Сын - Филипп Майер

Ночью мы видели свет огромных костров, такие разжигают только бледнолицые, вдвое больше, чем нужно. Мы насчитали около двух дюжин огней. Это могла быть только армия, потому что столько рейнджеров не наберется на весь Техас.

Поспорив, не угнать ли их лошадей, мы все же решили двигаться дальше. Проще и безопаснее получить лошадей у мексиканцев, и всю ночь мы скакали не останавливаясь, чтобы убраться подальше от солдат. Никем не замеченные, мы переправились через Пекос, по пути обнаружив свежие следы подкованных лошадей. Видимо, переселенцы. Можно было бы догнать их, но армия слишком близко, и мы помчались дальше. Выбрались из долины Пекос, впереди расстилалась засушливая равнина – белые пятна известняка, редкие дубы, мескита, акация, кое-где даже кедр. Остановившись немного отдохнуть лишь у самых гор Дэвис, мы принялись совещаться, каким путем следовать дальше. Обычный вел через Президио-дель-Норте, где много воды и травы для лошадей и почти нет подъемов в гору, или можно уйти дальше на восток в горы, где воды мало, тропы узкие и крутые, но и народу меньше. Молодые воины – которым нужны были скальпы – досадовали, что мы не напали ни на солдат, ни на переселенцев, чьи следы встретили по дороге, поэтому решено было идти через Президио.

Мы спустились в долину и, держась подальше от города, переправились через реку, поднялись обратно в горы. В дне пути от границы находилась латифундия, где паслись огромные табуны лошадей.

При латифундии была небольшая деревушка. Ремуду мы оставили под присмотром полудюжины мальчишек. Большинство из них стреляли лучше меня, да и в верховой езде я им уступал, но это не имело значения, потому что у меня уже был скальп врага, а у них нет.

Мы отобрали лучших скакунов, раскрасили лица и тела красным, черным и желтым, на руки надели серебряные и медные браслеты, а гривы лошадей украсили перьями. Тошавей проследил, чтобы я взял пони в «докторской шапочке», и я долго раскрашивал его. Потом опорожнился, трижды, последний раз чистой водой. Я не спускал глаз с Тошавея и Неекару. Тошавей смеялся, перебрасывался шутками с воинами, проверяя, все ли готовы; Неекару был серьезен и сосредоточен. Я видел, как он отошел в кусты, а потом через несколько минут еще раз. Я попробовал пожевать пеммикан, но во рту совсем пересохло. Вот и хорошо. Если ранят в живот, лучше, чтобы он был пуст.

Солнце садилось, когда колокол на асиенде зазвонил, созывая на ужин, но команчи решили, что это сигнал тревоги, что нас заметили, и через мгновение все уже скакали к деревне и ранчо. Щиты прикрывали воинов. У некоторых были короткоствольные дробовики или револьверы, но в основном все держали наготове луки, сжимая в руке по полудюжине стрел, а седьмая уже прилажена к тетиве. Колчаны сдвинуты так, чтобы доставать стрелы одним движением. Поводья укорочены и завязаны, чтобы не путались, а править лошадью можно одними коленями.

Солнце светило нам в спину, мы тихонько пробирались через заросли, пока не оказались почти на окраине деревни. Тут мы пустили лошадей галопом. С криками и улюлюканьем пересекли небольшой открытый участок, словно празднуя грандиозное событие. Мексиканцы в белых штанах и рубахах разбегались, вопя Los barbaros[89]; облачко порохового дыма пыхнуло в проулке между домами, еще один мушкет высунулся в открытое окно. Я выстрелил в ту сторону, но конь подо мной оказался слишком резвым, и я промазал. Приткнув ружье к седлу, я достал лук. Мы уже мчались по деревне, по главной улице, вдоль которой выстроились белые глинобитные домики. Я попытался прикинуть, сколько же народу тут живет; замечал все новые вспышки выстрелов, но слышал только победный индейский клич и начинал думать, что со мной ничего дурного не случится. Весь мир внезапно застыл. Я видел каждый камень на дороге, каждый комок грязи, стрелы, летящие в людей, которые прятались на крышах или за заборами; мальчишка с escopeta[90] в руках выскочил прямо перед нами, шляпа набекрень, он хотел поправить, но тут в шляпу воткнулась стрела, а следом вторая, и мальчишка проворно юркнул в щель между домами.

И вот мы уже на окраине поселка. Улица здесь только одна, так что я развернулся и помчался обратно. Какой-то старик с пистолетом заступил мне дорогу, прицелился, и легкий ветерок от пролетевшей мимо пули колыхнул мне волосы. Не успел я поднять лук, как мой конь ринулся прямо на старика, сбил его с ног. Судя по звуку, он уже никогда не встанет. Я несся вдоль длинной глинобитной стены, а от нее один за другим отлетали кусочки штукатурки, и я понял, что это выстрелы и стреляют в меня. Стрелы продолжали лететь со всех сторон, и я внезапно вновь оказался в начале улицы.

Человек в черном костюме асендадо размеренно стрелял из винтовки, спрятавшись за стволом мескиты. Я выпустил две стрелы, но они отскочили, ударившись о ветку, но вдруг еще одна стрела вылетела откуда-то у меня из-за спины и, проскочив в крошечный просвет между ветвями, попала в цель, человек упал. Раздался радостный вуп-вуп-вуп-вуп, Тошавей победно потряс луком и обернулся, отыскивая новых противников. Сообразив, что до сих пор почти не стрелял, я принялся разбирать стрелы в колчане, и тут щит стукнул меня по носу. Мужчина в белой рубашке, окутанный облаком дыма. Не раздумывая, я пустил стрелу. Он выронил мушкет, сделал пару неуверенных шагов, побежал в чапараль, а стрела торчала у него из груди. Я выстрелил ему в спину, но человек не замедлил бег и скрылся в зарослях. Я стукнул коня пятками, и мы с ним вернулись на деревенскую улицу.

Бой продолжался. Вокруг свистели стрелы, падали люди. Посмотрел в одну сторону – человек рухнул, пронзенный стрелой; посмотрел в другую – та же картина. Я ощущал себя почти рукой самого Господа, потом вспомнил про щит, вскинул его и тут же опять получил своим же щитом по голове. Я утер слезы, тронул коня, а в щит попали еще раз, и еще. Бешено вращая щитом, пригнувшись к шее своего скакуна, я выбрался из деревни и укрылся в чапарале перевести дух и немножко прийти в себя.

Женщина с ребенком бежала не разбирая дороги, и мой конь бросился было топтать их, но я удержал его, потом сделал круг по зарослям и вернулся в деревню. На главной улице не было никого кроме команчей, снимавших скальпы с мертвых тел. Большая часть воинов куда-то пропала. Со стороны усадьбы, в нескольких сотнях ярдов отсюда, послышалась стрельба. Какой-то человек с мушкетом высунулся из-за стены, огляделся и метнулся в чапараль. Моя стрела порвала на нем рубаху, но и только; похоже, все мои сегодняшние выстрелы прошли мимо цели. Я подождал немного, ничего больше не происходило, и я поскакал туда, где стреляли.

Дюжина индейцев окружила дом и осыпала его градом стрел, иногда пуская в ход и ружья. Обитатели дома, по всей видимости, были еще живы, так как из окон и амбразур периодически вырывался пороховой дым. На каменных плитах патио у маленькой ручной пушки лежали два мертвых тела, рядом валялись шомпол и перевернутый бочонок пороха.

Меня охватило странное чувство, будто наблюдаю за штурмом собственного дома, и, пока не пришлось в этом участвовать, я поспешил на помощь к тем, кто сгонял лошадей.

Мы двигались без остановок всю ночь, будучи в прекрасном расположении духа: тысяча лошадей скакала впереди, этого хватит, чтобы племя обрело былое благополучие. Я вспоминал человека, в которого стрелял, в спину и в живот, и остальных, в которых, кажется, не попал. А ведь все они, должно быть, уже мертвы. Но отчего-то чувство, охватившее меня после схватки с делаваром, никак не появлялось. Уж и не знаю, сумею ли испытать его вновь. Я убеждал себя, что эти люди – жалкие мексиканцы, они точно так же поступили бы со мной. Отец всегда говорил, что мексиканцы любят пытать людей, совсем как индейцы.

К полудню мы были уже у подножия гор и двинулись вверх вдоль русла высохшего ручья. Перевалив через хребет, остановились посовещаться. Тошавей стоял рядом с Писоном, тот набирал воды во флягу, проклиная индейцев, которые замутили родник копытами своих коней.

– А, – приветствовал Писон. – великий Тиэтети. Тот, кто мчался впереди.

Рот мой сам собой расплылся в улыбке.

– О, это было прекрасно, Тиэтети, когда ты ворвался в гущу врагов, и все твои стрелы летели мимо, и каждый мексиканец норовил убить тебя, и они тоже промахивались. – Он хохотнул, покачивая головой. – Это надо было видеть.

– Одного я подстрелил, – возразил я.

– Точно?

– Да, в живот. А потом в спину. А еще одного затоптал конем.

– Ты снял скальпы?

– Нет, поскакал дальше. – Я и вправду не помнил, почему не стал снимать скальпы. – У него был мушкет.

– А, мушкет.

– Мы с Писоном держались в десяти шагах позади, но, казалось, солнце в этот день светит только на тебя, ты был словно драгоценный приз, который мечтал заполучить каждый мужчина в этой деревне, и всех остальных они просто не видели.