День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Сделай что-нибудь, дружище! Помоги! Эти скоты расстреляют нас!

Сознавая свое бессилие, конюх видит, как французский капрал звонкой оплеухой заставляет Моралеса замолчать.

Той же дорогой следует еще одна вереница пленных, среди которых — Доминго Бранья Кальбин с королевской таможни и Франсиско Бермудес Лопес. Оба они относятся к числу тех, кто отважно сражался на мадридских улицах, а о постигшей их судьбе имеется множество свидетельских показаний, подробных и точных. Астуриец Бранья, 44 лет, выказывая отменное мужество, дрался в рукопашной возле Главного госпиталя. Что же касается Франсиско Бермудеса, жившего на улице Сан-Бернардо, то он при самом начале возмущения вышел из дому с собственным карабином и все утро сражался в самой гуще схватки — «с беспримерной храбростью», как отмечают очевидцы, — и был схвачен лишь после того, как получил рану, вконец выбился из сил, но, окруженный врагами, так и не выпустил из рук свой карабин. Антонио Сане, привратник одного из правительственных зданий, видел, как его провели мимо, в сторону Санта-Марии. Несколько позднее со своего балкона на улице Нуэва и Хулиана Гарсия, благо прежде была с ним знакома, заметила его в толпе пленных: он «шел, сильно припадая на раненую ногу, волосы и брови у него были опалены порохом».

Другим повезло больше. Так произошло, например, с юным Бартоломе Фернандесом Кастильей, который на площади Дель-Анхель спасся поистине чудом. Он, один из прислуги маркиза де Арисы, в чьем доме квартировал французский генерал Эмманюэль Груши, при первых же признаках мятежа взял мушкет и тоже пошел драться. Принимал участие в схватках на Пуэрта-дель-Соль, на узких улочках, отходящих от Сан-Херонимо и Аточи, и был задет пулей, прилетевшей с Пласа-Майор. Трое сотоварищей довели его до маркизова особняка, оставили у ворот, где гвардейцы из охраны Груши совсем уж было собрались приколоть его штыками. Однако это заметила горничная, подняла крик, и сбежавшаяся челядь набросилась на французов, сумев отбить раненого и внести его в дом. Свалку прекратило только вмешательство генеральского адъютанта, который приказал пощадить юношу и отправить его в подвал Буэн-Ретиро, где содержались другие пленные. Прислуга, однако, повиноваться отказалась, Бартоломе не выдала, и к схватке присоединились даже кухарки. Кончилось тем, что сам маркиз, дон Висенте Мария Палафокс, убедил французов отказаться от своего намерения и принял живейшее участие в судьбе юноши, который четыре месяца провел в постели, оправляясь от ран. Спустя несколько лет, когда кончилась война с Наполеоном, маркиз по собственному почину представил в соответствующую комиссию ходатайство о том, чтобы в вознаграждение услуг, оказанных отчизне, его слуге был назначен пенсион.

А покуда у дома маркиза решается, жить или умереть Бартоломе Фернандесу Кастилье, неподалеку, на площади Провинсиа, Феликс Анхель, главный надзиратель королевской тюрьмы, слышит стук в задние ворота и спешит узнать, кто там. Это наконец начинают возвращаться выпущенные поутру арестанты — прокопченные пороховым дымом, почерневшие от гари, в рваной одежде, они идут кучками, парами, поодиночке, все еще переводя дух после долгого бега, поддерживая друг друга, но тем не менее — своими ногами.

— Вот не думал не гадал, что обрадуюсь своей шконке, — замечает один.

Кое у кого еще хватает задора похвастаться своими подвигами, тем паче что многие успели заскочить в таверну под аркой Ботонерас и промочить там горло. У многих одежда перепачкана кровью, хоть и не всегда — своей собственной, иные несут отбитые у врага сабли, ружья, пистолеты, оставляя оружие при входе во двор, и надзиратель торопливо сгребает его в кучу, убирая с глаз долой. Среди арестантов — и галисиец Соуго, напяливший мундир французского артиллериста, и улыбающийся Франсиско Хавьер Кайон, тот самый, что составлял прошение отпустить их из-под замка с клятвенным обещанием вернуться, когда все кончится.

— Солоно пришлось?

— Не без того.

Ограничившись этим кратким ответом, Кайон с бесцеремонностью простолюдина прямиком направляется к бурдюку, опрометчиво забытому на столе, и, запрокинув голову, прыскает себе в рот длинной струей вина. Потом передает бурдюк Соуго.

— Все целы? — осведомляется надзиратель.

Кайон утирает рот тылом ладони:

— Насколько я знаю, Пико убили.

— Фраскито? Пастушонка из Ла-Паломы?

— Его. И Доминго Палена тоже поволокли в лазарет, только не знаю, успели донести или нет… Еще вроде бы видел, как двое наших свалились. Но точно сказать не могу.

— Кто именно?

— Кико Санчес и Цыган.

— А где остальные?

Арестант обменивается со своим напарником плутовским взглядом и пожимает плечами:

— Не знаю. Придут, наверно.

— Они обещали вернуться.

Кайон лукаво прижмуривает глаз:

— Ну, раз обещали — дело святое. А? Я так считаю.

Предсказание Франсиско Хавьера Кайона исполняется. Последний из заключенных постучит в главные ворота королевской тюрьмы на следующий день в полдень и будет гладко выбрит и чисто одет, ибо всю ночь мирно проспал, можно сказать, под отчим кровом на Растро, в окружении семейства. А в рапорте, который еще через два дня главный надзиратель подал начальнику тюрьмы, будут представлены следующие сведения:

Общее число заключенных — 94

Отказались покинуть тюрьму — 38

Вышло — 56

Убитых — 1

Раненых — 1

Пропавших без вести (предположительно погибли) — 2

Бежало — 1

Итого вернулось — 51

Маршал Иоахим Мюрат пребывает тем временем в полнейшем исступлении. Из-под падающих на лоб завитков глаза мечут молнии, густые баки топорщатся от негодования. Адъютант докладывает ему о состоянии дел в артиллерийском парке.

— Что? В плену? — Маршал отказывается верить своим ушам. — Быть этого не может! Сколько?

Адъютант сглатывает. Он и сам не верил, покуда самолично не убедился в достоверности этих сведений. И только что, едва не загнав коня, вернулся от Монтелеона.

— Взяли в плен майора Монтолона, нескольких его офицеров и около сотни солдат, — произносит он как нельзя более мягко, видя, как при каждом слове все сильней багровеет лицо Мюрата. — Если сложить с количеством раненых, которых отнесли внутрь, и с теми семьюдесятью пятью, которые находились в парке при начале возмущения, выходит… Округляем. Получается около двухсот человек.

Глаза великого герцога Бергского наливаются кровью: он хватает его за шнуры на груди расшитого золотом доломана.

— Двести?! Вы хотите сказать, что эта рвань и голытьба захватила в плен двести военнослужащих Великой армии?!

— Ну да. Примерно столько, ваше высочество.

— Ах засранцы! Ах сукины дети!!!

Мюрат обращает слепой от дикой ярости взор туда, где в сторонке, не присаживаясь и с непокрытыми головами, уже довольно давно дожидаются, когда герцог соблаговолит принять их, двое испанских сановников. Это министры: финансов — Асанса и военный — О'Фаррил. Незадолго до полудня Мюрат послал в совет Кастилии требование привести народ в повиновение, не то худо будет, совсем худо. И вот министры, походив по прилегающим ко дворцу улицам и не добившись ни малейшего толку, если не считать таковым риск физической расправы, предстали пред ясные очи французского главнокомандующего с просьбой смягчить по мере возможности суровость возмездия.

— Смягчить?! Я вам всем покажу, что такое настоящее возмездие!!!

Вслед за тем Мюрат, полностью утратив самообладание, то и дело срываясь на крик, отдает приказы, в том числе, например, о немедленном, на месте, расстреле всякого мадридца, повинного в гибели французского солдата, об ускоренной процедуре суда над опять же всяким — без различия пола и возраста, — кого возьмут с оружием, будь то огнестрельное или холодное: обыкновенная наваха, ножницы или любой колющий и режущий предмет. И о немедленном же аресте всякого, кто будет заподозрен в участии в беспорядках. И о разрешении французским войскам входить в дома, откуда по ним был произведен хоть один выстрел.

— А что делать с мятежниками в артиллерийском парке, ваше высочество?

— Расстрелять всех до единого.

— Но сначала надо… Гм. Сначала нам надо будет взять парк.

Мюрат резко оборачивается к дивизионному генералу Лагранжу:

— Вот что, Жозеф: примите команду над Шестым полком бригады Лефранка. Полк следует сейчас к парку Монтелеон с проезда Эль-Пардо и Сан-Бернардино. Возьмите артиллерию, соберите остатки вестфальцев и Четвертого сводного и вообще все, что вам понадобится, — и подавить сопротивление в Монтелеоне! Ясно?.. Истребить их там всех до единого.

Генерал, старый вояка, закаленный боями и походами в Египте, Пруссии и на Пиренеях, вытягивается, щелкнув каблуками.