Есенин. Путь и беспутье - Алла Марченко

Реакция Городецкого на старинные кресты и слишком шикарные поддевки «народных поэтов» очень даже понятна. Понять Есенина, не чувствующего неуместность вызывающе нарядной «одевы» в годину всенародного горя, да еще и при прощании с уезжающим на фронт товарищем, труднее, но можно. С его же помощью, конечно, по его же подсказке:

Только лучше уж мне не смотреть,

Чтобы вдруг не увидеть хужего.

Я на всю эту ржавую мреть

Буду щурить глаза и суживать.

Написано в другое время, но в сходной ситуации: в предчувствии «хужего». Маскарад по случаю «презентации» «Радуницы» потому и длится так долго, что Ивану-царевичу страшно разжмуриться! Но пока ему сказочно везет. 25 апреля 1916 года Д. Н. Ломан отдает наконец распоряжение о зачислении в списки поезда № 143 и на довольствие санитара резерва Красного Креста Сергея Есенина, а еще через два дня царскосельский поезд отбывает… Куда бы вы думали? На Южный берег Крыма. Дабы доставить в крымские «здравницы» нуждающихся в дальнейшем лечении «офицеров и нижних чинов» из госпиталей Петербурга и Царского Села. О качестве удобств, каковыми пользовался во время путешествия в сторону южную обслуживающий персонал, прямых свидетельств у нас нет, а вот косвенные имеются. В составе находился вагон, оборудованный на случай, ежели императору или кому-нибудь из Романовых «будет удобно проехать с поездом». Есенина, среди тех, кто нес при мини-дворце на колесах службу охраны конечно же нет. Распоряжением Ломана он прикреплен к шестому, для нижних чинов, вагончику. Однако в царевых апартаментах Сергей все-таки побывал. В салон-столовой спецвагона великая княгиня Ксения, сестрица императора, по прибытии в Севастополь «удостоила завтракать вместе с персоналом»…

На обратном пути по направлению «к линии фронта» за новой порцией раненых, поезд делает длительную остановку в Киеве. Есенин, в составе санитарной команды, получает увольнительную. Но прежде чем двинуться в Киево-Печерскую лавру, к всенощной, осматривает «древний город». Город был в белом, подвенечном цвету… Так вот откуда Гумилев выкрал свою Несмеяну!

Из города Киева,

Из логова Змиева

Я взял не жену,

А колдунью…

Как видим, Есенину все еще везет. Война, скомкав его первый самостоятельный тур-бросок к пушкинскому Черному морю летом 1914 года, в качестве компенсации подарила двухнедельное ознакомительное странствие по неизвестной ему большой России. В том роковом августе из-за паники среди курортников он не только не успел насладиться красотами Южного края, но еле ноги унес. Добирался до Москвы четвертым классом, на кипятке да картошках в мундире, даже на малосольные огурцы, из-за вспыхнувшей как эпидемия дороговизны, денег не оставалось. Конечно, и санитарно-полевой поезд, пусть и образцово-показательный – не гостиница для путешествующих в прекрасном. На погрузке-разгрузке раненых Сергей Александрович выматывался так, что гимнастерка становилась дубленой от пота, и с тайной завистью поглядывал на своих напарников. Это были выносливые, привычные к физическим перегрузкам, нестарые еще мужики, потомственные придворные работники, сызмала приписанные к царским чертогам, – истопники, садовые рабочие, конюхи, плотники, полотеры, шоферы… В награду за верную службу императрица уберегала их от фронта, забрав в свой поезд санитарами. Естественно, они старались угодить заботливой государыне, старался и Есенин. И тем не менее и с утра пораньше, и вечерами, когда покалеченные войной нижние чины еще или уже спали, прилипал к окну. Большая, распахнутая в неизвестность Россия пугала безмерностью. В его «рязанях» всего в меру: и долготы, и высоты, и сини, и шири; а здесь, в продувных, обезлюдевших степях, все слишком широкое, безразмерное. И синь, и воды. Он попробовал защититься от непривычной бескрайности, слить в одно обе родины, малую и большую. Рязанская картинка получилась уютной:

Даль подернулась туманом,

Чешет тучи лунный гребень.

Красный вечер за куканом

Расстелил кудрявый бредень.

Под окном от скользких ветел

Перепельи звоны ветра.

Тихий сумрак, ангел теплый,

Напоен нездешним светом.

А вот неведомая широкая земля, по которой на хорошей средней скорости поспешал набитый искореженным пушечным мясом чугунный поезд, уюта не обещала:

А степь под пологом зеленым

Кадит черемуховый дым

И за долинами по склонам

Свивает полымя над ним.

О сторона ковыльной пущи,

Ты сердцу ровностью близка,

Но и в твоей таится гуще

Солончаковая тоска.

И ты, как я, в печальной требе,

Забыв, кто друг тебе и враг,

О розовом тоскуешь небе

И голубиных облаках.

Но и тебе из синей шири

Пугливо кажет темнота

И кандалы твоей Сибири,

И горб Уральского хребта.

«За темной прядью перелесиц…», 1916

Как и было предписано императрицей (немка все еще сопротивлялась чужому и чуждому русскому беспорядку), военно-полевой эвакогоспиталь на колесах прибыл в Царское Село точно по расписанию: 16 мая 1916 года в 5 час. 45 мин. Есенин, выказав сноровку и усердие при сдаче раненых на стационарное лечение, предвкушает наградную увольнительную в Питер, а значит, и встречу с друзьями. Клюева в городе нет, он на пару с Плевицкой на гастролях, и можно разгуляться на воле. Однако судьба подбрасывает своему избраннику маленькую пакость. Той же ночью Сергей попадает в лазарет с острым приступом аппендицита. Отлежав положенные после хирургического вмешательства десять суток на больничной койке, рядовой санитарной службы Есенин С. А. в тот же день, 27 мая, отправляется в новую поездку в составе санитарной команды поезда № 143. В отличие от предыдущего, почти беспроблемного, второй рейс оказался тяжелым и нервным. На западном фронте началось летнее наступление, потери ужасающие, на каждой узловой станции санитарный экстра-поезд ожидало несметное количество раненых, доставленных из прифронтовых лазарет-палаток в скотных теплушках. Ломан распорядился принимать только самых тяжелых. Операционная перешла на круглосуточное функционирование, не до сна-отдыха и младшему медперсоналу. У Есенина загноился шов, но хирург, к которому он обратился, отмахнулся – до свадьбы, мол, заживет.

Клюев, успевший вернуться в столицу, ждал братушку на перроне Императорского павильона в Царском Селе. И ждал давно: к середине июня 1916– го разруха на транспорте достигла такой степени, что даже царский поезд с тяжелоранеными добирался от Москвы до Питера тридцать восемь часов! Время было позднее, 10 вечера, но Клюев, учуяв, что Есенин, хоть и бодрится, еле держится на ногах, кинулся к Ломану и уговорил господина полковника выписать жавороночку увольнительный билет в отпуск хотя бы дней на пятнадцать. Николай Алексеевич был в такой тревоге, что решил проводить Сереженьку до самого Константинова. Не вышло: в Москве они снова повздорили, обиженный пестун-хлопотун повернул восвояси, а Есенин, переночевав у отца и накупив для Шурки городских цацек, не забыв и обещанный прошлым летом мяч, красный, большой, в сетке, первым же поездом отбывает на родину. Еле добрался – извозчиков на станции Дивово не было, все ушли на фронт, – и сразу же завалился спать. Наутро конечно же отправился к Кашиной, но Лидия Ивановна еще не приезжала. Раздосадованный, заглянул к Поповым, но и там никого из обычных гостей не было.