Восхитительная - Шерри Томас

– Мои поздравления по поводу грядущей свадьбы, – сказал Генри.

Лиззи вздрогнула. Она снова совершенно позабыла о Генри, хоть он и стоял возле нее.

– Благодарю, мистер Франклин, – ответила она.

– На правах старого друга хотел бы вас предостеречь, – заявил он, взглянув на танцующих. Почти вся молодежь отплясывала полонез, лишь несколько пожилых компаньонок оживленно болтали в углах. – Знаю, потребности плоти могут диктовать свои условия, но вы должны опасаться мужчин типа Марсдена.

Лиззи надменно приподняла бровь:

– Мистер Марсден – секретарь моего жениха.

– Как удобно, – сказал Генри. – Однако Марсдену доверять нельзя. Он вами попользуется, а потом бросит.

Вот уж действительно – в своем глазу бревна не видеть!

– Благодарю, мистер Франклин. Я буду очень осторожна.

– Теперь, когда я узнал, что такое любовь, мне совсем не хочется, чтобы ваше сердечко снова разбилось, – заявил Генри исключительно серьезно, невольно скатываясь в напыщенность в ущерб искренности.

УЛиззи глаза чуть не вылезли на лоб. Влюбленный Генри остался кем был – самовлюбленным уродом. Неужели она была настолько глуха и слепа?

– Очень мило с вашей стороны, сэр. А теперь прошу меня извинить – я просто умираю от жажды.

По пути к чаше с пуншем ее несколько раз останавливали едва знакомые господа и дамы, чтобы поздравить с помолвкой. К тому времени как Лиззи добралась до стола с закусками, полонез закончился, и мистер Марсден уже стоял возле стола, угощаясь мороженым.

– Не желаете ли прогуляться по галерее, мисс Бесслер? – спросил он, когда девушка схватила со стола стакан с пуншем.

Именно то, что нужно. С галереи бальный зал был как на ладони. Заиграли менуэт. В такт музыке развевались и шуршали широкие юбки нежно-голубого и бледно-соломенного оттенков. Лиззи потягивала пунш.

– Как вы смогли пережить то, что семья от вас отказалась?

Мистер Марсден бросил на нее быстрый взгляд. Лиззи смотрела в сторону: ее вопрос носил сугубо личный характер, что не допускали правила приличия.

– Безразличие и натиск были моими помощниками, – сказал Марсден. – Но это не совсем точный ответ.

– Так что же именно вы делали?

– Мэтью рисовал портреты туристов на Новом мосту[17]. Я изучил стенографию и нашел место секретаря.

– Кто такой Мэтью? Его любовник?

– Мой брат. В Париже мы жили вместе. Мэтью и сейчас там.

Лиззи и не знала, что было двое братьев-изгоев!

– Рисовать портреты туристов и писать под диктовку – и на этом можно достаточно заработать?

– Достаточно, чтобы иметь крышу над головой и покупать хлеб. Больше ни на что не хватало.

Марсден встал спиной к перилам.

– В те годы я часто слушал симфонические концерты имеете с богатыми парижскими дамами, чтобы съесть хороший обед и спать в комнате, где не рискуешь замерзнуть насмерть.

Лиззи пришла в ужас – тем не менее она была заинтригована.

– Дешево вы себя продавали!

 Его губы скривились в усмешке.

– Нищим не приходится выбирать. Однако я всегда старался находить женщин, с которыми отправился бы на симфонический концерт и без приятного воздаяния в виде вина и хорошего бифштекса.

Лиззи снова окатило волной жара. Значит ли это, что он может спать с женщинами просто так, а не ради теплой постели и сытого желудка?

– Это правда, что двое мужчин подрались из-за вас? – поинтересовалась Лиззи. – Или вы сочинили эту историю, чтобы меня шокировать?

– Это произошло в Париже, семь лет назад, перед лицом множества свидетелей – разумеется, никто из них не признался бы, что там был. Однако случись вам встретить Мэтью, он представил бы вам красочное описание произошедшего и стал бы вас уверять, что это была битва царей – Бонапарта с Бурбоном[18]!

Лиззи вздохнула, она так надеялась в душе, что Жоржетта ошиблась.

– Но ведь это не были Бурбон и Бонапарт?

– Нет. Поэт и банкир.

– Вам... вам было приятно наблюдать за дракой?

– Приятно? – Марсден взглянул на Лиззи так, словно сомневался в ее здравом рассудке. – Нет, я до смерти перепугался. Мне было двадцать, я пробыл в Париже всего неделю. И я думал... что лягушатники-французы жалкие хлюпики, а эти двое были по шести футов росту, грудь что бочка и дикого нрава. Мне не стыдно признаться, что в ту ночь я спасался бегством. Побежал бы и сейчас, доведись мне встретить кого-нибудь из них.

Лиззи невольно рассмеялась. Несколько минут они стояли в молчании – конечно, это не назовешь молчанием старых друзей, но и чувства неловкости они не испытывали.

– Я это изведал, – сказал Марсден. – Это была тяжелая жизнь. Не важно, что я знаю о вас или думаю, что знаю, – я никогда не подверг бы вас такому испытанию.

Менуэт закончился. Танцоры разошлись. Центр бального зала опустел под приглушенный смех и шелест волочащихся шлейфов.

Он заглянул в лицо ее кошмару – бедности и одиночеству, но выжил и может говорить об этих вещах спокойно. Странно, но раньше Лиззи и не замечала, что в нем есть сила и стойкость.

– Если вы не спешите на очередной симфонический концерт – или в мюзик-холл, – нельзя ли попросить вас сопровождать меня на ужин, мистер Марсден? – услышала Лиззи собственный голос.

Марсден посмотрел на нее долгим взглядом, словно не узнавая старую знакомую, и улыбнулся:

– Ради этой чести готов вообще отказаться от музыки.

Глава 15

Почти все утро воскресенья Верити провела на благотворительной кухне на Юстон-роуд, где в холодные месяцы нуждающиеся могли получить тарелку жидкого супа и кусок хлеба. Мадам Дюран предпочитала работать здесь, чем ходить в церковь, где она сидела как на иголках, не в силах дождаться окончания службы. Бог не станет возражать, думала Верити, если вместо церкви она пойдет кормить голодных. А если станет – значит, она все равно обречена, хоть ходи в церковь, хоть нет.

Верити прихватила с собой и Марджори – они с Бекки по очереди присматривали за девушкой. Бекки брала на себя выходные вечера, а Верити – воскресенья. Они вернулись домой в середине дня. Верити приготовила для Марджори омлет – девушке требовалось съесть что-нибудь посытнее, чем жидкое варево благотворительной кухни, – и усадила ее в людской, а сама поднялась на чердак, взглянуть на себя в зеркало и хорошенько почистить платье, от которого несло репой.

Она сняла чулки со спинки и ручек кресла, куда повесила их просушить, и убрала в саквояж. Развела огонь в камине, переоделась и принялась безжалостно оттирать щеткой платье, в котором работала на кухне. Не таким уж грязным было это платье, да и ткань следовало пощадить, но в душе у Верити просто кипело, вот и сорвала злость.