них, Шимон ни секунды не сомневался, что за этим столиком происходит сейчас заключение договора, на котором он заработает много денег. И внезапно он почувствовал в душе какое-то неведомое доселе отвращение. Вот он сидит с проституткой, которая за деньги готова разыгрывать перед ним жалкую пародию на брачный танец, рядом совсем другая женщина тоже занимается проституцией, правда, иначе, иным образом, но она тоже продает себя и свое время, свои мысли и знания, чтобы удовлетворить мужчину, которого скорей всего презирает.

Это случайность, что в сделке участвует именно женщина, с тем же успехом это мог быть и мужчина, думал Шимон. Однако получалось так, что в последнее время вся его, Шимона Ксенбергера, жизнь строилась на унижении и использовании женщины. Он никогда этого не хотел. Он вообще долгое время женщин идеализировал. Мать он обожествлял – она была его единственным другом, учителем, авторитетом. Отец же был только караульным, которого он боялся. У него всегда вызывало боль полное подчинение матери своему мужу. Он искал женщин, похожих на нее, а когда находил – пытался стать противоположностью отца. Сочувствующим, деликатным, прислушивающимся к тому, что они говорят. Когда появилась Берит, красивая, умная, уверенная, он влюбился без памяти. Она его буквально ослепила. Он не мог сопротивляться ее блеску. И не заметил, что на самом деле она проститутка. Из всех девок, которых он знал – а знал он их более чем достаточно! – Берит была самая рафинированная. После «польского цунами на острове Самуи» он только укрепился в своем мнении, что только женщины, которых он может купить и которых не будет любить, не причинят ему боли. Когда однажды ночью он разговаривал об этом с психологом из своей консультации – в шведских консультациях психотерапевты работают сутками, так же, как и дантисты, ортопеды и акушерки, – после идиотского вояжа во Вроцлав он узнал, что представляет собой типичный случай «синдрома Иова». Чем сильнее наказывала его судьба, тем упорнее он идеализировал богиню, которая была причиной его несчастья и испытывала его на прочность. Однако одновременно с этим он упорно пытался себе внушить, что никакой богини не существует, что все богини на самом деле «посланные сатаной шлюхи». Это противоречие – так объяснял психолог, прекрасно ориентирующийся в библейских историях, – приводит к разнообразным расстройствам. Самое распространенное из них – желание мстить всем женщинам. Наиболее обычным его проявлением является стремление унизить женщин – часто подсознательное, низвести их до роли проституток. Для тех, кто страдает такими расстройствами, типично следующее: окружение себя множеством женщин, обычно молодыми, демонстрация своей самцовости и недюжинной потенции на каждом шагу. Так же как и своего рода наказание таких женщин «полной и однозначной потерей сексуального к ним интереса, а вам это свойственно». Женщины, которых не хотят, страдают намного больше, чем те, которых не любят. Биология имеет и всегда будет иметь огромный перевес над «придуманными мемами так называемой любви». Люди являются единственными животными, которые считают, что «спаривание должно быть основано на каком-то чувстве, и вы слишком трепетно к этому относитесь; ваша импотенция – это тоже своего рода месть женщинам; чтобы быть мужчиной, вам необходимо любить, ваш поникший пенис мстит вместе с вашим разумом…»

Шимон встал и пошел к бару. Купил бутылку водки и взял ее в номер. Он хотел побыть один. Он выключил телефон, включил телевизор, лег на кровать и пил прямо из бутылки. Когда начало темнеть, он вышел из отеля. На пляже разделся и вошел в воду. На Самуи они вечерами ездили на скутере на пляж и вот так же плавали в темноте. Поплавав, он вернулся по пляжу за одеждой. Через сад прошел к отелю. Перед дверями его номера стояла молодая женщина, похожая на Агнешку. Он молча прошел мимо нее.

Переночевал он в первом же пансионе, который нашел. Утром вернулся в «Гранд», в номере упаковал свои вещи и сошел вниз на завтрак. На лестнице его толкнул какой-то бегущий на ощупь мужчина и крикнул ему что-то по-русски. После завтрака Шимон аннулировал на ресепшен свой авиабилет до Стокгольма на вторник – он не хотел оставаться здесь до вторника. Он поехал на такси до Гдыни, сел на лавку в терминале и стал ждать вечерний паром до Карлскруны…

–

Йоахим Мария Покута всю свою жизнь был несовершенен, и неосуществленное стремление к совершенству сжирало его изнутри, как злокачественная опухоль с метастазами в мозгу. Он прекрасно отдавал себе в этом отчет, когда несколько недель назад в Иванову ночь заперся на чердаке своего дома в Торуни и, прихлебывая вишневку из горла, листал альбомы семейных фотографий. При этом слушал в наушниках Dire Straits, Pink Floyd, Высоцкого и Вангелиса. Он был на L-дофе, амантадине, пропранололе и этаноле из вишневки. Болезнь Паркинсона у него обнаружили, когда ему было сорок девять лет.

Теперь ему почти шестьдесят. Если говорить вообще – ему грех жаловаться, бывает и хуже. Йоахим вполне в состоянии еще пока несколько секунд удерживать бутылку у губ. Его по-настоящему изводит дрожание конечностей, слабость и неловкость движений и то, что иногда лицо у него становится похоже на маску, а еще нарушение обоняния, обильное потение и это омерзительное слюноотделение. Но он все еще в состоянии обслуживать себя сам, и ему удается все это скрывать. Он научился. Он всегда учился быстро и хорошо. Единственное, с чем он не справлялся, – это ужасная дизартрия. Он говорил как будто с набитым ртом, непонятно, глухо. Как пьяница около будки с пивом. Он перестал разговаривать с женой и детьми, когда заметил, что своим блеянием может только вызывать у них смех.

«Дизартрию, черт ее дери, нельзя победить», – так сказал ему один почитаемый как гуру неврологии профессор из Гданьска. Но Йоахим, сам профессор, другим профессорам принципиально не доверял. Много недель вечерами, когда все уже отправлялись по домам, он закрывался в своем офисе в университете и часами повторял слово «курва», наговаривая его на диктофон, а потом слушая. Как он ни старался, получалось все равно «кулва». А в последнее время еще хуже: «кулва» превратилась в «гулва» или даже в «хулфа». С гласными он справлялся, а вот согласные, как правило, терялись. И что интересно – происходило так только тогда, когда он говорил по-польски. А когда он пел своих любимых «Флойдов» или Кокера по-английски – со словами и звуками не случалось ничего ненормального. Они выходили из его уст красивые, как и надо, и гласные, и согласные. Такие, как раньше, в счастливое время до Паркса, потому что так он называл свою болезнь.

Ксения…

Они занимались любовью в снегу, в бане, в Байкале. У нее были раскосые глаза, которые никогда не плакали. С ней он забывал себя. Он любил ее. Он забывал о жене в Польше, забывал о данных ей клятвах, только о детях не забывал. Если бы не Марцин и Марыся – он бы точно не вернулся в страну. Байкал огромный. У него было много времени, чтобы забыть. В аэропорту Иркутска Ксения сунула ему в руку бутерброды. На дне бумажного пакета был зеленый мох и несколько ракушек с берега Байкала. И записка: « Береги себя. Буду ждать. Твоя Ксюша».

Он любил ее. Любил, как ни одну другую женщину в жизни больше не любил. И он больше никогда не ездил на Байкал. Потому что у него были Марцин и Марыся. Но он никогда не забывал ее…

Если бы не русский, который он так старательно и терпеливо изучал, ничего этого не случилось бы. По-русски, кстати, он тоже, несмотря на Паркса, не блеет. И это очень странно. Он говорил об этом гданьскому неврологу. Начал по-польски, но в какой-то момент перешел на английский, а закончил по-русски. И не было у него во рту каши при этом! Но этого придурка это вообще никак не заинтересовало. Никак. А ведь должно было бы. Даже больше как ученого, чем как врача. Йоахим имел свою собственную гипотезу на этот счет. Он считал, что Паркинсон повредил ему нейроны в той части мозга, которая отвечает за родной язык, то есть польский в данном случае. А выученные английский и русский находятся в других его отделах. И Паркс, видимо, до них еще не добрался. Но это вопрос времени. И он знал об этом. В конце концов томография его мозга будет выглядеть как сажа в черном ведре в темном подвале жилища слепца. Его черная субстанция (substantia nigra), когда ее сожрет Паркинсон, будет черной не только по названию. Она будет как чернейшая черная дыра в его черепе.