Музыкальная шкатулка Анны Монс - Екатерина Лесина

— Погадать? — прищурилась старушка. — А надо ли оно тебе? Свою судьбу наперед знать — мало радости…

— Погадай, — Модеста была неотступна. — Только правду скажи, сколь горька она ни была бы…

— Скажу, скажу… карты не лгут, и мне врать без надобности. Быть тебе при сестрице долго… разделяли вы вместе радость, разделите и горе. Не пугайся, милая, не так уж тяжко тебе придется. Откроются ворота, выпустят голубку, и полетишь ты к мужу своему, в края холодные…

К мужу Модесте вовсе не хотелось возвращаться.

— Будешь при нем… а после встретишь человека с короной на челе, который вновь твою жизнь переменит.

— Царя?

— Царицу…

Модеста знала царицу, случалось видеть ее издали, и женщина эта не вызывала в ее душе ничего, помимо брезгливого удивления: неужто возможно той, кто стоит на вершине самой могучей державы, быть такою… невзрачной?

— Иную царицу вижу, — вновь раскинула карты Апраксия. — Роду худого, норову злого, аккурат царю пара…

Роду худого? Уж не Анну ли? Нет, норов у Анны какой угодно, но только не злой, напротив, добра она безмерно, сострадательна.

— И ты с нею сойдешься, высоко подымешься, но… — старушка хитро глянула, — больнее падать будет. Гляди, помни мои слова, не забывай про осторожность, ибо быть тебе битой да сосланной…

— Тебе это карты сказали?

— Не мне, тебе.

В некий миг показалось Модесте, что выдумала Апраксия все, возвела напраслину. Новая царица… ссылка… когда это еще сбудется?

— Спасибо, — ответствовала она. — А скажи, можешь ли ты сделать так, чтобы сердце мужчины к женщине привязать?

Новая царица… худородная…

…но если так, то отчего ж не стать ею Анне?

…зачем другую царицу искать?

— Могу, — Апраксия спрятала колоду в пышных юбках. — Только гляди, как бы беды оттого не вышло. Привязанное сердце рвется больней.

Дождавшись безлунной ночи, ничего Анне не сказав — а та ничего не замечала, увлеченная новой любовью, будто дитя — игрушкой, — встретилась Модеста с Апраксией.

— Не передумала? — спросила старушка, в которой ничего-то старушечьего не осталось. Напротив, стояла перед Модестой молодая, полная сил женщина. Выше словно она стала, прямее.

— Нет.

— Гляди, грех это. И не моим он будет.

— Ничего, замолю, — Модеста отмахнулась от предупреждения. За прошедшие дни, глядя на счастливую сестру, о многом думала она.

Анхен светла и наивна, ей кажется, что нынешнее ее счастье продлится долго, быть может, до самого конца ее жизни, но Модеста знала мужчин лучше. Кенигсек, конечно, был весьма обходителен и мил, к полюбовнице относился бережно, с уважением, но надолго ли его хватит?

Когда-нибудь надоест ему Анна… а может, уже и надоела, но он держится рядом, исполняя королевскую волю или же выискивая собственной выгоды, не от Анны, но через нее. Анна же думать не думает, что станется с нею, если Петр от нее отвернется… Нет, нельзя ее оставлять.

Да о себе надо подумать.

Чертила Апраксия золой тайные знаки, шептала под нос заклятья, руки себе колола, и Модеста смотрела на черные капли крови. А после и собственные пальцы под иглу подставляла, сцепив зубы, терпела мучения ради сестры.

И вот появилась в руках Апраксии пара белых голубей. Нарекла она голубку Анной, а голубя — Петром. Дала их в руки Модесте и велела держать крепко. Птичьи твердые тела были неудобны, но Модеста лишь крепче сжимала пальцы.

Апраксия закружилась в причудливом танце, и руки ее то взмывали над головой, то опадали, изгибалось тело, чудовищные гримасы искажали лицо, и уже будто бы и не человек был перед Модестой. В какой-то миг вовсе перестала она понимать, где находится и что творит, лишь слышала громкое быстрое биение голубиных сердец. И очнулась, когда замолчали они.

Мертвые голуби лежали у ног Модесты, старуха каталась по полу, рыча и поскуливая, раздирая лицо свое кривыми руками. В ужасе выскочила Модеста из комнаты, да дверь прикрыть позабыла…

…в доме Анны Монс слуги давно разучились быть любопытными, но странные звуки привлекли молодую девку, сунулась она за дверь — да и отпрянула, рот себе руками зажимая.

Хотела было закричать… но нет, нельзя. Не поверят ей!

Сошлют.

Запорют.

Всесильна Кукуйская царица… пока еще…

Ксюша исподволь разглядывала начальника. Он был спокоен. Вот что за человек! Два трупа, а он спокоен, задумчив даже, если не сказать — мечтателен. Сел на лавочке, голову задрал, разглядывает узорчатую листву клена.

— Слушай, поможешь мне костюмчик подобрать?

Вопрос был, мягко говоря, неожиданным. Нет бы поинтересоваться, что она, Ксюша, думает по поводу убийства, или о рассказе Софьи, или еще по какому-нибудь действительно важному вопросу.

— Такой, чтоб нормальным был… ничего я в этом не смыслю.

— Костюмчик?

Сейчас?!

Игнат хмыкнул:

— А ты предлагаешь поставить на крышу мигалку и полететь за убийцей?

— А ты знаешь, кто убийца?!

— Не совсем чтобы знаю, но… скажем так, подозреваю, где его искать.

Тогда надо заявить в полицию. Или еще что-то сделать. Но у Игната собственное мнение имелось на сей счет.

— Смотри: во-первых, у нас имеется невеста Стаса, которая вдруг пропала. Во-вторых, неизвестная подружка Светланы, полагаю, на работе Света ни с кем особо дружбу не водила. В-третьих, шкатулка неясной ценности, но с историей… В-четвертых, началось все именно со шкатулки и свадьбы, которой не позволили состояться… или чуть раньше.

Это все Ксюша и без него знала.

— Мне надо кое-что проверить, точнее, не мне, но, пока человек все проверит, время есть. Поэтому — поехали выбирать костюм.

— И в салон еще надо, — сказала Ксюша.

Осколки головоломки вертелись, крутились у нее в голове, но не складывались воедино. Главное, что сама Ксюша не была к этой истории причастна, ну никак! А квартиру ее сожгли, и саму Ксюшу убить хотели, и…

— Без маникюра обойдусь, — Игнат сунул руки в карманы и набычился.

— Вам стрижку надо сменить… и вообще, если дело касается имиджа, то лучше спросить Эллочку.

Когда все началось?

Не вся история целиком, но исключительно та ее часть, касавшаяся Ксюши.

— Эллочка меня сожрет. Она меня недолюбливает. По-моему, все меня недолюбливают, — сказано это было с такой искренней обидой, что Ксюша не сдержала улыбки.

— Просто вы… совсем другой, не такой, как Алексей Петрович. К нему люди привыкли. И к вам привыкнут. Дайте только время.

А в салон она все-таки его уговорила заглянуть, и знакомый мастер долго вздыхал, сетуя, что такой приличный человек совсем себя запустил и что вряд ли получится сразу сделать так, как надо — волос уж больно короткий.

Он колдовал-колдовал и все равно остался недоволен. А Ксюше понравилось.

Она запретила думать себе о том, что Игнат — вовсе и не старый, и даже симпатичный вполне, и, если разобраться, характер у него подходящий… правда, на этом месте Ксюша остановилась.

— Ну как? — он свое отражение разглядывал скептически.

— Очень хорошо.

И костюм сел почти идеально, а джинсы и вовсе родной одеждой гляделись. Игнат только вздохнул, признаваясь:

— Не люблю я костюмы… неудобно.

— А зачем же носите?

— Для солидности.

Ксюша кивнула, соглашаясь: солидность — это веский аргумент.

— Прекращай мне выкать, — после магазинов Игнат потянул Ксюшу в ресторан, хотя она совсем не была одета для выхода в свет. — Это как-то… не к месту.

Ресторанчик был крохотным и уютным. Негромко пела скрипка, пахло сдобой и кофе. Запахи эти настраивали на мирный лад, но Ксюша никак не могла успокоиться. Она ерзала, вздыхала, и наконец Игнат не выдержал:

— Завтра.

— Что завтра?

— Думаю, завтра мы со всем разберемся. Ешь!

Вот и как после этого есть? Если Игнат уверен, что завтра все закончится, значит, ему известно нечто, что неизвестно Ксюше, только делиться с ней информацией он не желает.

— Подумай сама, — Игнат вертел в руках вилку. — С чего все началось?

Ксюша уже думала, правда, скорее о том, с чего все началось для нее лично. С увольнения… а до этого… до этого — день был неудачный. И новый начальник, и кулер, с которым у нее отношения не сложились… и сбор вещей в коробку… она еще злая такая была. И расстроенная. И не хотела, чтобы кто-то ее в таком состоянии увидел. Сбежала другим, тайным ходом. Еще дверь в подсобку была приоткрыта…