Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни - Мэри Габриэл

Десятилетия спустя Бакунин писал в воспоминаниях о том времени: «Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто. Однако никогда между нами не было полной откровенности. Наши темпераменты не выносили друг друга. Он называл меня сентиментальным идеалистом, и он был прав; я называл его вероломным и скрытным тщеславцем; и я был тоже прав…» {9} [17]

Луи Блан, которому в 1844 году исполнилось 33 года, был одним из самых знаменитых социалистов Франции, особенно популярным в среде наиболее образованных рабочих. Физически и интеллектуально он был полной противоположностью Бакунину. Блан был ростом с 8-летнего ребенка, однако у него при этом были железная воля прирожденного лидера и могучий интеллект, позволившие ему стать признанным лидером рабочего движения {10}. В 1840 году он опубликовал две книги: «Организация труда», в которой он призывал к рабочему контролю в условиях демократического государства, и «История Десятилетия» — критика правления Луи-Филиппа. В 1843 году он основал оппозиционную газету «La Reforme», которая выступала за отмену монархии в пользу республики, всеобщее избирательное право, гарантированную занятость рабочих и защиту прав трудящихся {11}. Блан, как и Бакунин, будет неоднократно встречаться с Марксом на протяжении нескольких лет, и, как и в случае с Бакуниным, их встречи всегда будут заканчиваться бурными спорами.

Когда все эти мужчины собрались за одним столом, в Европе еще не было никаких международных организаций, под эгидой которых могли бы проходить такие встречи. Отчасти это происходило из-за разобщенности, из-за того, что проблемы каждой страны были уникальны, а отчасти потому, что никакой оформленной оппозиции в то время еще не существовало — пока будущие союзы и организации существовали лишь в мозгу этих самопровозглашенных лидеров. Однако постепенно в Париже, в этом плавильном котле людей и идей, превозмогая разность языков и традиций, начинала оформляться новая идеология, начинался разговор на общую для всех тему. Основными темами обсуждений новых европейских реформаторов были: либерализм, радикализм, национализм и социализм.

Либералы мечтали о демократическом правительстве, в которое попадали бы по личным заслугам, а не по праву рождения. Они ратовали за то, чтобы право голосования было у тех, кто владеет имуществом и достаточно образован. Кроме того, они хотели свободы слова, печати и собраний, а также защиты прав собственности. Они даже были не против сохранения монархии — при условии принятия конституции.

Радикалы — те же либералы по взглядам, однако они монархию решительно отвергали, тяготея к республиканской форме правления и выступая за активное проведение социальных реформ. Также они считали, что избирательное право должно быть более широким.

Националисты также придерживались либеральных взглядов (особенно немцы и итальянцы), однако главной их целью было национальное самоопределение, объединение страны на основе единого языка и традиционной культуры, отечественной истории и искусства.

Социалисты во многом отличались от своих товарищей по оппозиции.

Социализм возник во Франции в ответ на растущую мощь буржуазии и бизнеса. Его приверженцы выступали против неравенства в праве на собственность, которую они считали инструментом в руках тех, кто стремился к личному обогащению и пытался исключить из политической системы людей труда. Социалисты в целом поддерживали демократию как противовес монархии и феодализму, однако полагали, что одни только демократические принципы устройства государства не способны защитить права трудящихся в условиях растущей индустриализации {12}.

Все эти «-измы», впрочем, существовали в основном в теории и не могли быть применены на практике, поскольку теоретики не опирались на широкую поддержку масс и оставались, образно говоря, полководцами без армии. Причина этого была относительно проста: рабочий класс, который, по мнению Маркса, мог бы стать такой армией, с подозрением относился к умникам из среднего класса и их непонятным идеям. С таким же подозрением относился к ним и сам Маркс. В дискуссиях доминировала идея блага для всего человечества — но интересы отдельного человека никого особенно не интересовали. Кроме того, в идеях этих революционеров-интеллектуалов прослеживалась одна и та же тенденция: замена одного господствующего класса или доминирующей элиты (дворянство) на другой (буржуазия). Это означало, что тирания и эксплуатация в отношении человека труда никуда не денутся.

Наконец, ни в одном из этих движений Маркс не видел главного, с его точки зрения: реального понимания того, что нарождающаяся индустриально-экономическая система Европы серьезна больна (в отличие от нее, проблемы монархии были совершенно очевидны) и что без понимания этого никакие значимые социальные изменения невозможны. Маркс признавал, что и сам не знал ответов на все эти вопросы — но он, по крайней мере, их искал! {13}

Нашел же он их с помощью двух немцев, проживавших на улице Ванно.

Август Герман Эвербек и Герман Маурер были членами тайной организации Союз справедливых, созданной в Париже в 1836 году крайне радикально настроенными беженцами из Германии, в основном пролетарского происхождения {14}.

Союз — наполовину пропагандистская, наполовину тайная организация — придерживался принципов французского коммунизма, выступая за уничтожение частной собственности, поскольку именно в этом видел самый верный способ изменения основ общества {15}. Маркс посетил эти собрания немецких рабочих и их французских единомышленников — и ушел под большим впечатлением, впечатленный их приверженностью идеалам борьбы, что так отличало их от интеллектуалов-социалистов. Маркс писал: «Братство людей для них — не просто фраза, это факт их жизни, и весь их грубоватый облик дышит благородством». Кроме того, Маркс замечает на их лицах печать усталости и отчужденности, как у людей, чей тяжелый труд никогда не оплачивался соразмерно усилиям; эти люди не получают достойной компенсации за то, что производят, и все продукты их труда принадлежат исключительно хозяевам предприятий {16}.

Вдохновленный этой встречей, Маркс возвращается к книгам, которые он читал в тот год — трудам французских и английских экономистов. Он заполняет своими заметками блокнот за блокнотом. Эти заметки — со следами засохшей яичницы и пролитого кофе — станут «Экономическо-философскими рукописями 1844 года», трудом, который так и не был завершен, но лег в основу всех последующих работ Маркса.