Санин - Михаил Арцыбашев

- Что случилось? - тревожно крикнул он.

Но солдат что-то пробормотал и побежал дальше, гулко топоча ногами и не то причитывая, не то плача. Ночь и тишина поглотили его, как призрак.

"Да ведь это денщик Зарудина! - вспомнил Санин, и вдруг твердая красная мысль отчетливо и как-то кругло вылилась в мозгу: "Зарудин застрелился!.."

Легкий холод тронул виски Санина. С минуту он молча глядел в тусклое лицо ночи, и казалось, между тем загадочным и страшным, что было в ней, и им, высоким, сильным человеком, с твердым взглядом, произошла короткая и страшная, молчаливая борьба.

Город спал, белели тротуары, чернели деревья, тупо глядели темные окна, храня глухую тишину.

Вдруг Санин встряхнул головой, усмехнулся и посмотрел перед собой ясными глазами.

- Не я в этом виноват, - громко сказал он... - Одним больше, одним меньше!

И пошел вперед, высокою тенью чернея во мраке.

ХХХIII

Так скоро, как все узнается в маленьком городке, все узнали, что два человека в один и тот же вечер лишили себя жизни.

Юрию Сварожичу об этом сообщил Иванов, придя к нему днем, когда Юрий только что вернулся с урока и сел рисовать портрет Ляли. Она позировала в легкой светлой кофточке, с голой шейкой и просвечивающими розовыми руками. Солнце светило в комнату, золотыми искорками зажигало вокруг головки Ляли пушистые волосы, и она была такой молоденькой, чистенькой и веселой, точно золотая птичка.

- Здравствуйте, - сказал Иванов, входя и бросая шляпу на стул.

- А... Ну, что нового скажете? - спросил Юрий, приветливо улыбаясь.

Он был настроен довольно и радостно, и оттого, что, наконец, нашел урок и чувствовал себя уже не на шее у отца, а на собственных ногах, и от солнца, и от близости счастливой, хорошенькой Ляли.

- Много, - сказал Иванов с неопределенным выражением в серых глазах, один удавился, другой застрелился, а третьего черти взяли, чтоб не волочился!

- То есть? - удивился Юрий.

- - Третьего я уж от себя, для вящего эффекта, прибавил, а два точно... Сегодня ночью застрелился Зарудин, а сейчас, говорят, Соловейчик повесился... вот!

- Да не может быть! - вскрикнула Ляля, вскакивая, вся белая, розовая и золотая, с испуганными, но сияющими от любопытства глазами.

Юрий с удивлением и испугом поспешно положил палитру и подошел к Иванову.

- Вы не шутите?

- Какие уж тут шутки! - махнул рукой Иванов. Как и всегда, он старался придать себе философски-равнодушный вид, но заметно было, что ему и жутко, и неприятно.

- Отчего же он застрелился? Оттого, что его Санин ударил? А Санин знает? - наивно цепляясь за Иванова, захлебываясь, спрашивала Ляля.

- Очевидно, так... Санин знает еще с вечера, - отвечал Иванов.

- Что же он? - невольно спросил Юрий.

Иванов пожал плечами. Ему уже не раз приходилось спорить с Юрием о Санине, и он уже заранее раздражался.

- Ничего... А ему-то что же? - с грубой досадой возразил он.

- Все-таки он причиной! - заметила Ляля, делая значительное лицо.

- Ну так что же из того!.. Вольно ж тому дураку было лезть. Санин тут не виноват. Все это очень прискорбно, но всецело должно быть отнесено к глупости самого Зарудина.

- Ну, положим, причины тут глубже, - возразил Юрий угрюмо, - Зарудин жил в известной среде...

- И то, что он жил в такой дурацкой среде, и то, что подчинился ей, свидетельствует только о том, что он и сам дурак! - пожал плечами Иванов.

Юрий помолчал, машинально потирая пальцы. Ему было как-то неприятно говорить так об умершем, хотя он и не знал почему.

- Ну хорошо... Зарудин - это понятно, а Соловейчик... вот никогда не думала! - высоко поднимая брови, нерешительно заговорила Ляля. - Почему же он?

- А Бог его знает, - сказал Иванов, - он всегда был какой-то блаженный.

В это время разом приехал Рязанцев и пришла Карсавина. Они встретились у ворот, и еще на крыльце был слышен высокий, недоумевающе-вопросительный голос Карсавиной и веселый, игриво-шутливый голос Рязанцева, каким он всегда говорил с красивыми молодыми женщинами.

- Анатолий Павлович "оттуда", - с выражением тревожного интереса сказали Карсавина, первая входя в комнату.

Рязанцев вошел, смеясь, как всегда, и еще на ходу закуривая папиросу.

- Ну и дела! - сказал он, наполняя всю комнату голосом, здоровьем и самоуверенным весельем. - Этак у нас в городе скоро и молодежи не останется!

Карсавина молча села, и ее красивое лицо было расстроенно и недоуменно.

- Ну, повествуйте, - сказал Иванов.

- Да что, - подымая брови, как Ляля, и все смеясь, но уже не так весело, заговорил Рязанцев. - Только что вышел вчера из клуба, вдруг бежит солдат... Их высокородие, говорит, застрелились... Я на извозчика и туда... Приезжаю, а там уж чуть не весь полк... лежит на кровати, китель нараспашку...

- А куда он стрелял? - любопытно повиснула у него на руке Ляля.

- В висок... пуля пробила череп, вот тут... и ударилась в потолок...

- Из браунинга? - почему-то спросил Юрий. - Из браунинга... Скверная картина. Мозгом и кровью даже стена забрызгана, а у него еще и лицо все изуродовано... да!.. А это ужас, как он его хватил!.. И опять, засмеявшись, Рязанцев пожал плечами.

- Крепкий мужчина!

- Ничего, парень здоровый! - почему-то самодовольно кивнул головой Иванов.

- Безобразие! - брезгливо сморщился Юрий.

Карсавина робко посмотрела на него.

- Но ведь он, по-моему, не виноват, - заметила она, не ждать же ему было...

- Да... - неопределенно поморщился Рязанцев, - но и так бить!.. Ведь предлагали же ему дуэль...

- Удивительно! - возмущенно пожал плечами Иванов.

- Нет, что ж... дуэль - глупость, - раздумчиво отозвался Юрий.

- Конечно, - быстро поддержала Карсавина. Юрию показалось, что она рада возможности оправдать Санина, и ему стало неприятно.

- Но все-таки и так... не зная что, унижающее Санина, придумать, возразил он.

- Зверство, как хотите! - подсказал Рязанцев.

Юрий подумал, что сам-то Рязанцев недалеко ушел от сытого животного, но промолчал и был даже рад, что Рязанцев стал спорить с Карсавиной, резко осуждая Санина.

Карсавина, поймав на лице Юрия неприятное выражение, замолчала, хотя ей в глубине души нравилась сила и решительность Санина и казалось совсем неправильным то, что говорил Рязанцев о культурности. И так же, как Юрий, она подумала, что не Рязанцеву говорить об этом.

Но Иванов рассердился и стал спорить.

- Подумаешь! Высокая степень культурности: отстрелить человеку нос или засадить в брюхо железную палку!

- А лучше кулаком по лицу бить?

- Да уж, по-моему, лучше! Кулак что! От кулака какой вред! Выскочит шишка, а опосля и ничего... От кулака человеку никоторого несчастья!..

- Не в том же дело!

- А в чем? - презрительно скривил плоские губы Иванов. - По-моему, драться вообще не следует... зачем безобразие чинить! Но уж ежели драться, так по крайности без особого человековредительства!.. Ясное дело!..

- Он ему чуть глаз не выбил! - с иронией вставил Рязанцев. - Хорошо "без членовредительства"!

- Глаз, конечно... Ежели глаз выбить, то от этого человеку вред, но все-таки глаз супротив кишки не выстоит никак! Тут хоть без смертоубийства!..

- Однако Зарудин-то погиб!

- Ну, так это уж его воля!

Юрий нерешительно крутил бородку.

- Я, в сущности, прямо скажу, - заговорил он, и ему стало приятно, что он скажет совершенно искренно, - для меня лично это вопрос нерешенный... и я не знаю, как сам поступил бы на месте Санина. Драться на дуэли, конечно, глупо, но и драться кулаками не очень-то красиво!

- Но что же делать тому, кого вынудят на это? - спросила Карсавина.

Юрий печально пожал плечами.

- Нет, кого жаль, так это Соловейчика, - помолчав, заметил Рязанцев, но самодовольно-веселое лицо его не соответствовало словам.

И вдруг вспомнили, что даже не спросили о Соловейчике, и почему-то всем стало неловко.

- Знаете, где он повесился? Под амбаром, у собачьей будки... Спустил собаку с цепи и повесился...

Одновременно и у Карсавиной, и у Юрия в ушах послышался тонкий голос: "Султан, ту-бо!.."

- И оставил, понимаете, записку, - продолжал Разянцев, не удерживая веселого блеска в глазах. - Я ее даже списал... человеческий документ ведь, а?

Он достал из бокового кармана записную книжку.

- "Зачем я буду жить, когда сам не знаю, как надо жить. Такие люди, как я, не могут принести людям счастья", - прочел Рязанцев и совершенно неожиданно неловко замолчал.

В комнате стало тихо, точно мимо прошла чья-то бледная и печальная тень. Глаза Карсавиной налились крупными слезами, Ляля плаксиво покраснела, а Юрий, болезненно усмехнувшись, отошел к окну.

- Только и всего, - машинально прибавил Рязанцев.

- Чего же еще "больше"? - вздрогнувшими губами возразила Карсавина.

Иванов встал и, доставая со стола спички, пробормотал:

- Глупость большая, это точно!

- Как вам не стыдно! - возмущенно вспыхнула Карсавина.

Юрий брезгливо посмотрел на его длинные прямые волосы и отвернулся.