Тайный воин - Мария Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В холодницу!
Сквара свесил голову, поплёлся, горестно оглядываясь, к выходу из трапезной. Его братейко внимательно смотрел на котляра, вспоминал домашнюю жизнь. Мама, бывало, наказывала безобразников, иной раз бралась даже за хворостину… но уж и добавлять не было позволено никому. Ни деду с бабкой, ни даже отцу. Вот, значит, как вёл себя учитель с попущеником. Как с наказанным. Коему Скварино неуважение явилось вроде придачи.
А Ветер докончил, не глядя на Ознобишу:
– Кто у дымохода вертеться начнёт – обоих на ошейники примкну и не посчитаюсь, что недоросли… Продолжай, наставник Галуха.
– Вот снасть, именуемая уд… – догнал Сквару возле двери голос заезженца.
Такое название взывало к самым смешным толкованиям, но в трапезной никто не посмел даже хихикнуть. Сквара оглянулся. Попущеник держал на ладонях облый короб, увенчанный длинной, круто изломанной шейкой.
– Снасть сия весьма нелюбезна Владычице, почти в той же мере, что гусли…
Опёнок замешкался возле порога, надеясь услышать, как же поют эти длинные блестящие струны-сутуги… но натолкнулся на пустой взгляд Ветра – и мигом закрыл дверь с той стороны. Самое обидное, вся сонливость с него успела слететь, только поди теперь кому докажи.
Заточение, пусть и строгое, в этот раз оказалось для Сквары недолгим. Из очажной пасти ничего так и не выпало, зато ходить двором вплоть окошка холодницы не было воспрещено. Сквара пел очень тихо, однако довольно скоро мальчишки стали смеяться, а спустя некоторое время Беримёд расслышал слова:
Веселил честной народ,Был глумцом и ощеулом…Я теперь уже не тот –Стал попущеником снулым!
Когда старший ученик спустился в подвал, Сквара сидел под стеной. За неимением монетки гонял по костяшкам плоский маленький камешек.
– Пошли! – сказал Беримёд.
Дикомыт поднял голову:
– Куда ещё?
– А зубов не многовато во рту? – рассердился старший. – Можно и поубавить!
Он ходил под Лихарем и многое от него перенял.
– Валяй, – не отрываясь от игры, кивнул дикомыт. – Поубавь.
Камешек вертелся, плясал, вставал на ребро, подскакивал, пропадал.
Беримёд вскипел про себя, однако сразу решил, что прямо сейчас всё равно не рука учить наглеца. Он сказал:
– Учитель зовёт.
Ветер сидел в малой трапезной, которую отвели Галухе для отдельных занятий с учениками. Сквара низко поклонился, стал ждать выволочки. Учитель кивнул ему на попущеника. Тот, облачённый в засаленную андархскую вышиванку, стоял гневный и красный, словно Сквара опять что-то проспал. Опёнку сделалось совестно.
– Прости, господин…
Галуха спросил вдруг:
– Снулый-то почему?
«А потому, что сам на ходу спишь и нас усыпляешь». Сквара опустил глаза:
– Прости, господин…
Галуха зашипел сквозь зубы. На столе перед ним были разложены едва ли не все орудия, показанные на общем уроке.
– Выбери что-нибудь, зазорник.
Сквара оглядел стол, не увидел ничего похожего на любимые кугиклы и без колебания потянулся к андархским гуслям. Они были широкие, о пятнадцати струнах, непривычной работы… Сквара видел похожие у немого скомороха, дедушки Гудима. Им со Светелом очень хотелось тогда подержать гусли в руках, примериться к звучанию струн. Ан не пришлось.
– Я предупреждал тебя, каков будет его выбор, – сказал Ветер и со вздохом поднялся. – Ладно, пойду. Теперь вы столкуетесь.
Галуха явно придерживался иного мнения, но смолчал.
Сквара гладил пальцами тонко выдолбленную кленовую доску, тихонько пощипывал струны, пробовал по две, по три вместе. Торопился, пока снова не отняли.
– Играл на таких прежде? – мрачно осведомился попущеник.
– Не, господин.
– А взял почему?
– Так забавные. У нас… Господин, а тут под нижней палубкой щель дышит! Позволь, зачиню? У древоделов клей рыбий…
Галуха выдернул у него гусли:
– Косорукий мальчишка! Тебе козлиную шкуру на пялах только тянуть, по обычаю дикарей!
«Слышал бы ты, как разговаривал бубен деда Игорки. Люди с ним советоваться приходили…» Сквара отвернулся, зевнул.
Попущеник всплеснул руками:
– Да ты ещё наглей, чем я думал!
– Господин, – сказал Сквара. – Можно, я лучше обратно в холодницу пойду?
– Что?..
– Так ты всё равно учить не учишь и самому попробовать не даёшь.
«А про то, какой я негодник, мне и без тебя каждый день учитель рассказывает…»
Галуха пуще прежнего налился краской. Тугие кудри снова мотнулись ворохом безжизненных завитков.
– Ну и пошёл вон!
Сквара двинулся вон, сперва гордо и быстро, потом замедлил шаги. Мысль, что учителю, приказавшему им столковаться, выйдет обида, тяготила резвые ноги. Опёнок почти надумал вернуться, повиниться, когда попущеник свирепо окликнул:
– А ну поди сюда, никчёмный!
Сквара с большим облегчением подошёл. Галуха держал гусли, как держит свою добычу ребёнок, что-то отвоевавший в детской распре и смутно укоряемый совестью.
– Щель, которую ты по своему невежеству собрался заклеить, на самом деле есть изыск, устроенный ради гудебных чудес. Ты одно правильное слово сказал: дышит. Вот, если твоё ухо способно уловить разницу…
Он не глядя, привычным движением заставил лёгкий снаряд издать звонкое и богатое созвучие. Быстро взялся за нижнюю поличку, стал попеременно прижимать и отпускать её. Звук действительно задышал, делаясь то задумчивым, то радостным и открытым.
– На. И не жалуйся потом, что не дали побренькать.
Сквара сел, поставил гусли, как надлежало, на колени ребром… Вновь попробовал струны, привыкая к их голосам… Пальцы побежали сами собой, воззвав давнишней припесней:
Брат за брата, встань с колен,И не надо каменных стен…
Галуха из красного внезапно стал белым, как подпорченный сыр.
– Это что?..
Ему словно кулаком влепили под дых. Сквара поспешно заглушил струны, успев испугаться, что сейчас его выгонят вон уже окончательно.
– Это?.. Ну…
– Эту песню играет боговдохновенный Кербога. Где ты её подхватил?
Врать Сквара так и не наловчился. Он едва не начал рассказывать, как менял напев на слова и каково пришлось торговаться с плутом-скоморохом. Удержал его взгляд попущеника, отчаянный, какой-то больной.
– Ну… – повторил Опёнок. – Меня учитель забрал, когда мы на праздник приехали… А там потешники играли. Вот.
– А ещё чего ты у Кербоги набрался?
«Бог Грозы промолвил Богу Огня… Судьбы пишутся на скорбном листе…» Сквара потупился, пробурчал:
– Так когда это было. Три года с лишком. Я всего и не упомню.
Галуха словно заново учился дышать. Видно было, что теперь уже его распирало любопытство. Ненасытное и почему-то запретное. Сквара стал ждать расспросов, но попущеник молча прошёлся несколько раз из угла в угол.
– И… как он теперь? Кербога?
– Седой, – недоумевая про себя, сказал Сквара. – Маковка лысая. Топоры мечет ловко. С дедушкой Гудимом ездит, с дочкой Арелой…
Попущеник прошёлся ещё. Лицо помалу становилось обычного цвета.
– Говорят, ты в покаянной петь любишь.
«В покаянной?..»
– Ну… Люблю, господин…
– А известно тебе, что в одних её углах сказанное возле двери звучит громко, тогда как в других пропадает? Идём, покажу.
Сквара тоскливо оглянулся на разложенные гудебные снасти:
– Я думал, ты на всём учить будешь…
Маленький и толстый Галуха вдруг приосанился, даже повёл рукой, точно лицедей, вышедший на подвысь представлять величественного древнего царя.
– Тебе это не нужно. Ты любое орудие согласишь, если не с первой попытки, так со второй. Я тебя начаткам звукословия стану учить.
Сквара не удержался, вздохнул. Ну почему учитель считал первым долгом воина преодоление скуки?..
– И не вздыхай мне! – строго воздел палец попущеник. – Многие игрецы обходятся чуяньем, однако их постижению отмерен предел. Ты ведь не собираешься весь век дудеть и бренчать, не ведая смысла? Я тебе объясню, как рождаются звуковые дрожанья и какие законы управляют их переносом… Хочешь знать, как устроить, чтобы шёпот был услышан за сотню шагов и только тем человеком, которому предназначен? Хочешь знать, как двоим переговариваться в большом зале, стоя у разных стен и не боясь быть подслушанными? За мной!
Полных две седмицы Сквара надоедал древоделам и чуть не перевёл у них в ремесленной весь клей, свивая из берёсты длинные трубы. Эти трубы они с попущеником таскали потом по всей крепости. Бывало и так, что Галуха поднимался в Торговую башню, а Сквара лез по Наклонной, забираясь даже выше тумана. Со стороны было похоже, что занимались они чем-то необыкновенно весёлым, но Ветер приглядывал за обоими с растущим неодобрением.
