Большая книга ужасов 2012 - Эдуард Веркин

Они провозились возле землянки часа полтора. Расчистили место, растащили старые расщепившиеся бревна, и узкоплечий Бита смог наконец протиснуться внутрь. Череп уселся покурить, а Бита шуровал в землянке, азартно матюгаясь – бревна и валуны не очень-то давали ему развернуться.

– Ну чё, падре?

– Так… мелочи. – Бита выкинул наружу целенькую каску, кружку, котелок, автоматный ржавый ствол без приклада, снарядные гильзы, еще какую-то железную мелочовку. – Но тут покопаться бы… Вроде под щупом твердое что-то… Хотя, может, это те же бревна…

– С лопатами сюда надо приходить, – прикинул Череп. – Завтра смотаемся еще раз, устал я сегодня.

Бита, перепачканный в земле, вылез наружу, тоже закурил.

– Это возьмем? – шевельнул он ногой каску.

– На кой она тебе?

– Финикам продадим. Они такие штуковины за двадцать евро влет берут.

– Завтра с рюкзаком сюда придем, – решил Череп, – тогда и возьмем, еще, глядишь, какое барахло нароем. Айда на озеро, жарко.

К озеру они тащились минут двадцать по лесному пустынному проселку. Могучие ели по обеим сторонам дороги лениво покачивали темными верхушками. Одуряюще пахло растопленной смолой. Жаркое лето – редкость для Карелии, а тут июньское молодое солнце уже две недели поджаривало окрестности, висело в небе, будто раскаленная сковородка. Мелкие ручьи и лужи все пересохли, ил на дне придорожных канав закаменел и растрескался.

Бита с Черепом свернули с проселка на лесную тропу и вышли, наконец, к круглому озеру с черной торфяной водой. Глубина тут начиналась сразу от берега, и с полчаса они с наслаждением плавали и ныряли. Потом еще с полчаса валялись на песочке. Череп задремал и проснулся, только когда неподалеку отчетливо и резко хлестнул выстрел.

Он приподнял голову. Приснилось? Биты на пляже не было, невидимое теперь солнце уже завалилось за горизонт, чащу пронизывали низкие закатные лучи. По ушам вдруг полоснула целая очередь.

Череп выругался, побежал на звук. На маленькой полянке, поросшей с одного края высоким сухим камышом, горел костер. Бита прятался поодаль за гигантской сосной, а в костре, подскакивая и рассыпая искры, взрывались патроны.

– Охренел, дебилоид?! – Череп с размаху ткнул разлапистым кулаком в сосновый ствол. – А если тут купается кто из туристов?! А городские?! Сейчас сюда пол-леса сбежится!

Бита в ответ только оскалил зубы:

– Ерунда, как сбегутся, так и разбегутся!

– Ну, ты, урод безбашенный, – нахмурился Череп. – Хоть бы на старом стрельбище их спалил, тут шляются кто ни попадя, на той стороне вечно палатки торчат. Нарыл если что-то, так хоть бы до города донес! Так-то зачем?

– А нравится мне, – насмешливо отозвался Бита.

– Слышь, отморозок! – вновь треснул кулаком по сосне Череп. – Сколько их ты хоть туда бросил? Концерт окончен?

– Падре, искусство вечно, – хихикнул Бита. – Сейчас начнется вторая часть марлезонского балета!

Череп прижался к стволу. Был во всем этом некий странный азарт – ждать, пока патроны нагреются и бабахнут со всей дури. Бита вытянул шею, приплясывая от нетерпения. Костер вдруг взорвался весь, целиком, раскинув в воздухе дымно-огненные лепестки, искры разметало по всей поляне. Звук взрыва загудел, проносясь волной по верхушкам деревьев вздрогнувшего леса.

– Ты, долбоящер… – прошептал Череп. – Ты чё творишь?!

– Чё-чё, через плечо. – Бита сплюнул. – Красиво бахнуло, а?

Череп двинулся к нему, потому что Бита, по всем понятиям, нарвался. Но юркий поганец увернулся от его праведного гнева и могучих кулаков и помчался в лес.

– Урою! – орал Череп на бегу.

– Вперед, урук-хайи! – орал, петляя между соснами, Бита. – Мордор жжот! Да здравствует Братство Кольца! Только в борьбе можно счастье найти – Гэндальф шагает впереди!

Череп, наконец, догнал паршивца и с маху кулаком ткнул его в спину, Бита упал и покатился по пригорку. Череп прыгнул на него сверху, но Бита вывернулся и попытался заломить ему руку за спину. Череп брыкнул ногой, легкий Бита отлетел, перекатился, встал на четвереньки и захохотал, выставив вперед ладони, готовый сорваться с места в любой момент:

– Мир, мир! О, воин Гондора, зарой топор войны и отпусти печального одинокого хоббита!

– Я тебе щас… Гондором по Мордору!

Череп вдруг осекся. В лесу что-то было не так…

– Слышь, баклан, погоди… чё-то дымом воняет неслабо. – Череп, наконец, понял, в чем дело. Бита сморщил нос.

– Ну, воняет. Туристы костры палят. Ты ж сам говорил – стоянка у них на той стороне.

– Не… – Череп все принюхивался, – трещит чё-то… Ну-ка, валим отсюда, валим – ходу, ходу, ходу!

Он рванул обратно, к поляне. Бита пожал плечами и потрусил следом за ним.

По обочине, по краям поляны, треща и выбрасывая в небо огненные фонтанчики, ярко пылали камыши. Рядом, на опушке, полыхали молодые березки, и огонь, не стесняясь, уже выбрасывал дымные языки, облизывая снизу, у корней, густые елочки.

Проснулся он от холода.

Одинокая машина прогудела под окнами, по потолку пробежали косые тени и лучи фар, и все стихло. Ясное дело: он уснул, лежа поверх одеяла, вот и замерз.

Сашка щелкнул выключателем. Над его головой мягко зажегся улыбающийся желтый месяц, любимый с детства ночник. Мать ворчала, что от него света мало, что Сашка из-за этого читает в полумраке, глаза портит, но он ни за что не соглашался поменять месяц на другую лампу. Хоть и был уже, по выражению мамы, «здоровенным лосем», а нравилась ему именно эта детская штучка.

В мягком желтом свете вокруг все стало уютным, только под ложечкой у Сашки неприятно ворочался какой-то холодный комок. Сашка поежился и внезапно понял, что это не внутренний холод – просто на его животе лежит что-то очень холодное…

Что-то холодное, круглое и скользкое.

Он удивленно моргнул и приподнялся.

Что-то вроде мокрого шарика для пинг-понга, чуть поблескивающего в свете ночника. Белый, в красных прожилках шарик… С темным пятном посередине, и это пятно на него смотрит…

Это был глаз!

У него на животе лежал круглый глаз, целиком вывороченный из глазницы. Белый, в сетке розовых сосудов, с огромной почерневшей радужкой. Сашка завороженно коснулся его пальцем. Студенистый, скользкий шарик легко покатился по его животу…

Мир взорвался, как граната, начиненная обжигающей тьмой.

Сява грохнул закопченный чайник на плиту. Тараканы суетливо разбежались. Но смылись они недалеко. Они всегда поблизости паслись, а когда загорались конфорки – ломились в щелки, но с плиты не уходили. А зачем? Тепло им, жрачка сверху падает – сплошной оттяг, а не жизнь. Всем бы так жить…

Сява невольно втянул голову в плечи, прислушиваясь. Папахен храпел у себя в комнате, порою мыча что-то невнятное. Угомонился, теперь до утра не встанет. Теперь он, Сява, в доме хозяин.