Людовик XIV, король - артист - Филлип Боссан

Наконец, если захотят, по контрасту, узнать о теплых личных отношениях, которые, вопреки застылости этикета, связывали короля и любимого им художника, выраженных первым в некоторых столь кратких фразах, секретом которых он владел, вот одна такая фраза. Сухость публично сказанных слов в совершенстве выдает здесь очевидность эмоций двух собеседников. Известно об ужасающей эпидемии, от которой в 1711 году один за другим умерли Великий Дофин — Монсеньор — герцог Бургундский и все потомки Короля-Солнца (41), кроме маленького Людовика XV; известно о подавленном состоянии короля, на глазах которого угасал его род. Две дочери Делаланда, очень любимые отцом, певшие в капелле, о чьих восхитительных голосах говорят нам все мемуары, умерли в ту же злосчастную неделю, что и дети и внуки короля:

«Через несколько дней после смерти своих дочерей господин Делаланд появился перед королем, не смея приблизиться к Его Величеству из страха напомнить ему о потере сына, которую тот только что понес, но король был так добр, что подозвал его и сказал: "Вы потеряли двух достойнейших дочерей, я потерял Монсеньора". И, указывая на небо, король добавил: "Лаланд, нужно покориться"».

 «Эсфирь»

Итак, именно духовная музыка становится после 1685 года средоточием художественного творчества. Именно в этой области умножаются шедевры, не только Мишеля-Ришара Делаланда, но также Демаре, Куперена, Луи Маршана... Именно здесь сосредотачивается любовь к музыке, которую Людовик XIV всегда проявлял и которая нисколько не уменьшилась.

В других сферах — таких, как камерная музыка, которую старый король очень любил, — еще создавались прекрасные произведения (42). Что касается театра, то каждую неделю в крошечном, вечно временном зальчике во дворе Принцев поочередно видели то французских, то итальянских актеров, которые приезжали играть пьесы из своего репертуара.

Но поразительно, что с 1685 по 1715 годы, до смерти короля, в Версале не состоялось ни одной премьеры. Это удивляет, если вспомнить произведения, сочиненные для Версаля в прошлые годы и впервые сыгранные именно там: от «Версальского экспромта» до «Ифигении», от «Принцессы Элиды» до «Жоржа Дандена». Почему теперь такое молчание? Почему король так резко перестал быть побудителем, инициатором, подстрекателем и вдохновителем, каким он бывал когда-то, или, во всяком случае, меценатом, каким оставался столь долгое время? По безразличию? Разумеется, нет. В приступе раскаяния, когда начиная с 1694 года церковь стала горячо высказываться против комедии? Отчасти, несомненно, да. К тому же факт, что Расин с 1677 года тоже молчит. И без всякого сомнения, он молчал бы до конца, если б не обстоятельства, которые привели его к написанию «Эсфири и «Аталии», когда мы внезапно вновь видим короля, охваченного страстью к театру: пути покровительства Аполлона столь же скрытны и столь же неисповедимы, как и пути Отца нашего Небесного. И если сам Версаль молчит, то основание мадам де Ментенон Сен-Сира на начальном этапе оказалось продолжением Версаля.

Мадам де Ментенон можно назвать «первой учительницей франции», и это звание не будет незаконно ею присвоенным. В XVII веке обучение девушек в монастырях было довольно скудным, и она испытала это на себе: оттуда она вынесла страсть к образованию. Кстати, именно тщательность в воспитании королевского потомства обратила на нее внимание Людовика XIV: он ценил привязанность, которую она питала к детям (43). С того времени, как она заняла место тайной супруги, она задумала проект Сен-Сира (1684): дома, где бы получали образование девушки, благородные и бедные, какой была она сама.

Ей повезло, что в ее проекте почти равное с ней участие принял король, в 1670 году основавший военные академии для сыновей погибших или раненых на королевской службе. С самого начала Сен-Сир не должен был быть монастырем: «Ничего, что его напоминает, ни во внешних порядках, ни в одежде, ни в многочисленности служб, ни в жизни». Речь идет о светском воспитании юных девушек. Чтение, музыка, беседы, приятные манеры — все, что могло помочь им хорошо выглядеть, что было бы к месту. Нужно подчеркнуть оригинальность и новизну для 1685 года подобной программы, предназначенной для девушек (44).

Театр самым естественным образом занял здесь свое место. В Сен-Сире играли отрывки и трагедий («Цинна», «Андромаха»), и скверных пьес, написанных начальницей, мадам де Бринон. В целом подражали методу, по которому иезуиты воспитывали мальчиков: любопытно сравнить — у отцов играется «Давид и Ионафан» с музыкой Марка-Антуана Шарпантье, в следующем году в Сен-Сире — «Ионафан» Дюше де Ванси с музыкой Жана-Батиста Моро.

Именно тогда у мадам де Ментенон родилась великая идея: потребовать от придворного писателя, королевского историографа, автора «Идиллии мира» Жана Расина «род поэмы на какой-либо благочестивый или назидательный сюжет, где пение было бы соединено с повествованием, причем то и другое должно быть связано с действием, которое сообщало бы вещи живость и не могло бы наскучить. Пьеса предназначалась бы только для Сен-Сира и не показывалась бы широкой публике».

Расин колеблется. Затем у него также рождается гениальная идея: он выбирает сюжет об Эсфири. Предложить мадам де Ментенон историю бедной и прекрасной молодой женщины из гонимого племени, которую полюбил и сделал своей супругой король, вопреки ее происхождению, — какой сюжет! (45) Хорошенько осознаем, о чем идет речь: о внутреннем «развлечении» для Сен-Сира. Нет сомнений, что образцом служит большой придворный спектакль. Произведение должно быть сыграно «девочками» и спето ими на музыку Жана-Батиста Моро, почтенного ученика Люлли.

Но король интересуется Сен-Сиром — учреждением, столь дорогим сердцу его супруги. Он несколько раз приезжает сюда. Для него играют, читают, поют. Сохранились рассказы о некоторых из этих визитов и даже музыка, которой его угощали. С тактом и утонченностью проницательного придворного, каким он и был, Расин нашел сюжет и написал тонкую, нежную пьесу, точно соответствующую ситуации: прекрасную, простую, наивную, трогательную. Ошибка, в которую впадают в наши дни, — играть «Эсфирь», приглашая актеров-мужчин, а на роль Мардохея даже и мужчин зрелого возраста: роль была задумана для шестнадцатилетней девушки и для ее голоса. С участием мужчин «Эсфирь» кажется хилой и немного пресной — сыгранная подростками или молодыми женщинами, она трогательная и захватывающая. Достаточно часто отмечали, что Расин всегда писал для конкретных голосов: для Дюпарк (которая никогда не играла в «Федре») или для Шан-меле (которая не участвовала в премьере «Андромахи»).