Школа в Кармартене - Анна Коростелева

Потом Дион велел всем завести себе вощеные таблички и стили — заостренные палочки для письма, воскликнув при этом: «Кто из вас в ближайшие годы напишет по-гречески что-нибудь достойное быть выбитым на камне!» Вощеная табличка вставлялась в деревянную рамочку, и тогда две таблички, связанные в «книжечку», если эту книжечку захлопнуть, не слипались. Таблички, связанные не по две, а по четыре, назывались τετράς. Теперь, когда Дион объявлял: «Откройте свои тэтрадас», отовсюду раздавалось приятное для его слуха хлопанье дощечек. Обратная, плоская сторона стиля, если нужно, служила для стирания написанного, и когда Дион вкрадчиво спросил у первокурсников, как они передали бы по-валлийски распространенную греческую поговорку: «Чаще поворачивай стиль», на него со всех сторон посыпались правильные ответы, выказывающие глубокое понимание: «Чаще действуй ластиком», «Больше зачеркивай» и «Рви нещадно и почаще выбрасывай».

— …Ну, кто из вас может проспрягать глагол φιλέω? — живо спросил Дион Хризостом, полулежа на лавке, на своем учительском месте, в голубом хитоне с узором в виде листьев оливы, с растрепанными рыжими волосами и босиком. Сброшенные им сандалии валялись под лавкой. — Почему я не вижу улыбок? Не слышу возгласов радости? Где тимпаны и кифары? Что за кислые лица? Ну же, кто-нибудь, — порадуйте своего бедного старого учителя!

Дион Хризостом прибеднялся — выглядел он очень и очень молодо.

— О горе мне, горе! Вот так и пала древняя Эллада. Все забыли, как спрягается глагол филео, забыли о самом существовании этого глагола! Нет, я никогда не дойду с вами до списка кораблей из Илиады! Все корабли отплывут без нас, ибо мы погрязнем в глагольных спряжениях! Только мрак и запустение будут нашим уделом!.. О, отчего не прислали к вам вместо меня Аристида! Пусть бы в Британии дальней он мерз в этих снежных сугробах! Сетует он на болезни? Он вмиг позабыл бы о хворях! Утром — пробежка по снегу, а вечером в Аске купанье!..

Когда Дион проговорил таким образом минут пять, воздевая руки к небу, к доске спокойно вышел Клиддно, сын Морврана, быстро проспрягал глагол филео во всех временах, картинно сполоснул выпачканные мелом руки в огромной каменной чаше и сел на место. Ученики и не думали нарочно изводить Диона: они просто заслушивались звучанием его речей.

Дион спустил ноги с лавки, ощупью нашарил сандалии, обулся и, позевывая, пошел по рядам проверять, у кого что написано на табличках, говоря:

— Вы, конечно, можете пачкать мелом эту стену, как вам угодно, — вероятно, для этого вам ее и поставили, — но главное — индивидуальная работа в тетрадях, главное — научиться писать на папирусе… и чаще поворачивать стиль.

Школьную доску Дион не признавал напрочь. Он полагал, что поставлена она исключительно для развлечения и оттого, что ученики что-то там на ней рисуют, знаний у них не прибавляется.

…Мак Кархи всегда являлся ровно к началу урока, поглядывая на левую руку, где у него на тыльной стороне кисти черным фломастером были записаны названия башен и аудиторий, где ему еще предстояло сегодня преподавать. Надо сказать, что Мак Кархи любил одну женщину — тихо и верно, и как раз ей-то он избегал показываться с волшебной родинкой на щеке, неизменно заклеивая ее пластырем и объясняя это порезами, нарывами и укусами различных насекомых, потому что было очень важно, чтобы эта женщина полюбила его так, без родинки. Но когда он случайно выходил в город, забыв «загримироваться», как он это называл, первая же встречная девица кидалась ему на шею и из этого вырастала любовная история, длившаяся до трех дней в ритме урагана и, подобно промчавшейся буре, оставлявшая Мак Кархи на мели совершенно разбитого, как обломок после кораблекрушения. Мак Кархи никак не связывал эти случаи с изменами своей возлюбленной, а рассматривал их просто как несчастья. Та же, к кому лежало его сердце, пока никакого расположения не выказывала, — и наконец Мак Кархи оставил ее и родной город Дублин, чтобы дать ей возможность решить, что лучше — Мак Кархи рядом с ней или Мак Кархи как можно дальше от нее.

Преподавание валлийским студентам имело свои забавные стороны: впервые перед ним на лекциях вместо нескольких рядов рыжих ирландских голов оказалось несколько рядов голов на удивление темных — не в смысле знаний, но в смысле цвета волос. Бервин, сын Эйлонви, удручал его, но он не спешил с выводами. Мало ли студентов без больших способностей к предмету.

Бервин, сын Эйлонви, седьмой сын мельника из-под Кардиффа, сидел, подперев голову руками и уставившись в окно, выходившее во внутренний дворик, и смотрел на отдаленные черные точки в небе. С тех пор, как он познакомился с Мак Кархи, любой летящий вдали ворон вызывал у него смутный пиэтет.

Под окном доктор Блодвидд, преподаватель ботаники на старших курсах, засучив один рукав, поливала настурции, а дальше, на камнях двора, небольшая толпа народу спорила, сыграть ли в три эпохи или в метаморфозы барда Талиесина.

— Множество форм я сменил, пока не обрел свободу, — Ллевелис кинул традиционную формулу начала игры в метаморфозы, после которой присоединиться было уже нельзя. Бервин вздохнул. — Я был острием меча, поистине это было…

— Я был кусочком слюды в окне под крышей часовни, был флейтой из тростника и флюгером был скрипучим…

Бервин переменил позу: он поджал под себя другую ногу. Ему исключительно не давалась поэзия Туата Де Дананн[8]. Поэзия Туата Де Дананн отличалась тем, что при декламировании ее наизусть все произнесенное появлялось, и все неправильно произнесенное — тоже. Поэтому когда Бервин начинал про «луговые травы Керны и утренние росы Махи», появлялись ужаснейшие взъерошенные росомахи. Доктор Мак Кархи тяжело вздыхал, загонял росомах туда, откуда они явились, и говорил сам себе: «Iesu, когда же я привью им любовь к поэзии!..»

В конце урока доктор Мак Кархи обычно, весело напевая, смазывал йодом царапины и ссадины, оставленные различными порождениями ада, вызванными нерадивыми учениками.

Бервин, завидев Мак Кархи, ронял все из рук, утрачивал дар речи и выглядел полным дураком. Мак Кархи привлекал его как личность.

Вернее всего, Бервин не обратил бы никакого особого внимания на доктора Мак Кархи, если бы не странный сон. После первого же урока по приметам времени ему приснился Мак Кархи в средневековой одежде, который сидел у большого, составленного из кусочков зеленоватой слюды окна, писал письмо и не видел, что по лестнице к нему подбираются какие-то люди. Люди эти напали на него со спины, убили его и подожгли замок. И хотя во сне у Бервина мелькнула мысль, что это не может быть Оуэн Мак Кархи и что, вернее всего, он видит какого-то его далекого предка с большим внешним сходством, все равно было очень страшно за Мак Кархи и хотелось его предупредить, чтобы он оглянулся.