Когда цветут камни - Иван Падерин

«Что ж поделаешь, — подумал в тот час Бугрин, — без ревности любви не бывает: все они любят свое дело, свои армии, своих солдат».

Но вот началось наступление, и армия, наносящая главный удар, наткнулась на жесткое сопротивление.

Первые шаги по кратчайшему пути к Берлину убедили Бугрина, что путь этот будет более долгим и трудным, чем на вспомогательных направлениях.

По сведениям и донесениям становится все яснее, что взятие Зееловских высот по намеченному плану будет стоить большой крови, что надо на ходу перестраиваться.

К полудню Бугрин сдвинул главные силы армии вправо на развитие успеха правого соседа, а в направлении «дылды с кулаком», перед которой залегли части дивизии Россименко, решил провести дополнительную артподготовку и штурмом вышибать противника с ключевых позиций.

По сигналу «К штурму» подтягивался к подножию высоты и полк Корюкова.

После «аккордного» залпа двух полков «катюш» и орудий большой мощности высота затряслась, как омет неслежавшейся соломы возле работающей молотилки.

— Русская артиллерия начала повторную обработку нашей высоты, — проговорил немецкий генерал, начальник наблюдательного пункта, обращаясь к чиновнику в гражданском мундире.

Немец в штатском, взглянув на железобетонный потолок, продолжал прохаживаться по ковру, прихрамывая. Низенький, щуплый, с седеющими бровями над впалыми глазами, он делал вид, что не обращает никакого внимания на учащающиеся толчки: надо было показать пример выдержки и глубокой веры в неприступность обороняемых рубежей.

Это был Геббельс. Прибыл он сюда по поручению Гитлера — поздравить генералов, офицеров и солдат с успешным отражением наступления русских на Зееловские высоты. Духовный воспитатель нацистов взялся выполнить это поручение и сейчас делал все, чтобы окружавшие его генералы, в том числе прибывший с ним начальник генерального штаба Кребс, поверили ему: «Русские к Берлину не пройдут».

Наблюдательный пункт был хорошо замаскирован. Смотровые люки закрывались стальными плитами, железобетонные колпаки могли выдержать прямое попадание самого крупного снаряда. Можно было спокойно пить кофе, не опасаясь за свою жизнь даже в тот момент, когда на высоту пикировали бомбардировщики, сбрасывая сотни фугасных бомб.

Геббельс выслушал доклад о том, что русские выбросили «почти весь запас снарядов и бомб» на первую линию обороны, где были оставлены лишь небольшие группы прикрытия, и что немцам удалось обмануть русских и сохранить основные силы, которые отведены на вторую линию обороны — на Зееловские высоты. После этого Геббельс попросил провести его к стереотрубе. Он хотел взглянуть своими глазами, что делается перед высотами, там, как доложили ему, русские войска остановлены и будут разгромлены.

— Пока не кончится эта ужасная канонада, наблюдать поле боя невозможно, — дерзнул остановить его начальник наблюдательного пункта.

— Нет, я должен сейчас же доложить фюреру все, что увижу собственными глазами, — возразил Геббельс.

Вместе с Кребсом он поднялся по лестнице под бронированный колпак наблюдательной площадки. Тотчас же туда подали телефон. И вскоре Геббельс связался со ставкой Гитлера.

— Мой фюрер! Русские остановлены у подножия Зееловских высот. С нами бог… Наши храбрые воины готовы, мой фюрер, выполнить свой долг до конца… Русские будут разбиты.

Наблюдая за полем боя, высокий и тощий генерал Кребс согнулся в три погибели. Видно, он подметил значительно больше, чем Геббельс, и понял, что еще рано говорить о том, что русские остановлены и будут разбиты. Его покоробили хвастливые слова Геббельса. Это был старый генерал, который придерживался правила: «Хвастливое вранье на поле боя хуже предательства». Он хотел служить Гитлеру верой и правдой до конца. Недавно во время налета советских бомбардировщиков на Цоссен, где размещался генеральный штаб, Кребс был ранен в щеку, но не покинул свой штаб. Это он, Кребс, узнав о том, что окруженная между Доном и Волгой трехсоттысячная группировка немецких войск осталась без хлеба и мяса, предложил всем офицерам главного штаба сухопутных войск сидеть на голодном пайке до конца Сталинградской трагедии, и сам в те дни ел только ту пищу, какую получали солдаты армии Паулюса. Голод в штабе сухопутных войск длился больше месяца.

Когда Геббельс кончил разговаривать с Гитлером, генерал Кребс посоветовал повернуть стереотрубу влево.

— Посмотрите, доктор, внимательно посмотрите на это движение слева…

Геббельс припал к окуляру, повернул трубу влево, вгляделся и качнул головой:

— Ничего не вижу. Дым, дым.

— А там, за дымом?..

Старый генерал опытным глазом уже разглядел огромное количество войск и техники, передвигающихся под покровом дыма и пыли.

— Волнами движутся, волнами.

— Какие волны?.. Вам мерещится. Ничего не вижу.

И было трудно понять, притворяется Геббельс или в самом деле ничего не видит.

— Господин доктор, прошу обратить внимание: левее Заксендорфа, возле фольварка и далее, вдоль рокады, движутся кусты. Из-под кустов пыль и выхлопная копоть. Это танки. Их тысячи. Это девятый вал!

Геббельс резко оторвался от стереотрубы, приподнялся на носок здоровой ноги и, едва дотянувшись до седого виска Кребса, процедил сквозь зубы:

— У вас лихорадка, генерал, у вас температура. Примите двойную порцию кофеина и ложитесь в постель или…

— Я солдат, — напомнил Кребс, — солдаты с поля боя здоровыми не уходят.

— Что?! — возмутился Геббельс, но, прочитав в глазах Кребса железную решительность, смягчился: — Дайте мне другую оптику.

Кребс молча повернул к нему окуляры своей трубы.

Через полчаса они спустились вниз.

— Срочная депеша! — осипшим голосом сообщил убежавший генерал с повязкой на шее. В руках у него была какая-то бумажка. — Русские танки ворвались в Зеелов!

— Что вы сказали? — переспросил Геббельс, будто не поняв случившегося.

— Русские ворвались в Зеелов, — повторил генерал.

Геббельс презрительно взглянул на него и сказал:

— Передайте солдатам Зееловского гарнизона: фюрер поздравляет их с победой.

Кребс молча взял из рук генерала бумажку и сделал несколько пометок на своей генштабовской карте.

Вслед за генералом на наблюдательный пункт ввалился тучный полковник в окровавленном мундире. Кажется, он ничего не видел, глаза у него были залиты кровью.

— Гарнизону Франкфурта угрожает окружение, — произнес он задыхающимся голосом.

— Что? Повторите! — потребовал Геббельс, глядя на полковника.

Тот перевел дыхание и уже более спокойно повторил:

— Гарнизону Франкфурта угрожает окружение.

Помолчав, Геббельс ответил:

— Я восхищен вашей доблестью. Передайте солдатам героического Франкфурта личную благодарность фюрера. Идите. — И, кивнув на выходную дверь, повторил: — Идите!

Когда полковник вышел, Геббельс и Кребс, захватив карту, снова поднялись к стереотрубе. Пока Геббельс присматривался к полю боя, Кребс водил длинным сухим пальцем по карте со свежими пометками, нанесенными несколько минут назад по сводкам, поступившим с различных участков обороны Франкфурта и Зеелова.

Затем он сказал:

— Доктор, посмотрите на карту. Полковник Шмидт прав: гарнизон Франкфурта может остаться в окружении.

Геббельс криво склонил голову над картой и, вероятно ничего не поняв, пощупал лоб Кребса:

— Лечиться, лечиться вам надо…

— Тогда вглядитесь еще раз в стереотрубу! Дым рассеялся, — не смутившись, сказал Кребс.

— Да, да, теперь я что-то вижу, — примирительно произнес Геббельс и, подумав, взял из рук Кребса карту. — Спасибо. Теперь… Да, да. Идите и лечитесь.

— Отставка?

— Нет. Это не в моей власти. Как решит фюрер.

— Я служу Германии, фюреру и готов умереть смертью честного солдата.

— Тогда извольте вести себя по-солдатски.

Кребс, подперев костлявыми руками виски, присел за столик.

А Геббельс продолжал крутить стереотрубу вправо и влево. И вдруг будто окаменел. Он увидел тяжелый русский танк, вынырнувший из лощинки. Танк двигался по косогору вдоль траншеи второго яруса. За танком бежали небольшие группы солдат.

Оптика обманчиво приблизила к нему передний край, и Геббельсу, вероятно, показалось, что он находится чуть ли не в самом центре боя. Он отчетливо видел, как вдоль траншеи отступали немецкие солдаты.

— Почему не бьют по танку пушки?! — возмутился Геббельс.

Он не понял, что русский танк вошел в мертвое пространство, и огонь противотанковых орудий, установленных на высоте, теперь бесполезен: от фаустников танк был защищен огнем автоматчиков штурмового отряда, который ворвался внутрь многоярусной обороны косогора; немецкие солдаты, засевшие выше, не могли вести по отряду огонь, потому что боялись поразить своих же, а те в свою очередь не могли повернуть оружие и начать пальбу, потому что фактически начался бы бой между своими: траншея против траншеи.