Озорники - Самуил Миримский

Это было странное отпевание. Покойницу отпевали, не открывая лица. Спины были согнуты в молитве, а глаза напряженно сверкали из-под бровей. Да, Яшка, тебе не пришлось освятиться в купели гражданской войны — не привелось тебе скакать в коннице Азова, с бойцами Фрунзе переходить Сиваш и штурмовать эсеров на Кронштадтском льду. Не вышли твои годы, когда лучшие люди народа бились насмерть с врагами, обильно поливая землю своей кровью. Ты не угадал родиться в срок, и судьба не дала тебе случай гонять по степям банды Щуся и Хруцкого. Но есть правда на земле! Тебя не забывали, Яшка, на всемирном бану, и вот он, твой случай, взять у судьбы-индейки реванш, схватить жар-птицу за хвост и вырвать красивое перо. Только смотри не упусти свой шанс. Еще остались на твою долю скорпионы и гидры. Только смотри не продешеви. Если тебе придется расстаться со своей молодой, еще не до конца распробованной жизнью, то не будь лопухом и возьми за нее как можно дороже. Хорошенько осмотрись и узнай, с кем имеешь дело. Разгляди все фигуры на шахматной доске и крепко подумай, прежде чем сделать свой первый ход. И прежде всего рассмотри, кто здесь ферзь, а кто пешки.

И вот тогда ты, Яшка, коммунист, забыв про свою партийную клятву, перекрестился раз, еще раз и еще раз. Ты действовал, как хитрый лицедей. Ты крестился так, будто всю жизнь только и делал, что с молитвой на устах провожал покойников в их последний путь. Ты изобразил на своем лице печаль и смирение, ты закатил глаза и пробормотал по-армянски, на языке, который ты еще не совсем забыл: «Дай бог мне выбраться из этой заварухи, и я тебе поставлю свечку, большую, как кочерга!» Ты забормотал чепуху, которая приходила в голову, остатки каких-то молитв, которые сохранила тебе память.

Твоя истовая молитва произвела впечатление. Все, что угодно, но эти мыши никак не ожидали, что ты, коммунист, пришедший оттуда, где рушат церкви и возводят заводы, что ты, богохульник, будешь молиться перед ликом смерти. Это был блестящий экспромт. Пока ты молился, ты хорошо рассмотрел дальний угол, где стоял на коленях дюжий молодец. Пока ты тянул время, ты успел хорошо продумать прискорбный факт тайного отпевания и смысл испуганного лепета Янека.

ГРАНДИОЗНЫЙ СПЕКТАКЛЬ

Отмолившись, ты огляделся и подался к пану Модзелевскому:

— Не понадобится ли вам, пан Модзелевский, какая-нибудь помощь с похоронами?

— Нет, нет, пан Ваганов, бедная старушка уже имеет свое место на кладбище. Она завещала похоронить себя рядом с почившим в бозе паном Сквалынским, покойным ее мужем, царствие им небесное, наконец-то они воссоединились…

— Осмелюсь, пан Модзелевский, просить вас об одном: поступить так, как вы всегда делали, и если дети участвовали в похоронах, то пусть будет и на этот раз, как всегда…

— Благодарю вас, пан директор, очень благодарю… Мы думали, что раз настали новые порядки, то уже старым порядкам пришел конец, но если вы разрешите…

О, Яшка, ты задумал грандиозный спектакль! Тебе бы позавидовал сам Станиславский, жаль только, что о твоем спектакле никто из достойных людей не узнает. Но все же ты испытал настоящее вдохновение!

На следующий день ребят вывели после завтрака. Сам пан Модзелевский смотрел, как их построили. Когда длинная цепочка потянулась за погребальными дрожками, на которых восседал кучер в цилиндре и кони мерно ступали по мостовой, звякая сбруей, прохожие останавливались и крестились, наблюдая за процессией, так напоминавшей город недавней поры.

В те солнечные предосенние дни на бульварах еще полыхала летняя зелень и так сильно хватали за сердце первые красные листочки осени. В те дни смерть забилась в глубокие щели и никто — даже дряхлые старики, забывшие умереть, — не думал о смерти. Это была первая после освобождения погребальная процессия, и странным показалось, что у кладбищенских ворот процессию встретил военный оркестр. Пан Модзелевский и тот, другой, широкоплечий, что сверкал из угла тяжелыми глазами, переглянулись.

— Кого-нибудь из начальства хоронят, — сказал ты, и процессия проследовала к часовне, едва заметной среди деревьев за частоколом надгробий.

Но что это? Военный оркестр увязался за процессией и молчаливым строем прошествовал за погребальными дрожками. У самой часовни вперед вышел капельмейстер и дал команду — музыканты оттеснили монахов и осторожно взялись за гроб. И тут все увидели — молодые, сильные музыканты покраснели от натуги, и толпу, набившуюся возле часовни, охватило волнение. Монахи заметались было к выходу, но музыканты уже стояли начеку, не давая никому уйти. Когда гроб внесли в часовню, капельмейстер дал знак — музыканты отодрали крышку. Вместо покойницы, вместо запавших щек и провалившихся височных впадин, вместо сложенных рук на груди, вместо живых цветов все, кто толпился в часовне, все увидели последний акт поставленной тобой комедии. Комедии? Это была комедия, которая стала трагедией, Яшка, но тогда еще, глядя на заблестевшие глаза ребят, на поникшие фигуры монахов, на спокойные и деловые лица музыкантов, невозмутимых, как суд истории, ты не знал, не предвидел того, что произошло дальше.

О, это была богатая покойница! На тот свет она взяла с собой немало добра. И чего там только не было. Правда, непонятно, зачем ей, скажем, на том свете тяжелый серебряный сервиз? Или эти сверкающие красным золотом церковные оклады? Это было неплохое приданое для пани Сквалынской, собранное со стен монастыря. Она решила хорошо обставить себе загробную жизнь, пани Сквалынская. Вот только одно непонятно: зачем ей понадобился маузер? Или на том свете, пани Сквалынская, вам придется охранять свою честь от бандитов? Разве там не одни безгрешные души? Но бог с вами, пани Сквалынская, не вводите людей в искушение, — пусть эти пушки пойдут лучше на армейские склады, они пригодятся еще на этом свете. Не сетуйте, пани Сквалынская, — мы не дадим вам с собой на тот свет сервизы, иконы и подсвечники. Ну зачем они вам? Посудите сами — ну зачем вам посуда, когда там питаются одним духом святым? И пусть фининспекция поломает себе голову, решая, что делать с этими золотыми монетами и драгоценностями. Ты, безбожник Яшка, глядя на этот последний акт поставленной тобой божественной комедии, достойной Данте, грешным делом думал о том, как бы урвать от этого приданого в пользу ребят, чтобы снять с них скучные балахоны, обновить их скудный гардероб, надеть на них короткие штаны и белые блузки. Да, ты хорошо помнишь, Яшка, как блестели у ребят глаза от этого спектакля, который ты сочинил специально для них. Им теперь на всю жизнь хватит вспоминать, как по одному выводили из часовни божьих мышей, вежливо провожали их к церковным вратам, где их ждал новенький автофургон. В глазах этих мышей не было веры и упования на бога, в них были только ненависть и страх. Вы видели все это, дети.

Ты лишился в тот день нескольких работников, пан директор, но ты об этом не думал. Ты увел ребят с кладбища и разрешил им ходить без строя. И они, держась сперва кучкой, понемногу осмелели и стали бегать, как простые дети. Ты не понимал языка, на котором они лопотали, но знал, что они обсуждают первый в их жизни спектакль. Ты слонялся с ними по городу без всякой цели и все время ощущал возле себя Янека, не спускавшего с тебя восторженных глаз. Ты чувствовал в своей руке его легкую, прохладную ладошку и смотрел на эти проспекты, колоннады, магазины, витрины, праздничные толпы его глазами. Как ни красив, как ни хорош был сам по себе город, который ты еще плохо знал, но он был во сто крат интереснее теперь, когда ты смотрел на него глазами Янека. Это были глаза вожака, и ты понял, что выбор твой был правилен. Ребята уже толкались возле Янека, он призывал их не бояться. Не очень сильно отрываясь от тебя, они забегали во дворы и с жаром делились впечатлениями. Заточенные в своей темнице, они не знали своего города, не бывали на улицах и дворах, рядом с которыми жили, не гонялись за кошками и собаками, не пугали голубей…

Это была бестолковая экскурсия по городу, городу-музею, и радостно было видеть, как этот город, красивый и шумный, переливался всеми красками в глазах ребят. Ты радовался, когда, накупив конфет, орехов и пряников, наблюдал беззастенчивую толкотню, и Янек кричал, наводя порядок и кому-то угрожая. Тебе эта веселая сцена будет помниться всю жизнь, ибо ты видел ребят уже в рубашках и блузах, в коротких штанишках, в красных галстуках, с блестящими глазами. Ты видел их проходящими по городу — звонко чеканя шаг, они идут по улицам города, и прохожие, останавливаясь на обочинах, машут руками, а автомобили, задерживая ход, приветствуют ребят гудками. Тебе было легко представить эту процессию, тебе не надо было ее придумывать. Ты хорошо еще помнишь, как сам шагал в таком вот радостном строю, и сам чеканил шаг, и звуки горнов разносились по праздничным улицам города, и все вы, коммунары, гордо оглядывались по сторонам, а впереди вышагивал узкоплечий, в застегнутом кителе, в крупных очках, строго сверкавших из-под картуза, ваш комиссар, ваш друг и повелитель Антон, давший тебе свое отчество, Яшка.