Операцию «Шторм» начать раньше… - Николай Иванов

Единственное, что мог бы при желании приметить опытный глаз в движении колонны, — не свойственную поездкам по городу сосредоточенность солдат, их очень загорелые лица. Такой загар не заработаешь на плацу или в поле, а главное, что практически все сидевшие в машинах были вроде бы одной национальности.

Но для этого надо было смотреть, анализировать, а машины как бы то ни было, но шли все-таки быстро — поди усмотри выражение лиц и разрез глаз. Да и, если честно, народ стал чаще видеть солдат на колхозных полях, в грязных котлованах на городских улицах, таскающих ящики в магазинах, подметающих тротуары. С чем-то серьезным армию уже трудно было сопоставить, в разговорах о ней все чаще всплывала фраза: «Война — это слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным». Говорилось это опять же без особого смысла, ради красного словца: Брежнев одну за другой получал награды и премии за укрепление мира, газеты страха не нагоняли, и вероятность войн в обозримом будущем свелась к нулю.

В принципе так и можно было бы думать, если бы на этот раз не шла колонна с «мусульманским» батальоном. А сидевший в первой машине Халбаев, кажется, чаще посматривал на часы, чем на дорогу. Батальон начал работать по второму варианту: личный состав без техники, вылет из Ташкента. Из всего наработанного за полгода — самый легкий, и единственное, что смущало и подстегивало, — время. На аэродром-то они успеют, но ведь надо еще переодеться в афганскую форму, хотя бы еще раз поговорить с людьми. Вроде научились за это время понимать друг друга с полуслова, но сегодня, когда пришел приказ сдать все документы, партийные и комсомольские билеты и, вообще, вытряхнуть все из карманов, до последнего клочка русской бумажки, батальон притих. Значит, пришел их час. Каким он станет? А когда еще при солдатах начали опечатывать и двери казарм, послышались нервные шуточки про отпущение грехов и списывание со счетов. Словом, как бы то ни было, а все это — лишнее напряжение. А оно сейчас ни к чему.

Наконец показался аэродром. У ворот, зелеными створками захлопнувших дорогу на него, рядом с дневальным стоял Василий Васильевич. Быстро обернулся.

— Товарищ полковник, — не дожидаясь, когда машина остановится, спрыгнул на землю Халбаев. — Батальон…

— Вижу, — остановил Колесов. — В общем так, Хабиб Таджибаевич, даем отбой. Пока все откладывается. Возвращайте колонну назад.

— Так, может, здесь подождем? Там уже все опечатано.

— Нет, ты не понял. Откладывается не на час и не на два, а может… навсегда.

— Не потребовалось?

— Видимо, обошлись без нас, Но на всякий случай людей не расхолаживай, кто знает, как все повернется завтра или через месяц. Скажи, что была генеральная тренировка.

— Есть, Василь Васильевич. Значит, опять сидеть в неопределенности?

— Что поделаешь. Общая-то готовность не снята.

Халбаев вздохнул, отошел на обочину, чтобы его было видно со всех машин, крикнул:

— Старшие машин — ко мне!

…Через некоторое время на ташкентских улицах вновь появилась та же военная колонна. Она бережно протискивалась сквозь поток легковых автомобилей — так же осторожно ведут себя среди детей большие люди, чтобы ненароком никого не задеть и не обидеть. И вновь никто не обращал на нее никакого внимания. Ну, едут солдаты — и пусть едут. Может, с какой работы или занятий возвращаются. Вон какие веселые — улыбаются и подмигивают девушкам на тротуарах…

Глава 19

В этот день практически одновременно разрабатывались и готовились два покушения: одно — на Тараки, второе — на Амина. Но в то же время и об одном заговоре, и о другом стало известно обеим сторонам,

Сарвари хотя и был отстранен от дел, но через верных осведомителей получил информацию: при заходе на посадку самолет, в котором возвращается Тараки, будет обстрелян зенитчиками, охраняющими аэродром. Амину же в свою очередь указали место, где залягут автоматчики, поджидавшие его машину.

Министр госбезопасности за несколько минут до появления самолета заменит все зенитные расчеты вокруг Кабула, а Амин поменяет машину и выберет для себя новый, окружной маршрут в аэропорт. На командный же пункт аэродрома поступит от Сарвари и Амина практически одинаковая команда: самолет с Генеральным секретарем сажать только после того, как и Амин, и Сарвари появятся на аэродроме

Командный пункт ответил: «Есть!», и сорок минут Ил-18 кружил над Кабулом, заставив тревожно смотреть в небо тех, кто приехал встречать главу правительства. Сарвари и Амин появились в их числе почти одновременно и, посвященные в ход покушений, забыв о самолете, начали недоуменно переглядываться, непроизвольно опуская руки в карманы. И с одной, и с другой стороны операция сорвалась. Случайность или предательство? Когда нет никаких объяснений, а события идут не так, как ожидалось, невольно все вокруг кажутся предателями, и тут надежда только на себя самого и на пистолет в кармане.

Недоуменно оглянулся на Джандада с Таруном и Тараки, когда увидел идущего к трапу Амина: почему? Те сделали вид, что не поняли учителя, а Амин уже обнимал Генерального секретаря, поздравляя с благополучным возвращением. Тараки напряг зрение, пытаясь увидеть, кто стоит в отдалении среди встречающих, и, лишь увидев Ватанджара с товарищами, немного успокоился. Прошел к небольшой трибунке, украшенной флагами и лозунгами, поздоровался со всеми, в нескольких словах рассказал о поездке на Кубу. А сомнения, беспокойство точили душу. Торопливо спустился к встречающим.

— Все здесь? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Все, — тут же отозвался за спиной Амин, вкладывая в ответ и свой смысл.

Обойдя всех и лично убедившись, что все руководство страны находится здесь, и желая как можно быстрее отомстить за недавнее беспокойство, Тараки не сдержался и произнес перед всеми:

— У нас в партии образовалась раковая опухоль. Я обнаружил ее. Будем ее лечить.

Однако вместо «лечения» Тараки объявил себе день отдыха. И только к вечеру следующего дня смогла попасть к нему «твердая четверка» — «бандой четырех» Амин назовет ее через сутки. Разговор шел об Амине, его стремлении к единоличной власти. Министрами был выдвинут новый план устранения «ученика» — отравить его во время обеда. Ждали согласия Тараки. Тот долго колебался, потом показал стоявшему ближе всех Гулябзою свои руки:

— Сынок, я всю жизнь оберегал Амина и всю жизнь за это получал по рукам. Посмотри, они уже опухли от этих ударов. А насчет Амина… Может, вы и правы.

Через несколько минут после ухода министров у Тараки раздался телефонный звонок. Звонил Амин:

— Учитель, тебе хочется слушать сплетни обо мне от других или ты все-таки примешь меня, своего заместителя?

Чуть поколебавшись, Тараки пригласил Хафизуллу к себе. И тут же вызвал начальника Гвардии майора Джандада:

— За время нашего отсутствия в стране и партии произошли некоторые отрицательные явления. Будьте более бдительны.

— Есть,

— Вызовите ко мне начальника Генерального штаба.

Пока Тараки беседовал с подполковником Якубом, Джандада по телефону вызвал Амин, не спешивший с визитом к учителю:

— Мне только что позвонил Тарун и сообщил, что тебя вызывал Тараки. О чем вы говорили? Говорили ли обо мне?

Джандад посмотрел на сидящего в приемной главного адъютанта: да, при таком недремлющем оке каждый шаг Тараки находится словно под микроскопом. И слово в слово передал разговор с Генеральным секретарем: о чем-то утаивать было бесполезно.

— Хорошо, — отозвался Амин. — Передайте трубку Таруну.

…Встреча Тараки и Амина продолжалась около двух часов. Когда после их расставания Джандад позвонил порученцу Генерального секретаря младшему лейтенанту Бабраку и спросил, что с лидерами, тот ответил:

— Тараки простил Амина.

Однако не только простил. В чем-то, даже того не поняв и не заметив, проговорился насчет опасности, угрожавшей Амину. И в восемь часов вечера 13 сентября Амин сделал упреждающий ход: объявил о раскрытии заговора против себя и смещении со всех постов «банды четырех».

Посол СССР Пузанов тут же составил крайне обеспокоенную телеграмму, подписав ее для весомости и значимости не только своей фамилией, но и подписями представителя Комитета госбезопасности Иванова, главного военного советника генерал-лейтенанта Горелова и командующего Сухопутными войсками, помогавшего в это время афганскому Генштабу разрабатывать операции против мятежников, генерала армии Павловского.

Ответ из Москвы пришел после одиннадцати часов вечера: