Божий контингент - Игорь Анатольевич Белкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подворовывал, конечно, – так, по мелочи, но это давно было. В детстве осталось. Теперь он подрос и соображает, что в своём селе промышлять – западло. К тому же так попасться легче лёгкого. Хуже ли, лучше ли он в последнее время делал – неизвестно, но, случалось, наведывались с корешами в райцентр и трясли студентов с пригородной электрички. Поезд из Саратова на дальние пути приходил, далеко от вокзала, от ментов, от толпы. Там ждали гуртом, ловили лохов, которые не по верху, а через рельсы в одиночку в город шли, и там же на путях припугивали, грозили. Слюнтяй, трус какой попадётся – так и пугать не надо, сам всё отдаст, лишь бы не трогали. Вот и возвращался Азер в село при копейке, а народу и невдомёк, откуда богатство. Баба Вера всё думает, что это он индоуток у неё украл. Наивная она – не поймёт никак, что это Васька с друганами соседскими сговорился, чтоб продать птицу за бухло. Ну и Митревна тоже хороша – нечего пенсию у мужика отбирать!
Но сейчас Азеру было тревожно: не по его ли вокзальные подвиги катаются здесь жигулёнок с уазиком. Выбрали время – на Пасху, чтобы врасплох! Ладно, чему быть, того не миновать, главное собраться и держаться поспокойнее…
Серый жигуль с госномерами стоял во дворе, где уже торчали с утра жители, не успевшие ещё сменить на лицах пасхальную радость на недоумение. Люди в штатском – конечно же, менты, Азер их чует, как барсук – лису, – опрашивали всех под протокол. Его тоже подозвали, просили посидеть на скамейке, подождать. Вопросы, слава Богу, были не про давний вокзальный гоп-стоп, а про Кошелева и вчерашнюю девчонку с его мотоцикла. Снасильничал что-ли Сашок – фермерский сынок…
Буйное у них село, не чета окрестным. Взять Семеновку, Потрясовку, Покровку – кто жил там, знает – тишь да гладь, детей малых с утра выпустят на улицу и до ночи за них спокойны, а здесь… Если в районной газете пишут про пьянку или криминал, то непременно Казачка в первых строках. Менты из района как у себя дома здесь. Недели не пройдёт, как опять едут в гости.
Девчонка вчерашняя, считай, из самой затюканной и потешной что ли казачинской семьи. Грех смеяться, но папаша там дурак, не приведи Господи. Сказочный наследственный дурень Валерка Данилкин – другого такого поищи. Мать его пила смолоду запоями, но село её любило за скоморошество и доброту. На свадьбе у Вовки Есина год назад напилась, прицепила себе к подолу морковку со свеклинами и давай невесту морковиной тыкать, да ещё и под матерные частушки. А плясала нескладно, как петрушка на шарнирах. Умора! Народ чуть тогда с лавок не попадал. Ездила давно ещё с сыном на Саратовский авторынок покупать ему мотоцикл, – так их сначала обманули, а потом они в тамошнем коопкафе оставшиеся деньги на пару пропили, и в итоге осталось из всей суммы только на велосипед. Несчастливая вышла покупка. Над знакомой одной бабой Валерка подшутить захотел – подкатил тихонько на велике на этом сзади и толкнул колесом под коленочку. Незадача – перелом получился. И велосипед продали, и мать ещё на лечение из пенсии своей выплачивала. Сам Валерка в восьмидесятые женился на одной из гуцулок, которых присылали свёклу убирать. Тоже как в сказке: понравилась сатана лучше ясного сокола.
Расписался с невестой, а потом выяснилось, что у неё уже трое детей от разных мужиков – то ли венгров, то ли цыган – кто у них там в Закарпатье водится. И весь выводок не постеснялась сюда притащить. Мать Валеры в дыбки, а он, видно, влюбился сильно. Еще своих двоих заделали – вот старшенькую-то из родных Валеркиных детей, пятнадцатилетку Анюту, и катал Кошелёк вчера в ночь. Симпатичная, беленькая, душевная девочка, простоватая, наивная – в отца пошла, на мать-гуцулку не похожа.
Сказали, под утро прибежала Анечка домой в синяках, бледная, ни жива ни мертва, и на Сашку показала, а Валерка с утра рвался с топором к коттеджу, хотел Кошелька уж порешить, да Нина-фермерша в крик:
– Не возвращался он ещё, сама ищу, не знаю где он.
Врала, небось, покрывала. Матери – они такие …наверно. В милицию позвонила мать-гуцулка, а Валерка не хотел шум поднимать – дурак-то дурак, а честь знает, сам наказать хотел, чтобы пятна позорного на семье не было, и так все в пятнах ходят, как олени. Жалко девчонку, очень жалко.
– Степанов Азер Мухаммедович, – записал оперативник из жигулей, – Эк тебя угораздило с имячком! Ты чей такой южный будешь?
– Митревны внук неродной, Васьки безногого пасынок, – подсказали из толпы, – здешний, казачинский, с мальства знаем. Васька его усыновил, фамилию дал, а отчество своё осталось.
– Документик бы, – стушевался опер, – Ладно, когда Кошелева Александра видел в последний раз?
– Вчера вечером.
– Тут говорят, задолжал ты ему?
Началось…
Азер рассказал суть разговора, не забыл упомянуть, что с утра его уже полсела видели на остановке, готового отрабатывать долги, а Кошелёк так и не появился.
– Подпиши протокол.
Азер внимательно прочитал оперативные каракули и, взяв протянутую ручку – тьфу, что ж у них у всех стержни так пачкают, – лениво подмахнул бумагу.
Через неделю дело замяли. Азер всё понял, когда Нинка-фермерша путанно объяснила несостоявшемуся работнику, что у неё финансовые затруднения и строительство магазина-остановки откладывается на неопределённый срок. В то же время у Данилкиных во дворе появилась корова, а Валера ушёл в долгий мутный запой. Анюта не казывала из дома носа, и в довершение – уже где-то через месяц – снова стал слышен в селе по ночам рокот Кошельковского мотоцикла – Сашок, как ни в чём не бывало, обкатывал какую-то новую девицу.
Азер колебался, но всё-таки принял решение – съездил в райцентр на вокзал в последний раз, вернулся, и изловив вечером Сашку одного, без компании и свидетелей, выбил ему передние зубы и, затолкав в свежую кровавую прореху долговые деньги, оставил насильника валяться в молодой крапиве под церковной стеной.
Странно, но после этого никто Азера ни в чём не обвинил, а Анюта начала выходить из дома, и в глазах её читалась благодарность тому единственному, кто не побоялся за неё хоть так отомстить…
…Всё забылось, и жизнь текла своим чередом. За два десятка
