Азеф - Роман Гуль

2

Сознание, что именно он, а никто другой через день будет повешен, перевернуло в душе всё. Стоя у окна, смотря в решетчатый, голубой квадрат, Савинков ощущал полную оторванность от всего. Всё стало чуждо, совершенно ненужно. Нужнее всего было это окно.

"Буду болтаться, как вытянувшаяся гадина, и эта гадина будет похожа на Савинкова, как неудавшаяся фотография". - Савинков слез с табурета, прошелся по камере, заметил, что в двери заметался глазок. "Подсматривают", остановился он и стало смешно. "Я в синем халате, в дурацких деревянных туфлях, чего же подсматривать?". И, прорезая сознание, резко прошла мысль: "Всё равно. Осталось держаться на суде так, чтобы все знали, как умирал Савинков".

"Гадость", - думал он, - "повесят". Вспомнил, давно в именьи рабочие вешали какую-то собаку. Пес извивался, когда тащили, вился змеей в петле, потом протянулся, высунув язык. Рабочий подошел, дернул за ноги, в собаке что-то хрустнуло. Оборвалось сухожилье что ли...

В коридоре послышались шаги ошпоренных ног. Винтовки звякали, прикладами ударяясь о каменный пол.

"Идут".

Шаги и голоса затоптались у двери. Завертелся ключ. Савинков увидал на пороге караульного офицера.

- Приготовьтесь к свиданию с матерью.

Меж любопытно смотревших солдат с винтовками, вошла старая женщина, не в шляпе, как представлял ее себе Савинков, а в косынке, с седыми висками. И вдруг, старая женщина, его мать закачалась. Савинков бросился к ней, застучав по полу туфлями. Упав ему на руки Софья Александровна Савинкова резко, странно, высоко закричала.

- Мама, не плачь, наши матери не плачут.

Солдаты у дверей смотрели деревянно. Громадный детина даже улыбнулся.

- Каков бы приговор не был, знай, я к этому делу непричастен. Смерти я не боюсь, я готов к ней.

"Боже мой, Боже мой, как он худ", - думала Софья Александровна.

- Боря, дело получило отсрочку, приехали адвокаты, завтра будет Вера, я получила телеграмму.

- Свидание окончено.

Ощутив на губах смоченные слезами, морщинистые щеки матери, он выпустил ее из рук. Софья Александровна тихо вышла, окруженная солдатами.

3

Через полчаса, в уборной Савинков увидел Двойникова. Выводные курили, толкуя о смене Белостокского полка Литовским. И эта смена им была нужна и интересна. А Савинков говорил обросшему колючей бородой Двойникову:

- Эх, Шура, это пустяки, что отсрочка, ну повесят стало быть не 17-го, а 19-го.

- Повесят? - дрогнувше пробормотал Двойников. - Всех? И Федю?

- И Федю.

- И вас?

- И меня.

Кивнув вниз головой, словно от короткого удара. Двойников тихо произнес:

- Федю жалко. - Помолчав добавил: - Часы при обыске взяли. Не отдают.

- Часы теперь ни к чему, Шура. Выводной сплюнул и крикнул:

- Ну ребята, айдате!

4

Всё было ясно: - виселица. Но всё смешалось, когда в камеру ввели Веру. Ее глаза показались настолько испуганными, что Савинков думал: - не выдержит, упадет. Но, обвив его шею, Вера прошептала: "приехал Николай Иванович", и крепко, неотрывно целуя его, зарыдала.

Это было отчаянно невероятно. Если б переспросить?! Вглядываясь в любящее лицо, в темные испуганные глаза, Савинков понял, что не ослышался: - "Николай Иванович" - Лев Зильберберг, глава териокской мастерской, у которого двухмесячная дочка.

- Свидание окончено.

Но это ж секунда, в которую запомнилось лишь выражение глаз. В глазах Веры слезы, отчаянье и что то еще. "Неужто надежда?" - думал Савинков, ходя по камере.

- "Почему Зильберберг? Может быть перепутала, вместо Николая Ивановича Иван Николаевич? Азеф?" С страшной силой желанье свободы и жизни прорезало всё тело. Савинков даже застонал.

5

На конспиративной квартире ЦК, в традиционном дыму, слушая план Зильберберга, Чернов был рассеян. Азеф насуплено молчал. Натансон, отмахнувшись, толковал с приехавшим из провинции крестьянином.

Зильберберг кипел. - Я требую от имени боевиков! - кричал Зильберберг. Но почему Льву Зильбербергу пришла в голову сумасшедшая мысль освободить из крепости Савинкова? Он меньше других знал его. Только однажды, на иматрской конференции боевиков, на праздничном обеде, Савинков на пари писал между жарким и сладким два стихотворения. И когда читал, веселей всех радовался такой талантливости боевик Зильберберг.

- Требую, - ухмылялся Чернов Азефу, - требовать то все мы мастера. Молодо-зелено, Иван. Ну как там его из крепости освободишь?

- Товарищи! - заговорил Азеф, - я глава террора и друг Бориса, но должен сказать, как мне ни дорог Борис, я высказываюсь против плана освобождения. Надо знать, что такое крепость и что такое охрана в крепости. Эмоции - это не резон, чтобы мы теряли бешеные деньги. К тому же вместе с деньгами потеряли бы и таких работников, как Николай Иванович. Мы ими не богаты. Наша единственная цель - революция. Мы не имеем права идти на сантименты даже по отношению к Савинкову. Да, я первый бы пошел спасать его, но у нас нет сейчас средств спасения, поэтому и нечего строить испанские замки.

И всё же Зильберберг зашивал в пояс деньги, и конспиративные адреса, торопясь поспеть к поезду.

6

Жандармские офицеры за столом были в парадной форме, в густых эполетах, в аксельбантах, с орденами. Заседание красиво-одетых людей казалось торжественным. Во фраке с белым пластроном, бритый адвокат поблескивал стеклами пенснэ. Впечатления торжественности не портил.

- Суд идет! Встать!

Председатель генерал Кардиналовский сказал низким басом: - Введите подсудимых!

Колыхнулась дверь. Блеснули сабли. Среди сабель шел легкой походкой, в руке с розой, Борис Савинков. Конвойные были выше его ростом. Увидев среди публики Веру и мать, Савинков улыбнулся им и кивнул головой.

Сзади, Двойников и Назаров ступали тяжелее. Брови сжаты, лица сведены.

- Подсудимый встаньте! Ваше звание, имя и отчество?

- Потомственный дворянин Петербургской губернии Борис Викторович Савинков.

Вера не слыхала ответов других подсудимых. Видела только, что встают, говорят, "Господи", прошептала она.

Из-за стола защиты поднялся адвокат Фалеев во фраке, поблескивая пенснэ. Непохоже на военных заговорил: - Смею указать суду, что на основании законов военного положения данное дело не согласно закону передано военному суду генералом Каульбарсом. Оно могло быть передано только адмиралом Чухниным. Таким образом совершенная неправильность является, с точки зрения права, кассационным поводом...

В противоположном углу поднялся прокурор. Худ, желт, черноглаз. Тоже поблескивает пенснэ, но язвительно: - Это является формальным моментом судопроизводства. И нам решительно безразлично, каким путем дело дошло до военного суда - говорил прокурор раздраженно, словно скорей хотел убить Савинкова, Двойникова, Назарова и Макарова, покушавшегося на адмирала Неплюева, смешного шестнадцатилетнего юношу, который сидя на скамье, чему-то улыбался.

- Суд удаляется на совещание. Савинков обернулся к жене и матери. Вера сидела закрыв лицо платком.

- Суд идет!

Генерал Кардиналовский громко произнес басом:

- Суд признал дело слушанием продолжать. Вера видела чуть сгорбившуюся спину и затылок Савинкова. Из-за стола защиты поднялся фрак адвоката Л. Н. Андронникова. Голос Андронникова резче, манеры острее.

- Смею обратить внимание суда на происшедшее нарушение прав обвиняемого Макарова. Согласно закону подзащитный имел право двухнедельного срока на подачу отзыва на решение судебной палаты о его разумении, между тем прошло лишь четыре дня. Таким образом права обвиняемого Макарова я должен считать нарушенными, если суд не признает дело слушанием до истечения положенного срока отложить.

- Суд удаляется на совещание!

"Уважат", - говорили в публике, - "Едва ли". Прямыми шагами в зал входил генерал Кардиналовский. Наступила полная тишина. Вера слышала: скрипит спинка ее стула. Генерал читал: - Принимая во внимание статью, принимая во внимание указанное, а также в подтверждение сего, принимая параграф... суд признал дело рассмотрением... отложить.

Звон сабель, крик, шум. Конвой оттеснял метлешащиеся фраки. Подсудимых уводили среди блестящих сабель, в белую дверь.

7

Радостней всех из зала суда выбежал худой, красивый брюнет. Он почти побежал, торопясь на Корабельную, где жил в семье портового рабочего Звягина в полуподвальной комнате.

Но лишь только Зильберберг, пригнувшись в сенях, перешагнул порог подвала, навстречу ему метнулись испуганные лица Звягина, жены и девятилетней Нюшки. А за ними в темноте сверкнула военная форма и двинулась высокая фигура.

Зильберберг сунул руку в карман за револьвером и отшатнулся. Дверь захлопнулась, стало темно.

- Вы, Николай Иванович? - проговорил в темноте голос.

- Кто вы и что вам нужно?

- Я член симферопольского комитета партии - Сулятицкий. Хочу говорить по интересующему вас делу.

Голос молодой, полный веселья. В последних словах Зильберберг различил почти что смех.