Бродячая женщина (сборник) - Марта Кетро

У меня не было сложностей с персоналом в кафе – наверное, потому что я не считаю десятиминутную задержку в обслуживании личным оскорблением и всегда могу перейти в соседнее заведение, если что. В Москве потом не сразу привыкла, что люди, которые продают мне еду, не улыбаются.

Один раз шла пешком от центрального автовокзала до Буграшов: таксист, которого попыталась словить, стал подозрительно путать «фифти» и «фифтин», я решила дойти до угла и найти другого, а потом подумала, не прогуляться ли минут двадцать. Кто ж знал, что в окрестностях расположен чёрный квартал. Кажется, тельавивцы слегка гордятся тем, что у них есть свой Гарлем. Я, понятное дело, поначалу ничего не заметила, а потом страшно обрадовалась, когда стали попадаться очень чёрные люди в белых национальных одеждах. В отличие от афроамериканцев никакого люрекса, стразиков и пайеток, прекрасное зрелище. Только таращились они на меня с тревогой – дело в том, что в незнакомом месте я, естественно, ориентировалась по карте, и потому шла с айпадиком в руках и периодически в него утыкалась. А у них, между прочим, Плохой Район, Опасный Чёрный Квартал! и вдруг с этой дурой чего случится…. Поэтому я убрала айпадик, чтобы их не травмировать.

Да, ещё, когда я снимала квартиру на следующие каникулы, несколько раз возникало желание обмакнуть некоторых риелторов в Мёртвое море с головой и подержать там какое-то время.

Но всё устроилось. Я выбрала для следующего полёта день, который случается раз в четыре года, перезимую март, попишу книжку и погуляю. Буду, конечно, скучать по своему коту, потому что огромный недостаток города Тель-Авива в том, что кошки там неприветливы.

Весна 2012

Моя другая весна

Когда мои тель-авивские друзья узнали, что я собираюсь написать что-нибудь для «Букника», они страшно развеселились.

– Ты должна быть готова к тому, что израильтяне не выносят критики. Любая попытка иронии над местным образом жизни приравнивается к антисемитизму и карается скандалом в комментариях.

– А если я напишу лучезарное?

– Тогда скажут, что ты ничего не понимаешь в подлинных проблемах страны. И скучно получится.

– Что же делать? А можно я напишу про риелторов?

– О! Это можно, их никто не любит. Здесь принято ругать риелторов, адвокатов и творожок cottage.

В результате я струсила и для сайта сделала нежнейший акварельный текст, который там разместили с меткой «эротика». Я теперь и не знаю, что думать об их сексуальности, в нём даже не было ни слова про сиськи.

Поэтому я лучше напишу всё сейчас в безопасном месте.

Итак, я решила провести последний зимний месяц (март, чтобы вы понимали) в тепле. Вернувшись с ноябрьских каникул, сразу же занялась поисками квартиры.

Нет, сначала всё же лирическое отступление (не эротика!).

Эта маленькая смешная страна потихоньку рвёт меня на кусочки. Она, конечно, дико серьёзная – со всей своей историей, верой, войной и окнами в вечность, которые распахиваются там и сям без особого повода с твоей стороны (идёшь, никого не трогаешь, повернул голову, и тут оно наскочило). Но израильтяне при ней как дети, и я сейчас не столько про наших русских, – моя бесценная Родина выбивала из нас детство годам к пяти-семи, и мы потом его всю жизнь себе возвращали, – сколько про непонятно щебечущих там урождённых. Мне всё казалось, что я очутилась среди крупных детей – болтливых, добрых, алчных, любопытных, таскающих с собой новенькие нарядные автоматы даже на пляж; теоретически готовых умирать и убивать, но прежде всего трахаться и рожать; с мудростью, живущей в крови, а не в голове; и страшно прожорливых притом.

И вся их страна взялась за меня с детским любопытством, отщипывая, как от капусты, листик за листиком. Да, «капусту» в известном смысле она тоже нехило отщипывает, но я не об этом. Немного сердца оставишь здесь, немного тревоги потеряешь там и домой возвращаешься не то чтобы пустым, но каким-то нецелым, со смещенным центром тяжести, и потом носишься тут, как пуля, бойко и беспощадно. И крайне эффективно.

Не могу точно сказать, кусок чего я потеряла, когда смотрела на розовую Иорданию, которая начиналась сразу за голубым и мёртвым морем, которое, в свою очередь, лежало за золотыми камнями Иудейской пустыни. Наверное, какой-нибудь страх или безнадежное желание. А вместо него я отчётливо поняла, что хочу здесь зимовать. Не прямо тут, на скале, но в стране, где за снегом надо взбираться на специальную гору, и я туда точно не полезу.

И с этой новой идеей я приехала в Москву и стала искать квартиру по Интернету.

Не буду вдаваться в подробности, но деньги на затею дались легко и приятно, а вот аренда жилья… Если в ноябре я вернулась из Тель-Авива совершенно влюблённой, то в марте я ехала туда в состоянии лёгкого бытового антисемитизма, которого мне не удавалось нажить за всю предыдущую жизнь и два брака с лицами соответствующей национальности.

Потому что риелторы и так не лучшие люди на земле, но израильские – это какое-то божье орудие пытки. Если коротко, возьмите нашего московского агента с его напором, жадностью и лживостью, с постоянными попытками подсунуть вам не то, не там и за другие деньги и отнимите у него нашу местную молниеносность. А взамен начините восточной ленью и необязательностью. И он будет надувать вас точно так же, но мееееедленно и довольно добродушно. Вы сидите с полными карманами денег и десятью вариантами и всё равно не можете уладить этот дурацкий вопрос прямо сейчас, потому что вам отвечают на письма через неделю и ещё сколько-то времени уходит на попытку с вами поторговаться. Поэтому я вцепилась в девушку, которая была, по крайней мере, быстра, и с её помощью ловко оказалась не на улице Буграшов за тысячу баксов, а посреди разгромленной Шенкин и за полторы. «Разгромленной» – это не фигура речи, это дорожные работы, которые продлились весь месяц, что я там прожила.

Сейчас скажу, что такое ремонт улицы в Тель-Авиве, но сначала закончу про риелтора.

Достаточно знать о ней две вещи: она так и не смогла сообщить мне номер квартиры, которую я сняла (подозреваю, сама не выучила, на двери-то его не было); и в первый же день забыла у меня ключи от квартир во всём доме. И не то важно, что забыла, а что за связкой она неспешно зашла через неделю. Вы понимаете уровень тревожности этих людей и меру их ответственности за вверенное имущество? Дембеля какие-то.

И точно такие же люди ремонтируют там улицы.

Не то чтобы я не знала о ремонте – я посмотрела фотографии в гугле. Но его затеяли в ноябре, и я думала, что уж к марту они закончат, центральная улица всё-таки. У нас вон мэр, собака бешеная, всю Москву обложил плиткой за три месяца, а тут коротенькая Шенкин.

Ха! Я забыла про иерусалимский трамвай, который запускали десять лет.

Они начинали ремонт в восемь утра, закруглялись к полуночи, делая в течение дня необъяснимые и непредсказуемые перерывы, а в ночи могли иногда вдруг вскочить и внезапно начать работать. Скажем, с четырёх до пяти утра. О продуктивности я помолчу.

Я всем сердцем полюбила шабат – во-первых, тихо. Зато у меня наладился режим дня, и в законные часы тишины я спала как убитая.

И вы думаете, мне было плохо? Мне было ослепительно хорошо.

У меня были белые четырёхметровые стены, пустая комната и несколько ваз с белыми цветами, которые отказывались увядать. По ночам меня укачивали сумерки, ведь месяц у них колыбелью, а не ломтиком, как у нас. И весенний воздух в Тель-Авиве долго остаётся острым и прохладным от моря, а потом на город резко обрушивается жара, и всё заканчивается. В Москве же в льдистый ветер медленно вливают тёплое молоко, пока оно не заполняет всё вокруг, а потом появляется пыль, и тоже всё заканчивается.

Но эти вёсны случились со мной одна за другой, и я запомнила, что на свете с людьми бывает что угодно: исполняются желания, загаданные в пустыне, в году происходят две весны, а жизни могут следовать одна за другой, и белые колокольчики стоят двадцать один день, не увядая, потому что им хорошо и хочется пожить ещё, а умирать, наоборот, не хочется.

0 марта

От меня ускользает подлинное значение шабата, хотя я прочитала некоторое количество определений и пояснений. По приблизительным описаниям получается день отдыха и веселья, но то, что происходит вечером пятницы, в мою картину обычного праздника не вписывается. Даже в Тель-Авиве, в котором пафоса примерно как в моей левой пятке, и не говоря об Иерусалиме, – там достаточно пережить один шабат, чтобы потом со знанием дела писать постапокалиптические рассказики до конца своих дней.

По необъяснимому ощущению город запирается от чужаков, становится холодным, ветреным и грязным. Любой, кто находится на улице, считывается как посторонняя сущность, кажется, будто здесь разгуливают только чужие как городу, так и этому миру вообще. Причём я как раз посторонняя, но они ещё более не отсюда. Если после заката в город въедет армия на бледных конях, никто не удивится. Мне даже кажется, что она каждый раз въезжает.