Ниссо - Павел Лукницкий

7

Этого не было никогда! Вся толпа знала, что этого не было никогда. Мир переворачивался на глазах...

Жены Пастбищ возвращаются раньше времени и без мужчин! Жены Пастбищ спешат на собрание, не боясь смотрящих на них мужчин. Жены Пастбищ, - не привидения, не сон и не дэвы, - вот они бегут сюда по тропе, гоня скот, и первой бежит, размахивая рукавами белого платья, с распущенными по ветру волосами старуха Гюльриз! А за ней... Каждый из ущельцев всматривается в женщин, бегущих за ней, - не может быть, чтоб среди них была его жена или дочь!

И только Шо-Пир стоит, сунув руки в карманы, и уголки его губ вздрагивают, ему хочется в эту минуту смеяться радостно, неудержимо! Сам того не замечая, он сжимает большой горячей ладонью плечо доверчиво приникшей к нему Ниссо.

Коровы мычат, овцы оглашают воздух блеянием, далеко разносятся резкие женские голоса.

Неужели старой Гюльриз все удалось? Что будет сейчас? Что будет?

Но сдержанная улыбка сходит с лица Шо-Пира: пять, шесть, восемь... девятая... Овцы еще бегут, но где ж остальные женщины?

Неужели их только девять? Неужели никто больше не покажется из-за гряды скал?

А эти девять уже приблизились, ущельцы уже различают их лица, но Шо-Пир глядит дальше, туда, где под скалами виден черный дом Карашира, из-за которого выбегает тропинка... Она пуста!

Бахтиор тихонько дергает за рукав Шо-Пира, взволнованно шепчет:

- А где же остальные, Шо-Пир?

Шо-Пир проводит рукой по глазам, будто зрение его утомилось.

- Больше нет, Бахтиор! - упавшим голосом говорит он, но, кинув взгляд на толпу, горячо шепчет: - Ничего, это ничего. Пусть девять! Ты же понимаешь? И это здорово!

Коровы, добежав до пустыря, разом останавливаются, раздирают тишину упрямым, протяжным мычанием. Блеющие овцы, наскочив на людей, пугливо рассыпаются, и женщины бегут за ними, крича на них, стараясь хлесткими ударами собрать их в кучу.

Шо-Пир видит Саух-Богор и сразу отыскивает взглядом Исофа, - вот он стоит, застыв, кулаки его сжаты; разъяренный, он весь напряжен, еще минута он кинется к жене. Мгновенно оценив положение, Шо-Пир срывается с места, легко прыгая с камня на камень, бежит сквозь толпу сиатангцев к женщинам, сгоняющим овец.

И, едва добежав, весело, во весь голос кричит:

- Большой праздник! Слышите, товарищи? Большой праздник сегодня! Наши подруги пришли! - И так, чтоб все слышали, чтоб никто не успел опомниться, восклицает: - Саух-Богор, здравствуй! Зуайда, здравствуй! И ты... здравствуй, Нафиз! И ты... Мы ждали тебя, Гюльриз! Бросайте овец. Идемте со мною, почетное место вам!

Кто из мужчин в Сиатанге до сих пор так разговаривал с женщинами?

А Шо-Пир, окруженный ими, взяв под локоть Саух-Богор, уже ведет ее сквозь толпу к тому камню, за которым стоят Бахтиор, Худодод и товарищи их... И понимает, что уже не кинется на свою жену Исоф. Вот он стоит, пропуская женщин мимо себя, бледный, с трясущимися губами, негодующий, не в силах понять, что же это такое: его жену, держа под руку, проводят мимо него, а он не имеет власти над ней, не смеет обрушить на нее свою ярость!

Саух-Богор идет, опустив глаза, она побледнела тоже, только сейчас осознает она всю дерзость своего поступка, но Шо-Пир ободряет ее. Другие женщины жмутся одна к другой, проходя с Шо-Пиром сквозь толпу, под взглядом мужских глаз.

Справа на камне сидит Бобо-Калон, - Шо-Пир проходит мимо так, будто не замечает его, но быстрый, мельком брошенный Шо-Пиром взгляд не пропустил ничего: палка Бобо-Калона переломлена пополам; смотря в землю, он ковыряет обломком щебень под ногами, а вместо него, выгнув шею и задрав клюв, сердито смотрит на женщин сокол, сидящий на плече старика... А рядом с Бобо-Калоном, облокотившись на камень, полулежит Кендыри, невозмутимый и даже, кажется, чуть-чуть улыбающийся. Чему улыбается он? И так же, как Бобо-Калон, потупив взгляд, купец Мирзо-Хур поглаживает и поглаживает свою черную бороду.

- Садитесь, гости! - спокойно говорит Шо-Пир, подведя женщин к гнейсовой, заменяющей стол плите. - Худодод, посади сестру с собой рядом! Садись, Зуайда... Вот Ниссо, которая вас ждала!..

И, заняв прежнее место, Шо-Пир резко оборачивается к толпе.

Тишины уже нет, - медленный, глухой в толпе нарастает ропот. Надо не потерять решающего мгновения, этот ропот надо прервать...

- Науруз-бек! Слушай ты, Науруз-бек! - отчетливо и уверенно произносит Шо-Пир. - Ты кричал, Науруз-бек: "Пусть женщины сами скажут, чьи правдивы слова!" Зейнат Богадур о трех лунах сказала нам? О скисшем молоке нам сказала? Старая, мудрая женщина! Вот еще одна старая, мудрая женщина - среди этих, пришедших к нам, - кто не знает нашей Гюльриз? Здесь спор у нас был, Гюльриз, что делать с Ниссо? Скажи, Гюльриз, и ты свое слово, послушаем мы!

- Нечего ей говорить! - вскочив с места, подбоченясь, кривя лицо, пронзительно крикнула Рыбья Кость. - Я тоже женщина, говорить хочу! Распутница эта Ниссо, от мужа ушла, за двумя мужчинами прячется! Тварь она, зачем нам такую! Гнать ее надо от нас, гнать, гнать, гнать!..

- Правильно! Зачем нам такую? - подхватил с другой стороны пустыря Исоф. - Зараза она - наши жены не повинуются нам, Не собаки мы, хозяева мы наших жен! Азиз-хону отдать ее!

- Отдать! Пусть уходит! - выкрикнул еще какой-то ущелец, перешагивая через толкнувшуюся в его ноги овцу.

- Камнями бить!

Решающий момент был, казалось, упущен. Но тут сама Гюльриз легко, как молодая, выбежала вперед.

- Довольно волками выть! - перекрывая все выкрики, возгласила она. Меня, старую, слушайте! Кто слушает змеиные языки? Лжет Рыбья Кость, одержима она, наверно! Не мужчины взяли к себе Ниссо. Я сама взяла ее в дом, моей дочерью сделать хочу, нет дочери у меня! Пусть живет у меня, пусть посмотрят все, какой она будет! Силой взял ее себе Азиз-хон, не была она женою ему, ничьей женой не была. Не ханская у нас власть, новая у нас власть, какое нам дело до Азиз-хона?

Уронившая лицо на ладони, оскорбленная, полная смятения, ужаса, Ниссо теперь подняла голову, следит за старой Гюльриз. А Шо-Пир, зная, что дело решится голосованием, понимает, что расчет на Жен Пастбищ все-таки провалился; он обдумывает, что надо сказать ему самому, простое, самое важное. Он знает: ущельцы в своих настроениях переменчивы, язвительная насмешка и короткая острая шутка сразу всех расположат к нему...Ему вспоминается комиссар Караваев. Если бы, живой, он был сейчас здесь!..

А Гюльриз все говорила, рассказывая собравшимся о своей трудной жизни, в которой ни один человек не мог бы найти дурного поступка. Это было известно ущельцам. Даже самые враждебные Бахтиору люди относились к ней с уважением и потому сейчас слушали Гюльриз, не перебивая. И когда Гюльриз кончила говорить и воцарилось молчание, Мирзо-Хур испугался, что уже подсчитанные им будущие барыши могут выскользнуть из его рук. Он поспешно встал.

- Ты, Мирзо, молчи, - тихо сказал ему Кендыри. - Не надо тебе говорить.

- Скажу, не мешай, - махнул рукой купец и закричал собранию: - Пусть так! Как старый соловей, пела нам Гюльриз! Может быть, и красиво пела! Может быть, эту ханскую жену можно ставить здесь. Может быть, проклятие не падет на нашу землю. Я чужой человек, я пришел из Яхбара. Там власть одна, здесь другая. Но для честных людей повсюду один закон! Вы забыли, Азиз-хон платил за Ниссо сорок монет. Если у человека убежала корова и прибежала в чужое селение и чужие люди оставили ее у себя и не хотят вернуть тому, от кого она убежала, что скажет хозяин? Он скажет: "Отдайте мне деньги, которые стоит она, иначе вы воры!" Кто же из вас хочет славы: все живущие в Сиатанге воры? Дайте мне сорок монет, я отнесу Азиз-хону, тогда не будет беды! Так сказал я. Что ответите мне?

Довод купца снова вызвал волнение ущельцев: кто мог бы найти у себя сорок монет?

Снова поднялся Науруз-бек:

- Большинством решать будем! Поднимайте руки. Считать будем руки!

- Считать! Считать! - закричали ущельцы.

И тут с места поднялся Кендыри. До сих пор он держался незаметнее всех. Но он ясно ощущал: старики говорили то, чего ждал он от них, что ему было нужно. Но результат ему был нужен другой. Людей здесь, в Сиатанге, для него не существовало: в затеянной им тонкой игре он относился к ним, как к фигурам на шахматном поле; Ниссо представлялась ему пока только одной из пешек... Но именно этой пешкой рассчитывал он кончить большую игру... Уверенный в себе, встав с места, он очень спокойно потребовал:

- Я говорить хочу!

Казалось бы, Кендыри был всего-навсего брадобреем. Почему бы приверженцы Установленного захотели внимать ему? Но, услышав его требовательный возглас, Науруз-бек закричал:

- Пусть говорит! Слушайте Кендыри все!

И покорные Науруз-беку старики мгновенно примолкли. В наступившей тишине Кендыри не торопясь подошел к Шо-Пиру, улыбнулся ему, молитвенно сложив на груди руки, обратился к ущельцам.

- Я маленький человек, - тихо начал Кендыри. - Я живу здесь, да простит меня покровитель, но раньше я жил за Большой Рекой... И теперь хожу туда по милости Мирзо-Хура. Доверяет он мне свои торговые дела. Маленькие люди любят слушать разговоры о больших людях. Азиз-хон - большой человек во владениях своих, и большие о нем идут разговоры. Слушал я, почему не послушать? Так говорят: купил он себе молодую жену и жил с ней. Жена Азиз-хона была как лепесток цветка. Но женщины подобны воде; пока стенка кругом, вода неподвижна, чиста, и в ней отражается небо. Если стенка сломается, вода убегает из водоема, бежит бурная, мутная, бьется по камням, не находит себе покоя и сама не знает своего пути: куда наклон есть, туда и бежит, все ниже... Не закрыл ворот дома своего Азиз-хон. Убежала его жена. Вот она: вы все ее видите! Разные здесь говорились слова. Говорили, что солнце погаснет, если в Сиатанге останется женщина, принесшая грех. Но не эта женщина решает судьбу миров. Что она? Жена, неверная мужу! А разве мало в мире неверных жен? Разве перестает от этого расти хоть одна травинка?.. Нет! Судья Науруз-бек был не прав. Он принял пылинку за гору. И Бобо-Калон был не прав. Гюльриз хочет взять Ниссо в дочери? Старой женщине нужна в хозяйстве помощница... Жалко нам этого? Нет. Может женщина жить одна? Я слышал о законах советской власти: по этим законам женщина может жить одна; пусть живет здесь и пусть работает. Ей тоже можно участок дать: захочет сеять пшеницу, пусть сеет... Мирзо-Хур говорит: Азиз-хону надо сорок монет отдать? Ха! Нужна ему жена, которая покрыла себя позором! Не нужна, плевать ему на такую жену. Он уже купил себе новую - моложе и красивее Ниссо, и заплатил за нее сто монет. Азиз-хон - богатый человек и могущественный, каждый день он может покупать себе новых жен! Что ему эти сорок монет! Он может их бросить под копыта ослу, он может их бродячим музыкантам отдать... Он не вспомнит о них... А если нужно их отдавать, разве Ниссо сама не может вернуть? Пусть на ней лежит долг. Что ж? Кто живет без долгов? Разве все вы не должны Мирзо-Хуру? Разве вы воры, что до сих пор не отдали долгов купцу? Купец доверяет всем. Дело купца - кредит. Мирзо-Хур уже сказал свое слово, он уже поверил Ниссо, что она может вернуть долги. Вот она сидит в новом платье! Его дал Ниссо в долг сам Мирзо-Хур. Он дал ей шерсть, чтобы она вязала чулки, она уже вяжет их, работает, чтоб отдать долг Мирзо-Хуру. Пусть работает дальше. Пусть два года работает - она отдаст все долги и те сорок монет, что Азиз-хон заплатил за нее. Мы знаем: Шо-Пир хочет помочь ей, Бахтиор тоже хочет помочь, иначе разве решила бы Гюльриз взять себе Ниссо в дочери? Вот я о себе скажу: я нищим пришел, теперь все есть у меня. Спасибо купцу, помог мне. Знал он: тот, кто пришел сюда, не уйдет назад. Я не ушел и все долги ему отдал. Кто из нас не отдаст свои долги купцу? Разве мы не честные люди? Я вам скажу: он немножко обижен, торговля его не идет, он даже хочет отсюда уйти, признаюсь вам, он говорил мне. Зачем обижать его? А если он, правда, захочет уйти? Все долги ему тогда сразу отдавать! Разве можем мы это? Я спрашиваю: кто мог бы сразу отдать все долги?