Тайник - Элизабет Джордж

— Я все ему рассказала.

Сент-Джеймс удивился, почему ни Ле Галле, ни адвокат Чайны Ривер ничего ему не сообщили.

— Мы нашли предмет, который вы, может быть, опознаете.

Он вытащил из кармана носовой платок с завернутым в него перстнем, найденным Деборой среди булыжников. Развернув платок, показал кольцо сначала Валери, а потом Кевину Даффи. Они не проявили особого интереса.

— Похоже, это кольцо военное, — сказал Кевин. — Времен оккупации. Нацистское, наверное. Череп и кости. Я видел такое раньше.

— Такое кольцо? — спросила Дебора.

— Я имел в виду череп с костями, — ответил Кевин. Он бросил взгляд на жену. — Не знаешь, у кого такое есть, Вэл?

Глядя на кольцо, лежавшее на ладони Сент-Джеймса, она покачала головой.

— Это ведь сувенир, правда? — спросила она у мужа и добавила: — На острове столько этого добра. Оно могло взяться откуда угодно.

— Например? — уточнил Сент-Джеймс.

— Например, из магазина военного антиквариата, — ответила Валери. — Или из чьей-нибудь коллекции.

— Или у какого-нибудь молокососа с руки свалилось, — добавил Кевин Даффи. — Череп с костями? Паршивцы из Национального фронта любят похвалиться такими цацками перед своими дружками. Чувствуют себя настоящими мужиками. Но кольцо-то большое — зазевался, вот оно с пальца и соскользнуло.

— А больше ему неоткуда было взяться? — спросил Сент-Джеймс.

Даффи задумались. Еще раз переглянулись. И Валери медленно, словно в раздумье, произнесла:

— Нет, ничего больше в голову не приходит.

Фрэнк Узли ощутил приближение приступа, как только повернул машину на Форт-роуд. До Ле-Репозуара было рукой подать, и поскольку по дороге ему не встретилось ничего такого, что могло бы причинить беспокойство его бронхам, то он решил, что просто нервничает из-за предстоящего разговора.

В сущности, в этой беседе не было никакой нужды. Как именно Ги Бруар распорядился своими деньгами, его, Фрэнка, не касалось, поскольку Ги никогда не обращался к нему за советом по этому вопросу. И Фрэнк вовсе не обязан был брать на себя роль посланника, приносящего дурные вести, тем более что благодаря местным сплетникам на острове скоро не останется ни одного человека, который не слышал бы о завещании Ги. И все-таки он чувствовал, что, как бывший учитель, должен сделать это сам. Однако сознание того, что он поступает правильно, никакой радости ему не приносило, о чем сообщала сжимающаяся грудная клетка.

Затормозив у дома на Форт-роуд, он вытащил из бардачка ингалятор и воспользовался им. Подождал, пока станет легче дышать, и тут заметил, что на лужайке через улицу худой высокий мужчина и двое мальчишек играют в футбол. Все трое делали это довольно неуклюже.

Фрэнк вышел из машины на прохладный ветерок. С трудом натянул пальто, пересек улицу и пошел к лужайке. Деревья, которые росли вдоль ее дальнего края, стояли почти без листьев — здесь, в возвышенной части острова, всегда было ветрено. На фоне серого неба ветки походили на вскинутые в мольбе руки, а птицы, которые, нахохлившись, сидели на них, казалось, наблюдали за игроками.

Подходя к Бертрану Дебьеру и его сыновьям, Фрэнк пытался придумать какую-нибудь вступительную реплику. Нобби не сразу его увидел, и к лучшему, потому что Фрэнк знал — все, о чем ему так не хотелось говорить, написано у него на лице.

Два маленьких мальчика шумно радовались, наслаждаясь вниманием отца. Лицо Нобби, часто омраченное заботами, теперь было совершенно счастливым. Он аккуратно пинал мяч своим мальчишкам и одобрительно кричал, когда они пытались сделать то же. Фрэнк знал, что старшему шесть лет и он будет таким же высоким и, возможно, некрасивым, как его отец. Младшему было четыре, и, когда к брату катился мяч, он радостно носился вокруг и хлопал себя по бокам руками, как крыльями. Их звали Бертран-младший и Норман — не самые удачные имена в современном мире, но это они поймут лишь в школе, где будут из кожи вон лезть, чтобы получить более значительные прозвища, чем те, которыми наградили в свое время одноклассники их отца.

Бурное отрочество Нобби — вот причина, по которой Фрэнк, как он только что понял, сам приехал к своему бывшему ученику. Тогда Фрэнк не сделал все возможное, чтобы облегчить ему жизнь.

Первым его увидел Бертран-младший. Он замер с поднятой для удара ногой и уставился на Фрэнка. Желтая вязаная шапочка сползла так низко, что волос совсем не было видно. Норман, в свою очередь, воспользовался паузой, упал на траву и стал кататься по ней, точно спущенный с поводка щенок. При этом он почему-то кричал:

— Дождь, дождь, дождь, — и взбрыкивал в воздухе ногами.

Нобби обернулся взглянуть, куда смотрит его старший сын. Увидев Фрэнка, он поймал мяч, который все-таки ухитрился подать ему Бертран-младший, и бросил его обратно со словами:

— Пригляди за братишкой, Берт, — после чего шагнул навстречу Фрэнку, а Бертран-младший навалился на Норманна и стал щекотать его за шею.

Кивнув Фрэнку, Нобби сказал:

— Они так же любят играть, как я в их возрасте. Норманн подает кое-какие надежды, но внимания у него кот наплакал. Но мальчишки они хорошие. Учатся хорошо. Берт так читает и считает, просто диву даешься. Насчет Нормана говорить еще рано.

Фрэнк понимал, как много это значит для самого Нобби, у которого в свое время были проблемы как с учебой, так и с родителями, считавшими его туповатым по причине того, что он единственный сын в семье, где несколько дочерей.

— Это у них от матери, — сказал Нобби. — Везунчики. Берт, — окликнул он сына, — потише там с ним.

— Ладно, папа, — отозвался мальчик.

Фрэнк видел, как Нобби при этих словах прямо раздулся от гордости, в особенности когда мальчик назвал его папой, что для Нобби Дебьера было важнее всего. Именно потому, что он был примерным семьянином, Нобби и оказался в том положении, в котором находился теперь. Нужды его домашних — реальные и воображаемые — были для него самым главным.

Подойдя к Фрэнку, архитектор говорил с ним лишь о своих сыновьях. Но едва он повернулся к ним спиной, его лицо стало жестким, словно он готовился услышать ожидаемую новость, а глаза, как и предполагал Фрэнк, сверкнули враждебностью. Фрэнк почувствовал, как просятся у него с языка слова о том, что Нобби сам должен нести ответственность за принятые им решения, но ощущал себя ответственным за Нобби, вот в чем была беда. Он понимал, что все дело в его желании стать больше чем другом для взрослого, которому он уделял недостаточно внимания, когда тот был ребенком и сносил все синяки и шишки, достающиеся в школе чудаковатым тугодумам.

Он сказал:

— Я только что из Ле-Репозуара, Нобби. Завещание прочли.

Нобби ждал молча. У него нервно дергалась щека.

— По-моему, на этом настояла мать Адриана, — продолжал Фрэнк. — Впечатление такое, как будто она играет в пьесе, о существовании которой остальные едва догадываются.

— И что? — Нобби удалось сохранить безразличный вид, хотя Фрэнк знал, что внутри он очень далек от спокойствия.

— Странное оно какое-то. Не такое прямолинейное, как кажется, если хорошо поразмыслить.

И Фрэнк пустился в подробности: банковский счет, портфель с ценными бумагами, Адриан Бруар и его сестры, двое местных подростков.

Нобби нахмурился.

— Но что он сделал с… Поместье ведь огромное. Оно не может уложиться в один банковский счет и портфель с бумагами. Как он выкрутился?

— Рут, — пояснил Фрэнк.

— Он не мог оставить Ле-Репозуар ей.

— Нет. Конечно нет. Закон этого не позволяет. Так что оставить поместье ей было нельзя.

— Что же тогда?

— Не знаю. Какая-нибудь лазейка в законе. Наверняка он что-нибудь нашел. А она всегда соглашалась с любыми его планами.

Тут Нобби слегка расслабился, морщинки вокруг глаз разгладились.

— Значит, это хорошо, верно? Рут знает о его планах, о том, что он собирался сделать. Она будет продолжать проект. Когда она начнет, будет проще простого сесть и вместе с ней просмотреть эти бумаги из Калифорнии. Объяснить ей, что он выбрал самый плохой проект из всех возможных. Совершенно не подходящий к местности, не говоря уже о части света. Наименее эффективный с точки зрения затрат на содержание. А уж что до стоимости строительства…

— Нобби, — перебил его Фрэнк, — все не так просто.

Позади них завизжал кто-то из мальчишек, Нобби обернулся, и они увидели, что Бертран-младший сорвал с себя вязаную шапчонку и старательно натягивает ее на лицо Норману. Нобби резко окликнул его:

— Берт, прекрати сейчас же. Не будешь играть нормально, останешься дома с мамой.

— Но я только…

— Бертран!

Мальчик сдернул с брата шапку и погнал через лужайку мяч. Норман со всех ног помчался за ним. Нобби проследил за ними взглядом и снова повернулся к Фрэнку. Выражение облегчения, оказавшегося скоротечным и преждевременным, покинуло его лицо, оно снова стало замкнутым и настороженным.