Открыть ящик Скиннера - Лорин Слейтер

— Давайте подробнее рассмотрим его данные. Только у трех процентов его пациентов действительно возникали воспоминания, и мы не знаем, были ли это реальные воспоминания или фрагменты сновидений.

Все верно. Пенфилд отправляется следом за стариком Фрейдом.

После программы «Потерявшийся в молле» и ее довольно удивительных результатов, а также после экспериментов других исследователей, которым удалось имплантировать такие экстремальные воспоминания, как нападение злобного животного, Лофтус занялась всем, что связано с вытеснением. Она подозревала, что многие вытесненные воспоминания были на самом деле ложной памятью, возникшей вследствие внушения терапевтами и книгами по самопомощи; отсюда было легко перейти к вопросу: а существует ли вытеснение вообще как психологический или неврологический феномен? Существуют ли реальные свидетельства вытеснения? Применительно к нашей культуре задать такой вопрос — все равно что поинтересоваться, реально ли существует солнце. Оно светит на небе, вы можете его видеть, его лучи обжигают вашу кожу. «Однако увидеть вытеснение я не могу! — сказала Лофтус. — Покажите мне его». Никто не смог этого сделать.

Тогда Лофтус начала охоту. Может быть, вытеснение где-то прячется и ей удастся откопать его и исследовать его механизмы. Она ознакомилась с сотнями статей, посвященных этому вопросу, но ни одна из них не содержала реальных доказательств того, что человек способен полностью забыть травмирующее событие, спрятать его в подсознании, а потом, при определенной подсказке, через многие годы вспомнить. Несомненных неврологических свидетельств этого нет; в мозгу не удалось найти сундук, в котором хранилось бы вытесненное содержание. Более того, исследования Лофтус показали как раз обратное тому, во что было принято верить. Лофтус обнаружила, что большинство переживших травму никак не могут забыть того, что с ними случилось. Нет, например, случаев, когда бы жертвы Холокоста забыли о пребывании в концентрационном лагере; немногие выжившие в авиакатастрофах не забывают, как самолет ушел в пике, чтобы вспомнить об этом только на свое восьмидесятипятилетие, отправившись на «Конкорде» во Францию.

Хотя все это так и Лофтус активно использует эти данные для доказательства своей правоты, она забывает об одном: эти травмы отличаются от перенесенного в детстве сексуального насилия, окутанного секретностью, замалчиваемого.

— Если секретность — ингредиент вытеснения, — говорит Лофтус, когда я указываю ей на это обстоятельство, — тогда почему все случаи сексуального насилия не подвергаются вытеснению? Они почти все совершаются втайне.

— Какие доказательства были бы вам нужны, чтобы поверить в вытеснение? — спрашиваю я.

— Подтверждение, — отвечает она. — Все очень просто.

Только просто ли?

— Лорин, — говорит Джудит Херман, — вы, как психолог, должны знать, что существует множество доказательств существования вытеснения. Вспомните Шарко. — Действительно, Дэниел Шехтер, исследователь памяти из Гарварда, сообщает о случае, когда сорокалетний мужчина, страдавший от преследовавшего его образа нападения на него, десятилетнего, подростков-насильников, в результате лечения восстановил травмирующее воспоминание о нападении и сексуальном насилии. Событие было подтверждено его двоюродным братом, который был его свидетелем.

Это пример того, что вытеснение действительно может произойти. Однако Шехтер также пишет: «Пока научно достоверных свидетельств того, что люди, годами страдавшие от насилия и угроз в детстве и раннем подростковом возрасте, могут немедленно и полностью забыть о насилии, мало или нет совсем».

Когда Лофтус была молода, она вела дневник. Это была маленькая книжечка в красном виниловом переплете с разлинованными синим страницами. Лофтус знала, что ее мать иногда читала ее дневник, так что она придумала хитрый прием, чтобы сохранить свои секреты. Она записывала какой-нибудь подходящий для глаз матери эпизод на странице книжечки, а то, что было ее личной тайной, на отдельном листке, который прикрепляла скрепкой; почувствовав, что мать планирует набег, она прятала приколотые скрепками странички. Их-то она и называла своими «удаляемыми истинами».

С самого детства Лофтус жила в мире, который менял форму и был безжалостно ненадежен. С самого начала она подозревала, что история является чем-то сконструированным, — и это в 1950-е годы, еще до того, как у всех на устах появилось выражение «постмодерн». Она была скороспелой, склонной к пророчествам.

Критики Лофтус, впрочем, отвергают представление об «удаляемых истинах», особенно применительно к травме. Вот что говорит Бессел ван дер Колк:

— Может быть, Лофтус и показала нам, что в лабораторных условиях испытуемые начинают думать, будто терялись в молле, но это неприложимо к травмирующим воспоминаниям. Они кодируются в мозгу совсем иначе.

Ван дер Колк, симпатичный голландец-психиатр, живет в Бостоне на сказочной улице с булыжной мостовой и газовыми фонарями, улице, которая словно застряла в прошлом; он полагает, что «тело ведет свой счет». Его улица сохранила свою историю; то же самое происходит и с мозгом. Теория Ван дер Колка насчет травмы и памяти выглядит примерно так. Когда с человеком случается травмирующее событие, оно часто оказывается настолько всеобъемлющим, что не может быть понято и выражено обычными словесными средствами; поэтому память о нем хранится в невербальных отделах мозга, соматосенсорной коре, где и существует в виде мышечных болей, острых, но безымянных приступов паники, ярких образов, которые возникают и исчезают прежде, чем рассудок успевает их опознать. Для исцеления, согласно Ван дер Колку, нужно каким-то образом вывести невербализуемую травму в оперирующие словами отделы мозга; речь разрушит чары, и тогда воспоминание сможет вплестись в ткань истории жизни и занять свое место среди других событий, интегрироваться в них.

Лофтус утверждает, что Ван дер Колк не имеет реальных подтверждений своей теории, хотя тот в своих работах ссылается на исследования возникновения образов в мозгу и исторические свидетельства. Лофтус называет их историческими анекдотами. К тому же, могла бы она сказать, даже если лирическая теория Ван дер Колка относительно расколов и слияний справедлива, она все равно никак не подтверждает вытеснения как такового. Несомненно, у человека могут возникать физиологические реакции на стимулы, возвращающие его к травмирующим событиям; несомненно, возможны приступы паники, мышечная скованность и все остальное. Однако тот факт, что тело помнит о кошмаре, не означает, что разум его полностью забыл. Спросите контуженного солдата: забыл ли он бой, в котором участвовал? Спросите изнасилованную женщину: забыла ли она мужчину в грязном переулке? Тело ведет свой счет, могла бы сказать Лофтус, но это не значит, что сознание ушло в отпуск.

Джудит Херман в качестве доказательства того, что травмирующие воспоминания достоверны и впечатаны в мозг, приводит данные экспериментов на крысах. Когда крысы выучивают определенное действие в условиях выраженного стресса, уничтожить приобретенный навык очень трудно, если не невозможно.

— Это применительно к животным аналог, если угодно, «неуничтожаемого отпечатка» травмирующего события в памяти, — говорит Джудит Херман.

— И они еще обвиняют меня в том, — отвечает на это Лофтус, — что я распространяю данные, полученные на студентах, на жертв насилия. Сами-то они распространяют на людей заключения, полученные на крысах!

Лофтус начала широкий обзор исследований, касающихся воспоминаний о травмирующих событиях и их достоверности. Она приводит данные о детях, оказавшихся свидетелями нападения снайпера на их школу. Непосредственно после выстрелов были зафиксированы отчеты детей о том, где они были и что видели. Через неделю после событий, однако, воспоминания детей побледнели или исказились, и полученные от них сведения стали отличаться от первоначальных. Маленькая девочка, которая в момент выстрелов была в школьном дворе, позже говорила, что находилась за забором игровой площадки. Ее воспоминания оказались совсем не запечатленными навсегда; уже через неделю они начали блекнуть. Коллеги Лофтус изучали воспоминания тех, кто видел взрыв «Челленджера». На следующий день Ульрих Нейсер из университета Эмори опрашивал людей о том, где они находились в момент катастрофы с шаттлом. Записи ответов свидетелей были такими: «Я стоял перед телефонной будкой», «Я жарила яичницу на кухне, а приемник стоял на подоконнике». Через три года Нейсер опросил тех же людей, и лишь очень немногие из респондентов дали те же ответы. Их воспоминания существенно изменились: яичница превратилась в бутерброд, а кухня — в пляж; телефонная будка, как на картине Дали, трансформировалась в здание музея. Когда опрашиваемым показывали их изначальные показания, записанные сразу же после катастрофы, они не могли в них поверить. Люди были уверены в своих более поздних описаниях, что очень хорошо показывает сомнительную связь между уверенностью и достоверностью. Ложные воспоминания оказались пронизаны субъективной достоверностью, так что вымысел в этом перевернутом с ног на голову мире воспринимался как факт.